Моргейна пришла в себя не то день, не то два спустя; сознание ее было ясным и холодным, но тело терзало ощущение пустоты и ноющая боль. Она прижала руки к животу и мрачно подумала: «Я могла бы избавиться хоть от части страданий; мне следовало бы знать, что я и без того готова скинуть плод. Ну, что ж, сделанного не воротишь. Теперь я должна приготовиться к известию о смерти Артура; надо подумать, что я буду делать, когда вернется Акколон. Гвенвифар нужно будет отправить в монастырь — или, если хочет, пускай уезжает вместе с Ланселетом за море, в Малую Британию. Я им мешать не стану…» Она встала, оделась и привела себя в порядок.

— Моргейна, тебе лучше бы еще полежать. Ты такая бледная, — сказал Уриенс.

— Нет. Скоро сюда придут необычные вести, муж мой, и мы должны быть готовы встретить их, — отозвалась Моргейна, продолжая вплетать в косы алые ленты и драгоценные украшения.

Уриенс подошел к окну.

— Взгляни-ка — соратники упражняются в воинских искусствах. Мне кажется, Увейн — лучший наездник среди них. Посмотри, дорогая, — ведь он не уступает даже Гавейну, правда? А вон рядом с ним и Галахад. Моргейна, не горюй о потерянном ребенке. Увейн всегда будет относиться к тебе, как к родной матери. Я же говорил тебе перед свадьбой, что никогда не стану упрекать тебя за бесплодие. Я был бы рад еще одному ребенку, но раз не судьба, то не стоит об этом и горевать. И, — робко добавил он, взяв Моргейну за руку, — может, это только к лучшему. Я ведь чуть было не потерял тебя…

Моргейна стояла у окна, чувствуя на своей талии руку Уриенса. Муж внушал ей отвращение, но в то же время она была ему признательна за доброту. Пожалуй, ему незачем знать, что это был сын Акколона, решила Моргейна. Пускай себе гордится, что в столь преклонных годах сумел зачать дитя.

— Смотри, — воскликнул Уриенс, вытягивая шею, чтобы лучше видеть, — что это там в воротах?

Во двор въехал всадник, за ним — монах в темной рясе, верхом на муле, и следом лошадь, несущая мертвое тело…

— Идем, — сказала Моргейна, ухватила Уриенса за руку и потащила за собой. — Теперь нам нужно спуститься вниз.

Бледная и безмолвная, она вышла во двор рука об руку с Уриенсом; Моргейна чувствовала, что выглядит величественно и внушительно, как и подобает королеве.

Время словно застыло, как будто они вновь оказались в волшебной стране. Если Артур одержал верх, почему он не приехал? Но если на этой лошади тело Артура, где же пышность и церемонии, причитающиеся мертвому королю? Уриенс хотел было поддержать жену под локоть, но Моргейна оттолкнула его руку и вцепилась в дверной косяк. Монах откинул капюшон и спросил:

— Не ты ли — Моргейна, королева Уэльса?

— Я, — отозвалась Моргейна.

— У меня для тебя послание, — сказал монах. — Твой брат Артур лежит раненый в Гластонбери, под присмотром наших сестер, но он непременно поправится. Он прислал тебе вот это, — монах махнул рукой в сторону завернутого в саван тела, — в подарок и велел передать, что меч Эскалибур и ножны у него.

С этими словами он снял с тела покров, и Моргейна, чувствуя, как силы стремительно покидают ее, увидела устремленные в небо незрячие глаза Акколона.

Уриенс закричал пронзительно и страшно. Увейн протолкался сквозь собравшуюся толпу и успел подхватить отца, когда тот рухнул, сраженный горем, на тело старшего сына.

— Отец, отец, что с тобой?! Боже милостивый! Акколон! — задохнулся Увейн и шагнул к лошади, на которой лежал мертвый Акколон. — Гавейн, друг мой, пожалуйста, поддержи моего отца… Мне надо позаботиться о матери — она сейчас упадет в обморок…

— Нет, — сказала Моргейна. — Нет.

Она слышала собственный голос, словно откуда-то со стороны, и даже не понимала, что же она пытается отвергать. Она кинулась бы к Акколону, рыдая от горя и отчаянья, но Увейн крепко держал ее.

На лестнице показалась Гвенвифар. Кто-то шепотом объяснил ей, что случилось, и Гвенвифар, спустившись, взглянула на Акколона.

— Он умер, взбунтовавшись против Верховного короля, — отчетливо произнесла она. — Так пусть не обретет он христианского погребения! Пусть его тело бросят на поживу воронам, а голову вывесят на крепостной стене, как и положено обходиться с предателями!

— Нет! О, нет! — вскричал Уриенс. — Умоляю тебя, королева Гвенвифар! Ты же знаешь — я всегда был твоим верным подданным, а мой бедный мальчик уже поплатился за свое преступление — молю тебя, леди, ради Иисуса Христа! Иисус тоже умер, как преступник, вместе с разбойниками, и проявил милосердие даже к ним… Будь же милостива и ты…

Гвенвифар словно не слышала его.

— Что с моим лордом Артуром?

— Он выздоравливает, леди, но он потерял много крови, — сказал монах. — И все же он велел передать тебе, чтоб ты не боялась. Он непременно поправится.

Гвенвифар облегченно вздохнула.

— Король Уриенс, — произнесла она, — ради нашего доброго рыцаря Увейна я выполню твою просьбу. Отнесите тело Акколона в церковь и положите…

К Моргейне вернулся дар речи.

— Нет, Гвенвифар! Предай его земле, раз у тебя хватило великодушия, — но Акколон не был христианином! Не нужно хоронить его по христианскому обряду! Уриенс обезумел от горя и не ведает, что говорит!

— Успокойся, матушка, — попросил Увейн, крепко обнимая Моргейну за плечи. — Пожалуйста, не надо сейчас спорить о вере — ради меня и отца. Раз Акколон не служил Христу, то тем сильнее он теперь нуждается в милосердии Божьем — ведь он умер, как предатель.

Моргейна хотела возразить, но голос вновь изменил ей. Сдавшись, она позволила Увейну увести себя со двора, но как только они переступили порог замка, Моргейна вырвалась из рук пасынка и пошла сама. Она заледенела, словно последние искры жизни покинули ее. Моргейне чудилось, что не прошло и нескольких часов с того момента, как она лежала в объятиях Акколона — там, в волшебной стране, — как прикрепила к его поясу Эскалибур… И вот теперь она стояла по колено в воде, глядя, как безжалостный поток уносит прочь все, что было ей дорого, — а на нее обвиняюще смотрели глаза Увейна и его отца.

— О да, я знаю, что это ты замыслила предательство, — сказал Увейн. — Но мне не жаль Акколона. Как он мог позволить, чтоб женщина совратила его с пути истинного! Пожалуйста, матушка, веди себя пристойно. Не надо больше втягивать ни меня, ни отца в свои нечестивые замыслы.

Он сердито взглянул на Моргейну, затем повернулся к отцу; тот оцепенело застыл, ухватившись за первое, что подвернулось под руку. Увейн усадил старика в кресло, опустился на колени и поцеловал ему руку.

— Милый мой отец, я по-прежнему с тобой…

— Сын мой, сын мой!.. — в отчаянье застенал Уриенс.

— Посиди здесь, отец, отдохни — тебе понадобятся силы, — сказал Увейн. — Позволь, я пока что позабочусь о матери. Ей тоже нехорошо…

— О матери — ты говоришь?! — вскричал Уриенс, подхватившись и воззрившись на Моргейну с неукротимой яростью. — Чтоб я никогда больше не слышал, что ты зовешь эту гнусную женщину матерью! Или, по-твоему, я не знаю, что это из-за ее чародейства мой милый сын восстал против своего короля? И думается мне, что это ее злое колдовство погубило Аваллоха — а еще тот сын, которого она должна была мне родить! Трех моих сыновей послала она на смерть! Берегись, чтоб она и тебя не соблазнила и не оплела своими чарами и не довела до погибели — нет, она не мать тебе!

— Отец! Мой лорд! — негодующе воскликнул Увейн и протянул руку Моргейне. — Прости его, матушка, он сам не понимает, что говорит. Вы оба сейчас не в себе от горя. Ради Бога, успокойтесь — довольно с нас на сегодня несчастий…

Но Моргейна не слышала его. Этот человек, этот муж, нежеланный и нелюбимый — вот все, что осталось у нее после крушения замыслов! Надо было бросить его умирать в волшебной стране! И вот теперь он стоит тут и несет какую-то чушь — а Акколон мертв, Акколон, стремившийся воскресить все, от чего отступился его отец, все, что клялся беречь — и предал — Артур… Все пропало — остался лишь выживший из ума старик…