— Дадлик! Дадличек!
Визгливый голос тёти ввинтился в уши. Гарри поморщился: голова и так просто раскалывалась, а громкие крики словно молотком били в виски. Он лежал, свернувшись калачиком на драном матрасе, и болезненно жмурился, когда натыкался взглядом на яркие полоски света, пробивавшиеся сквозь щели в двери: он столько времени сидел в темноте своего чулана, что глаза реагировали болью и слезами на любой свет, и если к электрическому они быстро привыкали, то солнечный не позволял открыть их очень долго. А сегодня явно было весьма солнечное утро.
Гарри отвернулся к стене, чтобы не видеть этих лучиков, в которых весело плясали пылинки. Зимой было совсем плохо: скучно, темно, голодно. И больно, если дядю Вернона вдруг охватывал воспитательский зуд. Но последние несколько дней дядя не трогал Гарри, видимо, просто забыл о нём в предпраздничной суете.
— Дадлик, сокровище моё.
Гарри скривился. Его никто никогда не называл и не назовёт сокровищем. Уродец, в лучшем случае — мальчишка. Даже по имени его никто не звал, удивительно, как он сам ещё помнил, как его зовут: в школе одноклассники с подачи Дадли дразнили очкариком и шрамоголовым, а учителя обращались исключительно «мистер Поттер».
— Дадличек, садись, маленький мой, давай напишем Санте большое-пребольшое письмо, и он тебе принесёт много-много подарочков, да, мой хороший? — присюсюкивала тётя, суетясь вокруг своего драгоценного Дадлички.
Гарри снова вздохнул и стал ковырять пальцем стенку. Подарки. Он никогда за свои шесть лет не получал никаких подарков. А это, наверное, приятно. Вон как Дадли радуется. А сам писать еле-еле научился, накорябает сейчас, как курица лапой, Санта и прочитать-то не сумеет. И почему Санта дарит подарки всем, только не Гарри? Каждый год кузену целый мешок приволакивает, а Гарри даже фантика конфетного не достаётся. А ведь ему не надо ни конфет, ни игрушек, лишь бы знать, что нужен кому-то, лишь бы не торчать в этом проклятом чулане, не зная, как убить время. Летом намного лучше. Летом тепло, летом тётя отправляет Гарри в сад. Ну и что, что надо полоть грядки и таскать тяжеленную лейку? Зато на воздухе, зато за работой время просто бежит. А теперь оно как в густую патоку попало, еле тянется.
— Давай, Дадличек, напиши, что ты хочешь на Рождество.
Дадли ноет, капризничает, ему совсем не хочется писать — лучше перед телевизором посидеть.
Гарри перевернулся на другой бок, лицом к дверце чулана, чуть-чуть приоткрыл глаза и тут же снова зажмурился, чувствуя, как резануло где-то в подлобье и намокли от слёз ресницы. Ну почему он всю жизнь должен сидеть в этой темноте, тесноте и… с пауками. Гарри щелчком скинул с плеча упавшего со скошенного потолка паучишку: совсем обнаглели мохнатые, на голову скоро полезут.
— Пиши, Дадличек! — зудела тётя.
А Гарри вдруг понял, почему к нему Санта никогда не приходил. Гарри же ни разу не написал ему, ни разу не рассказал, кто он и что он. Откуда же Санте знать, что есть в тёмном чулане ещё один мальчик, которому тоже можно подарить радость на Рождество!
Взбодрившись, Гарри приподнялся на своём матрасе: резко вскакивать было нельзя даже такому малышу — Гарри знал это по собственному, достаточно болезненному опыту, несколько раз стукнувшись головой о потолок. Пошарив вокруг, он нащупал огрызок карандаша и — о радость! — обрывок тетрадного листа.
Подвинувшись к щёлкам в двери, через которые проникал свет, Гарри бережно расправил помятый клочок бумаги и помусолил языком карандаш, напряжённо размышляя, с чего начать — он никогда не писал писем и совершенно не представлял, как они пишутся. В гостиной всё ещё нудела тётя. Гарри прислушался, но там, похоже, уже всё написали — тётя опять нахваливала своего Дадличку.
Вздохнув, Гарри посмотрел на ободранные стены и поднял глаза к пыльному потолку. Это было ошибкой: солнечный лучик игриво скакнул прямо по глазам, тут же налившимся слезами. Гарри отодвинулся от двери, протирая глаза кулаками, но это мало помогало — слёзы всё катились и катились, под веками жгло. Не выдержав, Гарри расплакался на самом деле, стараясь, впрочем, сильно не всхлипывать — за дверью чулана прозвучали тяжёлые шаги вернувшегося домой дяди, а тот очень не любил рыдающего племянника. Он и так его терпеть не мог, а уж в слезах — и подавно.
Поплакав и посидев какое-то время, крепко зажмурившись, Гарри успокоился и осторожно приоткрыл глаза. То ли плач помог, то ли солнце немного ушло, но ощущения жжения больше не было. Гарри облегчённо вздохнул, расправил помявшийся лист, огорчившись, что он оказался закапанным слезами. Но другой бумаги не было, и Гарри, старательно слюнявя карандашный огрызок, принялся как можно аккуратнее выводить буквы.
«Дорогой дедушка Санта!
Меня зовут Гарри Поттер. Я живу в чулане под лестницей. Тут очень-очень темно и много пауков, они большие, мохнатые и страшные, но больше у меня никого нет. Ещё с потолка по утрам сыпется пыль и штукатурка, потому что Дадли нарочно громко топает, когда спускается по лестнице, но он всё равно, наверное, хороший, потому что у него есть мама и папа. И ты, дедушка Санта, всегда к нему приходишь. Значит, он и правда хороший. А я уродец, потому что думаю, что Дадли глупый, он даже писать не научился красиво. И я никому-никому не нужен, ни дяде, ни тёте, ни учителям.
А ты так много работаешь, можно я буду тебе помогать? Хороших детей же много, а ты один. Я обещаю, что буду стараться много-премного работать, потому что ты старенький, и тебе очень трудно. Забери меня к себе, дорогой дедушка Санта. У тебя, наверное, холодно, но я всё вытерплю, потому что я хочу быть кому-то нужным. Твой Гарри».
Дописав последнюю буковку, Гарри устало выпрямился: ему пришлось сидеть, согнувшись в три погибели и неудобно привалившись к двери, чтобы лучики света сквозь щели попадали на листок, иначе писать пришлось бы наугад. Перечитав написанное, Гарри осторожно сложил потрёпанный клочок бумаги, потому что на влажных от упавших слёз местах карандаш и так уже расплывался, и задумался: а как отправить письмо Санте? Он даже не знает, где дедушка живёт, какой адрес написать. Да и конверт ему никто не даст. И на почту сбегать — тоже. Хорошо бы к вечеру из чулана выпустили хотя бы умыться — про ужин Гарри уже давно забыл, он даже не помнил, чтобы когда-нибудь ел перед сном.
Вздохнув, Гарри снова лёг на свой матрас, повертел в руках письмо. «Ну как его отправить? — мучительно размышлял он. — Попросить дядю Вернона отправить письмо?» Гарри чуть не расфыркался от абсурдности этого варианта. А как быть? Не скажешь ведь — лети, письмо, к Сан…
Гарри оторопело уставился на пустые ладони — письмо исчезло.
***
— Северус! — В зелёном пламени появилась седая голова. — Зайди ко мне. Срочно! — Дамблдор исчез из камина, не дожидаясь ответа.
«Вот так всегда — ни тебе «доброе утро», ни «как спалось, Северус?» — мрачно размышлял Северус, потянувшись за летучим порошком: если так срочно, лучше воспользоваться каминным перемещением, чем подниматься на Директорскую башню. Мастер зелий появился в кабинете директора через полминуты после вызова и удивлённо приподнял бровь: Альбус не сидел за столом, как обычно, а метался по комнате в состоянии крайнего волнения. Увидев зельевара, Дамблдор вцепился в рукав его мантии и, лихорадочно сверкая глазами, быстро заговорил:
— Северус, ты сегодня же отправишься в Литтл Уингинг. Произошло невероятное. Я так ошибся!
— Что случилось, Альбус? — недовольно спросил Северус, высвобождая свой рукав из цепких директорских пальцев.
Вместо ответа Дамблдор протянул помятый клочок бумаги. Поморщившись, Северус взял его двумя пальцами за уголок и осведомился:
— И что это?
— Читай, — велел Дамблдор, усаживаясь наконец в своё кресло, но вид у него был далеко не спокойный. Пожав плечами, Северус развернул сложенный лист, отметил, что текст написан карандашом и как будто чем-то заляпан — в некоторых местах буквы совсем расплылись. Прочитав «Дорогой дедушка Санта!», Северус фыркнул и поднял глаза от письма:
