— Петрович, чудак, — сказал с чувством и призадумался. На экране мобильного никаких изменений — безответная пустота. Сигнал есть, заряд есть, счет проплачен, а затяжной гудок так и не прервался привычным хриплым покашливанием напарника. Петрович на звонок не отвечал. И гадай теперь — из принципа, сука, или случилось чего.

Я вздохнул, окинул взглядом пасторальный дворик. Куцые тополя, припорошённые пылью, разбитая игровая площадка, по правую руку продуктовый магазинчик, рядом кальянная, а чуть дальше тротуарная артерия, ведущая к скудной летней жизни. Легкий шелест листвы чуть скрашивал картину. Находиться здесь не хотелось.

Я сплюнул и тряхнул мобильник.

— Чудак. Отвечай…

В метре щерился привычный серый короб спуска к техническому тоннелю. Плановая проверка кабеля и разнарядка на двух человек — как положено. В затхлый сумрак подземки полагалось спускаться вдвоем — согласно инструкции. Брат бдит за братом, жопы прикрыты… Случалось разное — коллектор место заманчивое. В прошлую ходку я выглядел иссохшую руку под грудой тряпья — отсечена чуть выше локтя, на указательном пальце дешевая цацка. Петрович тогда философски отметил: «Ну нах…», и рука вернулась под тряпье.

Спуститься одному не проблема, но легкое беспокойство за напарника царапало скромным червячком. Я развернулся к углу кальянной. У бордюра скособочено присел дедок в кургузом пиджачке. Надсадно перхал, трясся с минуту и вновь перхал. Из-за домов жирным акцентом прозвучала сирена «скорой»… и затихла в удалении.

Я прикинул варианты. Считай, пяток минут себе подарю. Набрал номер «тревожной» линии. Ответили после третьего гудка — как и обещано в прокламации больших ребят, обличенных властью.

Тусклый женский голос с изрядной толикой усталости спросил:

— Контактный или наблюдатель? — Без прелюдий и расшаркиваний на вежливость.

— Наблюдатель.

— Адрес.

— Полихинская, 12. Дед тут прям на углу.

— Спасибо за звонок. Информация передана в оперативный штаб. — И отбой. Мобильный вяло пикнул. Я кивнул — редкий случай, когда оба собеседника знали, что вероятнее всего никто не приедет за стариком. Бригады «скорой» на разрыв — весь день в седле, обед на светофоре. Пандемия стала неотъемлемой частью жизни.

Редкие прохожие торопились пройти мимо деда, отводили глаза — скорее на автомате, нежели осознанно. Болезнь и смерть изливались на них каждый день. В народе вирус, победоносно шествовавший по планете, окрестили «Эль капитано». Согласно цифровому коду в медсводках — «L–CP-004». Название прижилось, но градус безысходности не снизило. Один плюс — народ хотел до конца оставаться в информационном потоке, поэтому за исправностью коммуникаций неустанно бдели и поэтому наряд обязывал двух сотрудников «Глобал-комм» проверить исправность кабелей в техническом коллекторе. Люди болели, но без медийной жвачки чувствовали себя уже мертвыми. Что грешно и порицаемо.

Я усмехнулся куцей мысли и вновь нахмурился. Полихинская, 12. Адрес до боли знакомый — адрес родного угла, дымного сумрака и пьяного угара. Мой квартал, который я покинул с интересной историей и намерением не возвращаться. Дал зарок — дни братства остались позади, а в привычные пыльные дворики — ни ногой. Но наряд похерил правильные намерения, как и сука Петрович. Чудак…

— Мама, смотри, дядя техник…

Обернулся на голос. Из продуктового выбралась помятая женщина с осунувшимся лицом, рядом семенила девочка лет 8. Женщина скользнула по мне безразличным взглядом, подхватила дочь за руку, второй ожесточённо тиснула пакет и поспешила прочь. Узнала? Или просто задолбалась жить в бедламе?

Я одернул спецовку с шикарным лого «Глобал-комма». Кого во мне увидела дамочка? Безликого работягу — крепко сбитого мужика за тридцать, с щетиной на смуглом грубо слепленном лице. На ежике волос помятая кепка, в руке бесполезный мобильник, у ног обшарпанный чемоданчик с инструментом. Сергей Ростов — рядовой сотрудник на выезде, который переживает за напарника, не жаждет спускаться в недра тоннеля и морщится от факта нахождения в родном квартале, где каждая собака…

— Джимми.

Осторожный оклик со спины. Значит не показалось — ленивая стайка вездесущей пацанвы фланировала за площадкой не просто так. С десяток минут назад они рассосались за гаражами и вот результат… Все как встарь. Разведка и контакт.

Медленно повернулся. В нескольких метрах двое… Человек-шкаф два на два метра и за сотню весом. На лице под кирпич — буравчики глаз, в которых сомнение и тревога. Позывной — «Каваец». Прям ностальгия. Рядом худощавый парень — какой-то смазанный, дерганный, изображенный оттенками серого. Морда непонимающая, но наглая. Его не знал.

— Срисовали? Пацанов гоняете? — спросил, изучая парочку.

— Ну так правильное же дело. Пацаны при деле… — Каваец обрадовался диалогу.

— Не называй меня Джимми.

— Каваец, а че так? — вступил второй, хмурясь. — Непонятно звучит товарищ…. Без уважения…

Я удивился. А Каваец ощутимо сбледнул.

— Завались, Салам, — прошипел здоровяк и за шкирку отодвинул тощего себе за спину.

А дела-то в братстве паршивые. И даже больше — хреновые до жопы. При старике Годри тощий не пережил бы и первого собеседования.

— Что с Годри? — спросил я объяснимо. Первое правило — необходима определенность, чтобы притопить червя сомнения. Железное правило. Нужны ответы. А ответы я привык получать.

Каваец понимающе закивал, удерживая подергивающегося Салама.

— Болеет. Эль-капитано, в курсе же… Ослабил поводок… Но ты меня знаешь, не люблю я эти трения. Команды отдает Крез.

— Ты стал болтлив…

Мужчина нахмурился, на скулах перекатились желваки.

— Есть тема, Джимми.

Вот ведь упорный. Я проводил взглядом стайку голубей, порскнувших над крышей магазинчика. На углу кальянной затих дед.

— Я ушел, Каваец. Ты помнишь?

Торопливый кивок. Еще бы ему не помнить — он провожал меня из квартала… Не думал тогда, что получится именно так… Но Годри согласился — просчитал варианты, заглянул мне в глаза — так, как умел только он, и отпустил. История короткая. Соседи, группа Шалома, убрали человека Годри. Сказали, что случай, больной фарт. Сучья судьба… Много еще болтали, но Старик всегда ратовал за определенность. Спросил, кто пойдет?

Я помнил полумрак комнаты, едкий сигаретный дым и опущенные взгляды. У группы Шалома была плохая репутация, решиться трудно… Тогда и вызвался. Ну как вызвался… Просто кивнул старику и вышел.

Шалом с побратимами обитал в старом бараке. Полагал, в своей берлоге бояться нечего. Еще и улыбался гаденько, приветствуя меня на пороге. Встретил сам, отмороженный крысеныш…

Из барака я вышел через пятнадцать минут, так сказали парни, которых Годри пригнал в качестве поддержки. Еще сказали, что вышел я нехорошо — кровь вперед вышла. Так и сказали, отводя глаза и щерясь в страхе. Один из них забрал у меня ломик, заглянул в дверь и зашелся в булькающем блеве. А я помнил одинокий фонарь — желтый тусклый шар над тротуаром. Чувства ровные — без рефлексий. Сладкий привкус крови… Стало скучно — точно увидел всю последующую жизнь до последней минуты. Да так оно и было, пожалуй.

Тем же вечером состоялся разговор с Годри. Старик отличался редкой проницательностью и силой духа — посмотрел мне в глаза, хмыкнул и кивнул. Придвинул кружку с байховым чаем.

«Служба тебя изменила», — его хриплый голос царапал. По привычке, вбитой кулаками инструкторов, не задумываясь буркнул «Не служил». Помолчали… Следующий вопрос Годри прозвучал неожиданно — спросил, когда я ухожу. Тогда же я попытался объяснить, насколько серой мне видится перспектива. И прозвучали золотые слова — «Сомневаешься, отрубай. Двигайся определенно». Старик отпускал меня из братства, чего на моей памяти не происходило никогда. Ушел тем же вечером, а Каваец по настоянию Годри проводил и даже пожал руку на прощание, хотя не понимал и не одобрял ухода. Но он тоже стоял на пороге сарая Шелома и не решался войти, глядя на соратника, заблевавшего тротуар.