Габби побледнела.

— Квил, ты не можешь… осуществлять брачные отношения?

— Если бы… — с горечью проговорил он. — Совсем наоборот. Иначе бы я не чувствовал себя буридановым ослом.

— Я не понимаю, — растерялась Габби. Пальцы Квила вжимали ее так сильно, что она с трудом терпела боль. — Как это? Почему ты не можешь, Квил?

Ей вдруг стало жарко. Повергнутый в смятение ум искал объяснений, и каждое было не из приятных. Может, все дело в отсутствии желания? Она слышала об этом от служанок.

Если женщина недостаточно привлекательна для мужчины, он не сможет выполнять свои обязанности.

Квил ничего не отвечал. Возможно, не хотел оскорблять ее чувств?

Габби осторожно кашлянула.

— Квил, это как-то связано со мной? Если так, то тебе не нужно скрывать… — Ей хотелось и не хотелось узнать правду. В груди возникла тупая боль, и казалось, что сердце сейчас разорвется на мелкие осколки. Видимо, ее отец был прав, когда взывал к небу, прося послать мужчину, который согласился бы жениться на ней заочно.

— К тебе это не имеет никакого отношения, — мрачно проговорил Квил. — Габби, я порывался сказать тебе правду, прежде чем мы поженимся. Дело в том, что я не вполне оправился после того несчастного случая.

— О, Квил… — вздохнула она.

— Конечно, я могу… — произнес он сухо и как-то скорбно. — В этом смысле все в порядке, но потом каждый раз бывают последствия.

— Последствия? — как эхо повторила Габби. Как ни странно, но на душе у нее полегчало.

— Некоторые люди относят это к разряду каприза. Ты когда-нибудь слышала о мигренях, Габби?

— Нет, — подумав, качнула она головой.

— Это разновидность головной боли — жестокой боли, да еще с тошнотой и рвотой. Приступ продолжается от трех до пяти дней, и все это время я лежу пластом.

— И ничего нельзя сделать? — В голосе ее была тревога.

— В затемненной комнате и без еды приступ проходит быстрее.

— А лекарства?

Квил покачал головой:

— Не помогают.

— Значит, тогда… в библиотеке тебе было больно? — прошептала она. — Я и не знала, Квил. — Она подняла на него глаза, исполненные страдания. — Ты должен был сказать мне!

Квил скривил губы в болезненной гримасе.

— На моем лице было написано, что мне больно?

— И да, и нет.

У него вырвался короткий смешок.

— Да, Габби, мне было больно. Но это была не та боль.

— О какой боли ты говоришь, Квил? Объясни. — Сейчас ее глаза похожи на осенние листья, подумал он. Какой это цвет? Ореховый? Или цвет шоколада? Оттенки непрерывно менялись на свету — их не поймать и не передать словами. Он подался вперед и разбойничьим набегом сорвал поцелуй с ее губ. Его язык проник к ней в рот. Она со стоном втянула воздух, но слабый звук быстро затих. Квил легонько прикусил ей губу и замер, наслаждаясь нежной мякотью, чувствуя, как дрожь пробегает по телу.

Он обнял Габби за талию и, отвязав пояс, сдернул халат с ее плеч. Она всхлипнула. Положив ладонь на ее щеку, он провел пальцем вокруг маленького изящного ушка,

— Как ты думаешь, мне сейчас больно? — спросил он прерывающимися хриплым шепотом.

— Нет, — тихо произнесла Габби, краснея до самых корней волос. Она вывернулась из его рук. — Подожди, Квил. Давай поговорим. Если тебе не было больно в библиотеке и сейчас тоже, тогда я не понимаю, отчего возникает твоя головная боль?

— От близости с женщиной, — грустно признался Квил. — Мои мигрени начинаются после полового акта, — сказал он откровенно.

Габби нервно теребила пуговицу. Тогда он не выдержал и спросил в лоб:

— Ты не понимаешь, о чем я говорю, да?

— Конечно, понимаю! — Она оправилась от замешательства, и слова полились из нее непрерывным потоком. — Может, я не знаю в деталях, но в общем и целом представляю. И хочу подчеркнуть, что не я одна такая. Наверняка есть немало других девушек, столь же неосведомленных. Ты знаешь, что моя мать умерла в родах, а об отце говорить не приходится. Было бы наивно ожидать, что он просветит меня в столь интимных вопросах!

Она передернулась, вспомнив последние слова его напутственной проповеди: «Да смотри не трещи слишком много, а то твой суженый не доживет до свадьбы. У него все впереди, он еще успеет тебя наслушаться. Но пока он не опутан кандалами, Богом тебя прошу, держи язык за зубами».

— Но я не знаю, что конкретно ты подразумеваешь, — продолжала Габби. — Может, ты объяснишь наконец? Мне ненавистно думать, что я буду причинять тебе страдания, даже не подозревая об этом. — Она разволновалась, глаза ее лихорадочно заблестели.

Квил приподнял ее с кровати и плавно переместил к себе на колени. Когда две очаровательные округлости, прикрытые только легкой тканью, прижались к его бедрам, он застонал.

Габби вспыхнула, не смея поднять глаз. Должно быть, она выглядела сейчас непривлекательно с багровым лицом. Она прижала пальцы к щекам, пытаясь успокоиться.

В это время рука Квила двинулась от ее шеи вниз. Габби вздрогнула, когда он сжал пальцами ее грудь, и непроизвольно изогнула спину, подталкивая ее ему в ладонь. У него вырвался хриплый стон.

— Больно? — спросила она тревожно, готовая соскочить с его колен. — Это тебе не навредит?

Он с трудом сдержал смех.

— Нет. — Пока его палец поглаживал ее сосок, Квил не мог говорить от наслаждения, чувствуя, как дрожит ее тело, и с трудом сдерживая собственную дрожь. — Габби, ты ведь знаешь, что я не был женат.

— Знаю, — шепнула она, тяжело дыша. Может, остановить его? Пусть он перестанет это делать, а то ей трудно думать.

Квил будто прочитал ее мысли. Его пальцы замерли у нее на груди, ощутив их налитую тяжесть. Подрагивающее тело Габби напряглось, точно струны скрипки в ожидании взмаха смычка.

— Хотя я не был женат, — осторожно продолжил он, — у меня были женщины. Но это совсем другие отношения. Ты ведь понимаешь.

Единственным человеком, с кем он когда-либо затрагивал эту интимную тему, был его давнишний приятель Алекс, граф Шеффилд и Даунс. Как-то на вечеринке Алекс сказал в подпитии, что в сравнении с женой случайные партнерши кажутся «холодным телом». «После близости с ними чувствуешь себя промерзшим до костей».

— Так вот, поскольку я не был женат, я не смог познать истинного наслаждения.

— О, вполне возможно, — согласилась Габби.

Квил готов был побожиться, что она не имеет ни малейшего представления, с чем соглашается.

Она прижалась к нему. Он не видел ее лицо, но мог поспорить, что сейчас она покусывает нижнюю губку.

— И те отношения с женщинами всегда сопровождались мигренями? — спросила Габби, уткнувшись лицом в его сюртук.

— Да.

Квил лениво выписывал пальцем круги на ее коже.

— Тогда и в супружестве вряд ли что-то изменится, — с поразительной быстротой сделала вывод его смекалистая жена. — Логично предположить, что твои мигрени — это реакция на физический раздражитель. Моя подруга Лейла в Индии долгое время страдала рвотой. Позже выяснилось, что она ела много папайи, тогда как организм этот продукт не принимал и отторгал таким вот образом. Похоже, нам следует быть готовыми к тому, что приступы будут повторяться.

— Да, — кивнул он, понимая, что мигрени неизбежны и о наслаждении нечего и мечтать. — Если бы дело было только в папайе, я бы это горем не считал!

— Ты советовался с врачами, Квил?

— Советовался, — грустно вздохнул он. — Меня консультировал сам Томас Уиллис.

Габби вопросительно подняла бровь.

— Уиллис — светило в этой области, — пояснил Квил. — У него своя теория мигрени. Согласно ей, мигрени возникают вследствие отека мозговой ткани. Он считает, что это сосудистое заболевание, и отрицает связь с черепно-мозговой травмой. При первом осмотре он заявил, что не верит моим описаниям. Таких расстройств при мигренях не бывает, — сказал он.

— Представляю, как ты разозлился! И ты не убедил его?

— Убедил, — буркнул Квил. — В следующий раз я пригласил его в разгар приступа, и он должен был признать, что это похоже на мигрень. Но так как мой случай противоречит его теории, он расценил его как исключение. Что касается лечения, то, кроме опийной настойки, он ничего порекомендовать не мог.