Пуля сшибла с Петра фуражку. Раздумывать некогда: он ухватился за первый попавшийся гранитный зубец, скользнул на западную сторону гребня и очутился над пропастью…

Дежурный по заставе разбудил Орлова и Савина в 23.30. Пётр вскочил с койки, будто не спал. Минуты через две он уже плескался в умывальной: «Хороша водичка!..»

Пётр был худощав, но, несмотря на это, казалось, что его тело отлито из какого-то твёрдого и в то же время упругого и лёгкого сплава. Когда он двигался, каждый мускул его играл под смуглой кожей. Любители бокса, взглянув на него, сказали бы, что это прирождённый боксёр; знатоки лёгкой атлетики завидовали бы, что из Орлова получится великолепный бегун на длинные дистанции; не грудь — мехи, а болельщики футбола, безусловно, предсказали бы, что после кратковременной тренировки он с успехом сможет заменить любого из пятерых нападающих в отличной команде.

Однако Пётр не хотел быть ни боксёром, ни бегуном, ни футболистом. Он в одинаковой степени любил все виды спорта. Думая о том, что ему скоро предстоит демобилизоваться и расстаться с заставой, он мечтал о том, как поступит в энергетический институт, а закончив его, вернётся на родной завод «Динамо» инженером и станет конструировать новые мощные электровозы, которые повезут тяжеловесные составы по всем железным дорогам страны. И уже совсем было бы замечательно, если бы именно в Москву поехала учиться и Кето.

Словно угадав мысли Петра, дежурный сказал, что недавно звонил по телефону председатель «Маяка коммунизма» товарищ Кецховели: колхозники приглашают пограничников на завтрашний праздник по случаю пуска гидростанции. Особенно звали Петра. «Если бы, — говорил Кецховели, — нам не помог сержант Орлов, мы не смогли бы так быстро смонтировать турбину».

— И Кето увидишь, — улыбнулся дежурный.

Пётр почувствовал, как у него покраснели даже мочки ушей.

Он мог целый день, не уставая, лазить по горам и всю ночь напролёт просидеть над «Историей дипломатии» или стихами Лермонтова, попасть из винтовки в подброшенную в воздух тарелку, прочесть на любом грунте самый неприметный след, не задумываясь, вступить в бой с десятком врагов и сделать доклад о международном положении. Но при всём том Петра силком нельзя было затащить в круг танцующих; когда его за что-нибудь хвалили, он страшно стеснялся и пунцово краснел при одном намёке на его чувства к бригадиру из соседнего колхоза — восемнадцатилетней Кето. В её присутствии он совсем терялся и становился молчаливым.

— Начальник просил председателя, чтобы за обедом тебя обязательно посадили рядом с ней, — подтрунивал дежурный. — Это, говорит, для сержанта Орлова будет лучше всякой премии.

Лицо Петра стало одного цвета с плечами, которые он нещадно растирал полотенцем. Спас его вошедший в этот момент в умывальную ефрейтор Савин.

Во дворе, шумно раскачиваясь, спорили с непогодой горные клёны, и было слышно, как полощет над крышей флаг.

— Здорово задувает! — буркнул Савин, посмотрев в окно.

— Быть дождю, — добавил он таким тоном, будто предсказывал ясную погоду.

Закусив, Орлов и Савин надели брезентовые плащи, фуражки, взяли из пирамиды оружие и ровно в 24.00 вошли в канцелярию начальника заставы.

Начальник внимательно посмотрел на них, осведомился, здоровы ли, и сказал:

— Вы направляетесь на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик, в район погранзнака номер… Задача…

Каждый день вот уже не первый год Пётр слышал знакомую ему фразу и всегда испытывал при этом ни с чем не сравнимое душевное волнение.

В охране границы важно каждое звено, Пётр понимал это и все-таки считал, что на заставах их отряда лежит особая ответственность: ведь по ту сторону границы Турция, в которой хозяйничают американцы…

Спустя полчаса Орлов и Савин были на месте, указанном начальником, и расположились в зарослях орешника, над ворчливой горной речкой.

Они внимательно всматривались в ночную тьму.

Ветер здесь, в ущелье, не такой сильный, то стихал, то, словно встрепенувшись, начинал перебирать ветви орешника и пел что-то тревожное, грустное.

За речкой, будто гигантский чёрный занавес, поднимался к небу склон противоположного турецкого хребта. Небо над ущельем было таким же чёрным, закрытым тучами, без малейшего просвета, сквозь который могла бы взглянуть на землю хотя бы одна звезда.

Часа в два ночи, как и предсказывал Савин, разразился ливень. Со склонов хребтов хлынули водопады. Речка вздулась и через какие-нибудь тридцать минут превратилась в клокочущий поток, который с непостижимой лёгкостью волочил и перекатывал огромные камни.

Орлов и Савин не оставляли своего поста до последней возможности. Когда же вода со злобным плеском начала затоплять заросли орешника, Пётр тронул товарища за плечо. Скользя, цепляясь за мокрые колючие ветки, они перебрались повыше, к запасной позиции, указанной на всякий случай начальником заставы.

Темнота, и без того почти непроглядная, стала ещё гуще. Рёв взбунтовавшегося потока заглушил все остальные звуки.

Казалось удивительным, откуда в небе, днём таком ясном, безоблачном, взялось столько воды: дождь лил будто из миллионов невидимых кранов, непрерывными, тугими, холодными струями.

Мало приятного находиться под таким ливнем, когда чувствуешь, что, кажется, промокли и кости, никакая сила не в состоянии унять дрожь во всём теле, и зуб не попадает на зуб!

Будь Орлов и Савин охотниками, они давно укрылись бы где-нибудь в пещере и отсиделись бы, покуривая трубки и вспоминая всякие диковинные охотничьи истории; будь они чабанами, застигнутыми ливнем на пастбище, они согнали бы стадо в круг и легли между тесно сгрудившихся овец, накрывшись тёплыми бурками; будь они жителями горного селения, на которое обрушилась непогода, они поплотнее закрыли бы ставни и расположились у жаркого очага.

Но Орлов и Савин были пограничниками. Если бы понадобилось, они бы пробыли под пронизывающим ливнем не час и не два — сутки, двое суток, столько, сколько потребуется, потому что горная речка, за которой они наблюдали, была не обычной речкой, каких великое множество на земном шаре, — по ней проходила граница.

Побуйствовав часа полтора, ливень внезапно прекратился. И почти тотчас над всё ещё не утихомирившейся речкой взвилась ракета, на несколько секунд выхватившая из мрака часть неузнаваемо изменившегося ущелья: там, где совсем недавно высилась отвесная скала, образовался отлогий спуск — подмытая скала обрушилась; прибрежные заросли орешника исчезли, будто их срезало гигантским плугом; из речки там и тут торчали огромные камни, по которым можно, не замочив ног, перебраться на противоположную сторону.

Ракета была сигналом тревоги — она извещала, что через границу перешёл враг.

«B случае тревоги вам следует идти на помощь соседнему наряду…» — предупреждал начальник заставы.

Орлов и Савин вскочили и побежали в ту сторону, где только что погас ослепительно зелёный шар.

Вскоре к месту происшествия прискакала группа конных пограничников во главе с самим начальником. Они тщательно обыскали все ближайшие расселины и тропы. Было ясно, что нарушитель каким-то образом ухитрился перейти через речку во время ливня: находившийся левее Орлова и Савина наряд, освещая скалы следовым фонарём, обнаружил на одной из них свежую царапину, оставленную каким-то острым предметом.

Начальник заставы осмотрел ничем, казалось бы, не примечательную царапину и сказал, что нарушитель, без сомнения, ловкий, сильный, и если он рискнул перебраться через речку в такую непогоду, то, следовательно, это очень опытный враг.

Поиск нарушителя в горах, среди ущелий, обрывов и утёсов, намного сложнее, чем где-нибудь в степи или даже в пустыне: на голых скалах трудно обнаружить следы, но особенно трудно найти их ночью, да еще после тропического ливня, который уничтожил многие знакомые ориентиры и размыл тропы.

Начальник разделил пограничников попарно, и они начали подниматься по южному склону малого хребта, быстро и в то же время тщательно осматривая каждую расселину, каждый выступ, каждую впадину и каждый куст.