Трактирщик лишь рассмеялся и отвернулся, а я сказал:

— Ладно, дубовая вы голова, оставьте его себе. Вам с ним крупно не повезло. Надеюсь, он окочурится сегодня ночью.

Я подошел к воротам, ведущим на улицу, и поднял засов. В следующий миг трактирщик обернулся и сказал:

— Сто реалов, сеньор де Мессина, поскольку вы мой гость. Но ни реалом меньше.

Потом мы с ним с полчаса прогуливались взад-вперед по двору. Я твердо решил купить раба, но трактирщик не должен был этого знать. В конечном счете мы сошлись на восемнадцати реалах, каковая сумма свидетельствовала, что трактирщик всерьез думал, будто со своими сыновьями изувечил беднягу на всю жизнь.

Подписав договор о продаже, я сразу же помог индейцу подняться на ноги и отволок его в свою комнату на второй этаж. Это было все равно что тащить вверх по ступенькам четырехфунтовую пушку. Пару-тройку раз мне казалось, что сейчас мы оба свалимся с лестницы.

В номере я уложил парня на кровать, которая была слишком коротка для меня и коротковата для него, дал ему бокал вина и сказал, что я ненадолго выйду, а он может спокойно отдыхать здесь до моего возвращения. Во всех книгах говорится, что индейцам не следует давать спиртное, поскольку они сильно предрасположены к алкоголизму. Но это было вино из трактирной таверны, и я клянусь жасминным царем обезьян, что Новия могла бы выпить целую такую бутылку и даже не захмелеть толком.

(Признание облегчает душу, а потому объясняю: «Жасминный царь обезьян» — это название чая. Мистер и миссис Бриггз подарили нам на Рождество корзинку с разными деликатесами, и в ней среди всего прочего оказалась пачка чая «Жасминный царь обезьян». Отец Уол находит название уморительным, да и мне самому оно кажется забавным.)

По возвращении я принес индейцу свежей воды и пищи. Через пару дней он начал говорить, что мне следует спать на кровати, а он ляжет на полу. Тогда мне стало ясно, что он уже достаточно оправился, чтобы мы могли поменять трактир. Мы так и поступили, поскольку я понимал: если мы останемся здесь, у меня выйдут неприятности из-за него.

Днем раньше я спросил у раба имя. Он назвал испанское прозвище, весьма непристойное, и я сказал, что нам придется от него отказаться. Я попытался выяснить, как его настоящее индейское имя, но парень притворился, будто не понимает меня. Я не рассердился, поскольку к тому времени уже знал, что для большинства индейцев настоящее имя — вещь очень личная. Возможно, для всех них. Жестокие побои, нанесенные рабу трактирщиком с сыновьями, заставили меня вспомнить о святом Иуде, которого путники забили до смерти посохами, и потому я стал называть его Худас — так звучит по-испански имя святого. Ко времени, когда мы перебрались в другой трактир, я для него был Капитаном, а он для меня — Худасом, и Худас уже свыкся с мыслью, что я намерен сотворить нечто ужасное, как только он восстановит свои силы.

Меня все время подмывало попробовать заговорить с ним по-английски, но поскольку я изображал кубинского офицера, прибывшего в Маракайбо с надеждой поступить на службу в армию в Венесуэле, я не собирался рисковать, произнося хотя бы слово по-английски там, где могут оказаться посторонние уши.

Когда мы перебрались в другой трактир, я на следующий же день отвел Худаса к кузнецу, чтобы снять цепь у него с ног. Цепь длиной около восемнадцати дюймов позволяла рабу ходить, но не бегать, и кандалы стерли в кровь обе лодыжки. Когда кузнец расковал индейца, я сказал (по-испански):

— Я освобождаю тебя, Худас. Если ты хочешь уйти прямо сейчас, или вечером, или завтра, я не возражаю. Я не стану тебя удерживать. Единственно предупреждаю: если ты уйдешь сейчас, тебя могут схватить какие-нибудь другие испанцы. Коли такое случится, я постараюсь помочь тебе, но не исключено, что вообще не узнаю об этом. Однако ты можешь рискнуть, если хочешь.

Он помотал головой.

— Ладно, если ты хочешь остаться со мной на какое-то время, можешь остаться. Но ты волен уйти в любой момент.

Худас снова помотал головой. Я не понял толком, как следует трактовать сей жест, но предположил, что он означает «не в ближайшее время». Поэтому я сказал:

— Пойдем, мы отправляемся на рыбалку.

Прогуливаясь по порту последние несколько дней, я среди всего прочего разглядывал лодки и как раз накануне приобрел хорошую новую лодку — достаточно маленькую, чтобы управлять ею в одиночку, но достаточно большую, чтобы в нее свободно поместились три человека (или трое взрослых и ребенок, если малость потесниться). Там имелись весла, мачта чуть длиннее шваберной палки и парус немногим больше одеяла. Мы купили острогу, моток бечевки, несколько рыболовных крючков, кусок соленой свинины для наживки и ведро. Никаких затейливых рыболовных принадлежностей, поскольку улов меня совершенно не интересовал. Покуда мы выглядели как сеньор и раб, решившие немного порыбачить, большего мне не требовалось.

Худас сел на весла и отвел лодку от порта. Потом я показал ему, как устанавливать мачту и разворачивать парус. Когда мы поплыли под парусом (дул довольно крепкий ветер), я перебрался на нос, предоставив Худасу управляться с румпелем и шкотами. Минут через пять я понял, что он не новичок в морском деле. Особого мастерства индеец не обнаруживал, но он явно успел набраться достаточно опыта, чтобы усвоить основные принципы управления судами.

Мы преспокойно проплыли между крепостью и сторожевой башней, и никто нам слова не сказал. Когда мы вышли из пролива в залив и оказались вдали от всех и вся, я велел Худасу спустить парус, насадил наживку на крючок, зажал в руке острогу и сделал вид, будто рыбачу. Потом я сказал дословно следующее:

— Ты говоришь по-английски, Худас. Я тоже — и мне кажется, нам пора поговорить начистоту. Откуда ты родом?

— Север, Крис. — Он указал рукой. — Моя земля на север.

— Америка?

Он непонимающе уставился на меня, а потом помотал головой — и тогда девяносто процентов надежды покинули меня. Я надеялся, отчаянно надеялся, что он из будущего, как и я.

Овладев собой, я спросил:

— Кто научил тебя английскому?

— Господин.

В тот день я вытянул из него еще кое-какие сведения, но скудные. Позже мы с Новией выведали больше. Начни я последовательно вкраплять в повествование крохи информации, которые мы мало-помалу из него выуживали, вы бы извелись от нетерпения. Поэтому я изложу здесь суть и на том покончу с делом.

Худас, москито по происхождению, нанялся на корабль капитана Свона. Они совершали налеты по всему атлантическому побережью Южной Америки и, возможно, за мысом Горн. (С географией у Худаса было плоховато.) В конце концов они бросили якорь у каких-то островов — там были скалы, деревья, козы и больше почти ничего — в надежде настрелять дичи и запастись свежим мясом. Худас отправился на охоту, и корабль ушел, оставив его на острове. Мы с Новией предположили, что поблизости появилось крупное испанское судно, но, возможно, просто погода переменилась.

В конце концов Худас соорудил маленький плот и переплыл на один из других островов. Там находился белый человек, они с ним подружились и объединили свои силы. Худас называл белого человека «Господин». Господин научил его английскому и в известной мере обратил в христианство. Я говорю «в известной мере», поскольку Худас по-прежнему верил во все, во что верят москито, но он также знал о Боге и Иисусе и, мне кажется, они нравились ему больше языческих божеств.

Они с Господином начали строить настоящую лодку: рубили деревья, пилили брусья, сушили древесину и так далее. По словам Худаса, дело продвинулось уже довольно далеко, когда к острову подошел корабль. Господин сел на него, чтобы вернуться обратно в Англию, но Худас не последовал за ним. Отчасти потому, что не хотел плыть в Англию, отчасти потому, что не доверял людям на корабле. Во всяком случае, нам с Новией так показалось.

Он остался на острове и перестал строить лодку. Насколько я понимаю, на первом острове он находился год или около того, а вместе с Господином провел по меньшей мере два года. Потом он прожил на острове Господина еще год, самое малое.