Найти своих товарищей мы потеряли теперь всякую надежду. Теперь предстояло либо приняться за разрешение, либо отказаться от надежды разрешить ту главную задачу, которую наш генерал себе поставил, а именно: открыть в Северной Америке проход из Тихого океана в Атлантический. Этим мы не только оказали бы громадную услугу нашей родине, но и для самих себя сократили бы долгий и скучный обратный путь. Поэтому весь экипаж внимательно слушал и одобрил мнение своего капитана, что теперь надо было прежде всего привести в порядок корабль, запастись топливом и водой, а затем приняться за поиски указанного прохода, которым мы могли бы радостно вернуться к своим вожделенным очагам.
Впрочем, это не помешало еще двум-трем удачным встречам и находкам, особенно в гавани Гватулко, где мы нашли в доме одного испанского джентельмена золотую цепь, драгоценные камни и большой, величиной с бушель, сосуд с серебром. Мы умоляли хозяина этих вещей, когда он собирался бежать из города, оставить их нам. Бродя по городу, наши матросы зашли в суд, где алькальды судили нескольких негров. Связав судей по рукам и ногам, матросы доставили их на «Пеликан» в качестве заложников на то время, пока не будут окончены наши дела в городе.
Теперь началось наше продвижение на север вдоль берегов Америки. Когда мы 3 июня находились под 42° северной широты, мы испытали ночью внезапный переход от жары к леденящему морозу, от которого люди сильно страдали. Так продолжалось и днем. Канаты обледенели, дождь пошел необычный, ледяной. Нам казалось, что мы вовсе не в жарком климате, а где-нибудь близ Северного полюса. Хотя моряки отнюдь не страдают отсутствием аппетита, но перед многими вставал вопрос, вынимать ли окоченевшие руки из-под теплого прикрытия и не лучше ли остаться не евши. Но и самое мясо, снятое с огня, тотчас застывало. Снасти покрылись такой ледяной коростой, что та работа над ними, которая обычно легко давалась троим, теперь стоила величайшего напряжения шестерым. В довершение нас трепали свирепые шквалы, с которыми нельзя было бороться. Когда затихала буря, появлялись отвратительные густые туманы, и опять надо было ждать, пока ветер их разгонит. Целые две недели подряд нельзя было определить положение корабля ни по солнцу, ни по звездам. Когда мы приближались к берегу, мы видели голые деревья и землю без травы, и это в июне и в июле! Глубокое уныние овладело всеми, в душу закрадывались недоверие и сомнение, нужно ли для чего-нибудь переносить все эти лишения. Но генерал наш был бодр, как всегда; он подкреплял экипаж и словами утешения, и личным примером, призывая всех быть мужчинами и претерпеть временные лишения, чтобы заслужить тем большую славу.
Но и здесь мы не нашли никаких следов желанного прохода на восток: берег неизменно отклонялся к северо-западу, как будто шел на соединение с Азиатским материком. Нигде не видели мы следов пролива, и мы сделали не предположение, а заключение, что такого прохода и не существует. Тогда решено было опуститься в более теплые широты: мы были под 48°, и десять градусов, пройденные нами, перенесли нас в прекрасную страну с мягким климатом.
На следующий день после того, как мы бросили якорь, появились туземцы, высылая к нам на челноке одного из своих. Когда он немного отплыл от берега и был еще на далеком расстоянии от нашего корабля, он начал говорить нам очень торжественно длинную и скучную речь с обильными жестами, поворачивая голову, а то и все тело в разные стороны. Окончив речь, он с выражением почтительности и покорности вернулся на берег. Вскоре он появился таким же образом второй раз, а затем и третий, везя с собой пучок перьев, очень похожих на перья вороны, ровно обрезанных и искусно нанизанных в виде круглой связки на веревочку. Как мы потом узнали, это был особый значок, который носят на голове телохранители их царька. Вместе с этим он привез маленькую корзинку с травой, которую они называли Tabah. Привязав и то и другое на короткую палку, он бросил ее в нашу лодку. Генерал наш хотел тотчас же отплатить ему хорошими подарками, но туземца нельзя было заставить их принять. Он взял только брошенную с корабля в воду шляпу и тотчас отъехал к берегу. С тех пор, куда бы мы ни отправились на нашей лодке, они всюду следовали за нами, глядя на нас с изумлением и восхищением, словно на какие-нибудь божества.
На третий день нам пришлось ближе подойти к берегу и свезти туда наш груз, чтобы зачинить образовавшуюся на корабле течь. Желая обезопасить себя от всякой случайности, генерал велел всем сойти на берег, разбить палатки и соорудить маленькое укрепление. Видя это, туземцы стали торопливо и кучками собираться около нас с оружием в руках, но при этом они не проявляли по отношению к нам никаких враждебных намерений. Они останавливались в стороне и смотрели, как люди, которые от никогда не виденного и не слышанного слова повредились в уме. Мы им казались богами, которым они хотели поклоняться, а не смертными, с которыми можно воевать. Во время дальнейшего нашего пребывания это подтверждалось все яснее и яснее. Мы знаками попросили их отложить в сторону луки и стрелы, и они повиновались, а между тем подходили все новые и новые толпы и мужчин, и женщин.
Желая укрепить их в мирном настроении, генерал вместе со всем экипажем всячески старался взять мягким обращением. Им дарили платье и пытались показать, что мы не боги, потому что и нам, как и им, нужны разные вещи, чтобы прикрыть свою наготу. Мы нарочно в их присутствии ели и пили, давая этим понять, что без этого мы не можем жить и, следовательно, такие же люди, как и они. Но все было напрасно: мы так и остались для них божествами.
За рубашки, холстину и тому подобные вещи, которые они получали он нас, они тащили нам всякую всячину, как перья, колчаны, сделанные из кожи косули, даже звериные шкуры, которыми прикрываются у них женщины. Живут они в круглых землянках; крышей им служит дерн, которым они обкладывают соединяющиеся наверху колья. Такая крыша не пропускает дождя, а дым они выпускают в дверь, напоминающую обычный корабельный люк. Спят они на циновках, распростертых на голой земле; эти ложа идут кругом вдоль стен, а посередине устроен очаг. Мужчины большей частью ходят нагими, женщины носят своего рода юбки из тростника, растрепанного, как пакля, а на плечах — оленьи шкуры. У мужей своих они в полном повиновении и без приказа их ничего не делают.
Вернувшись к себе домой, они подняли такой жалобный крик и вой, что мы почти за целую милю ясно слышали его, причем особенно выделялся пронзительный и очень жалобный визг женщин. Через два дня у наших палаток и укреплений стали снова собираться большие новые толпы мужчин, женщин и детей, прослышавших о нас. Опять они несли с собой перья и мешки с Tabah в подарок или, вернее, для жертвоприношения, так как ведь мы были боги.
Остановившись на вершине холма, у подножия которого мы построили свое укрепление, они выдвинули, очевидно, своего главного оратора, который утомил и нас, и себя своей длинной и скучной речью. Он произносил ее с такими странными и неистовыми жестами, до такой степени напрягая свой голос и так засыпая нас словами, что еле переводил дух. Когда он окончил, все остальные почтительными поклонами и восклицаниями дали понять, что они совершенно согласны со всем только что сказанным. Мужчины положили свои луки на землю и, оставив женщин и детей позади, подошли к нам с подарками. Они имели вид счастливых людей, когда приблизились к нашему генералу и особенно когда он собственными руками принял от них их подарки. А женщины тем временем, словно в отчаянии, с жалобным воем стали ногтями раздирать кожу на лице, так что кровь заструилась по их телу. В исступлении бросались они на землю, не разбирая куда, и разбивались о камни, царапались о колючий кустарник. Руки при этом они держали высоко над головой, чтобы они не могли служить защитой для груди. Все, даже беременные, повторяли это снова и снова раз по десять, некоторые выдерживали до пятнадцати-шестнадцати раз, до полного истощения сил. И казалось, что нам это зрелище доставляло больше страданий, чем труда или беспокойства им. Когда это кровавое жертвоприношение кончилось, весь экипаж во главе с генералом стал молиться. Устремляя глаза и поднимая руки к небу, мы хотели показать им, что там обитает бог, которому мы служим и которому и им следовало бы поклониться. Все время, пока мы произносили молитвы, пели псалмы и прочитывали главы из Библии, они сидели и внимательно слушали, при каждой паузе единодушно издавая восклицания. Пение псалмов им так понравилось, что всякий раз, когда они потом к нам приходили, их первой просьбой было: Gnaah, то есть чтобы мы пели. Уходя от нас, они ни за что не хотели брать с собой полученное в подарок и возвращали все назад, очевидно считая себя достаточно вознагражденными таким свободным доступом к нам.
