Из прутьев разной толщины и разного цвета Шушик сплела такую корзинку, что и самые требовательные мастера удивились бы. А о пастухе Асо и говорить нечего. Он стоял и, разинув рот, в немом удивлении созерцал работу девочки — корзинку с цветным кантом, с отделкой, с крышкой.

— Мы ее на выставку пошлем, — решил Ашот.

— Лучше бы подарить ее какому-нибудь достойному человеку, — подмигивая Шушик и исподтишка показывая на себя пальцем, сказал Гагик.

— Да, и я так думаю. Я подарю ее одному очень достойному и очень славному товарищу, — спокойно, торжественно произнесла Шушик.

Все с нетерпением ждали — кто же этот товарищ? Конечно, и Ашот и Гагик в равной мере могли рассчитывать на подарок. Разве не достойны они его?

Но девочка медлила. Она поднялась, поправила сбившиеся на лоб волосы и, протянув корзинку Асо, ласково сказала:

— В нее ты будешь собирать землянику. Будешь вспоминать наши трудные дни, нашу дружбу.

— Молодец, Шушик! Вот не ожидал! — захлопал в ладоши Гагик.

А пастушок, весь красный, смущенный этим неожиданным знаком уважения и дружбы, растерянно бормотал по-курдски:

— Заф, заф, разима!..[44] Ты моя сестричка, ты свет очей моих… — и прикладывал к сердцу свою смуглую худую руку.

Коротко сказал Асо. Но именно такими короткими словами курды выражают свою преданность, любовь, счастье — все то хорошее, что чувствуют они к девушке, которую называют сестрой.

За сестру курд и жизнь может отдать.

— И ты мой брат, — ответила Шушик, конфузясь, и с теплой улыбкой протянула Асо руку.

— Ура, ура! — снова заорал Гагик.

Но Асо мгновенно охладил его пыл. Взяв в руки дубинку и погрозив ею Гагику, он сказал:

— Чтоб теперь ты не смел дразнить Шушик!

Гагик знал, что это шутка, однако посерьезнел.

— Курд-горец и впрямь может хлопнуть, — сказал он, и ребята весело рассмеялись.

Настроение у них было хорошее, голод не мучил, все были довольны и друг другом и своей работой, в глиняных кувшинах поблескивала вода, рыжие снопы дикой пшеницы были сложены почти до потолка у одной из стен пещеры. Посмотришь на них — и на душе становится радостно. Главное же заключалось в том, что почти миновала опасность…

Однако Ашот был задумчив. Он давно уже решил подготовить ребят к одному важному делу и только ожидал удобного случая. Сегодня такой случай представился.

Когда все утомились и отложили в сторону свои корзины, Гагик сказал:

— Ну, Ашот, сегодня твой черед заливать.

В самом деле, что другое им оставалось, если не «заливать» (у шутника Гагика это означало — рассказывать сказки). Бесконечные истории, преимущественно с веселым концом, смягчали тяжесть выпавших на долю ребят испытаний, сокращали зимние ночи, а с ними — и время неволи.

— Ну ладно, — быстро согласился Ашот. — Я расскажу вам одну историю, которая учит находчивости. Эту историю я вычитал у Себеоса, армянского историка средних веков. Слушайте.

В седьмом веке одна часть Армении находилась под властью персов, а другая подчинялась Византии.

Армянский князь Смбат Багратуни обратился к народу с призывом восстать против захватчиков и насильников — византийцев. Узнав об этом, их император приказал схватить Багратуни. Его повезли в Византию и, закованного в цепи, заключили в темницу, перед тем как отдать на растерзание зверям, — так решил император.

Раздетый донага Смбат стоял на арене цирка и, скрестив на груди жилистые руки, с презрением оглядывал зрителей. Тысячи их собрались посмотреть на его мучения. Высокий, красивый человек, широкоплечий, мощный. Старый, опытный воин. Во многих сражениях он показал свою силу и отвагу.

Открылась дверца клетки для зверей, и на Смбата выпустили огромного бурого медведя. Ну скажите, если мы встретимся с медведем, как будем с ним сражаться?

— Храбро! — воскликнул Гагик.

— Дело не только в храбрости. Тут нужен и ум. Смбат знал, — знайте же и не забывайте этого и вы: медведь пугается, если на него неожиданно и громко крикнуть. Вот и тогда так было. Медведь выбежал — и на Смбата. А тот кинулся на медведя да как крикнет ему в ухо — и кулаком по самому чувствительному месту: сонной артерии. Зверь качнулся попятился и упал. Упал и не встал больше.

Тогда на Смбата выпустили дикого быка. Бешеный бык вырвался на арену и кинулся на свою жертву. Но Смбат и здесь не растерялся. Он спокойно ждал быка, протянув вперед руки, и схватил его за рога. Началась напряженная борьба.

Зрители, среди которых был и император Маврикий с женой, затаив дыхание ожидали исхода схватки.

Бык старался вырваться и посадить человека на рога или опрокинуть его, но это ему не удалось. А человек, напрягая мышцы, пытался свернуть быку шею.

Неожиданно дикий, жалобный рев быка всполошил собравшихся. Потрясая окровавленной головой, животное в панике убегало. Багратуни вырвал у него рога. Но и этого было мало. Нагнав убегавшего быка, он схватил его за хвост и за одну из ног. В руках Смбата осталось копыто, и «босой на одну ногу» бык позорно бежал.

Зрители облегченно вздохнули, а император от страха лишился дара речи.

Что же это было? Чем взял Смбат? Силой или умом? И силой и умом. А больше всего умом. Он видел, что бык стар, а у старых быков и рога и копыта слабы.

Да, прежде чем не узнаешь слабое место врага, бороться с ним; нельзя.

Все ожидали, что Маврикий прикажет освободить храброго армянина, но напрасно. Император был мрачен и жаждал мести.

По его знаку на арену выпустили льва — огненно-рыжего, подвижного, свирепого зверя. Смбат почувствовал, что ему грозит неминуемая смерть, но он хладнокровно следил за движениями врага. Он знал, что лев, нападая, нацеливается на свою жертву метров за семь-восемь, а затем кидается на нее. Так делают и барс, и тигр, и дикая кошка. Тому, кто знает это, нетрудно избежать нападения. Как только лев соберется пружиной — отскочи в сторону. Он не бросится на тебя, не побежит, а прижмется к земле и снова начнет готовиться к прыжку. Если не растеряешься, уцелеешь. Так Смбат и сделал. Когда лев выскочил, он отпрянул в сторону, затем мгновенно схватил льва за гриву, вскочил ему на спину и начал со страшной силой сжимать зверю горло. Лев задыхался, тряс головой, телом, носился по арене, но вскоре дыхание его прервалось, так впились в шею твердые, как сталь, пальцы мужественного человека. Лев упал, и из его полураскрытой пасти вывалился язык.

Толпа, обезумевшая от восторга, стала бурно аплодировать Смбату. Раздались крики:

— Свободу, свободу ему!

Император Маврикий был вынужден подать знак, и Смбата освободили.

Ашот на мгновение умолк, помешал палкой в огне и уже другим тоном продолжал:

— Барс еще у нас в ущелье, мы еще можем встретиться с ним. Кто знает, может быть, он и не подох еще. Завтра мы пойдем по его следам. Вы знаете теперь, как такие хищники нападают на человека? Знаете. Так вот, если не растеряетесь, он не сможет причинить вам никакого вреда. Медведь, должно быть, первый раз в жизни имел дело с таким зверем, иначе и он, конечно, отскочил бы в сторону, пока барс был еще в воздухе.

— Ашот, твой рассказ переродил меня! — патетически произнес Гагик. — Я готов сейчас же, сию минуту встретиться с каким-нибудь львом, схватить его за гриву и вскочить на спину. Честное слово! Кровь моя так и кипит. Идем на барса! — И, схватив головню, Гагик пошел к выходу.

— Думаете, назад позову? Пусть пойдет, поупражняется, сердце укрепит, — смеясь, сказал Ашот.

А Гагик, выйдя из пещеры, растерянно остановился. Тяжелая мгла опустилась на ущелье.

«Придется идти, иначе подумают, что испугался», — решил он и сделал еще несколько шагов вперед. Головня трещала, сыпала искры, и они, словно падающие звезды, освещали на мгновение все вокруг.

— Пойдем поглядим, может быть, барс пришел вечером за останками нашего медведя, — сказал Ашот.

Но намерение у него было другое. Собираясь повести товарищей на поиски барса, он хотел заранее закалить их сердца и волю.