Например, для Джиджи Орсини. Безусловно, эскиз ее бального платья для школьного выпускного вечера она разработает сама — никому и ни за что не доверит она эту работу, даже если Билли, как всякая беспокойная мамаша, будет считать, что для Джиджи это — излишнее баловство. Как можно избаловать девушку, которая потратила целый выходной, чтобы приготовить обед из пяти блюд — в подарок на вторую годовщину их свадьбы, и обед, к изумлению и радости Вэлентайн, получился более чем превосходный — даже она сама при всем старании вряд ли сумела бы приготовить нечто подобное. Увы, ее кулинарные способности, хотя унаследованные от француженки-матери, не простирались далее нескольких аппетитных, по-домашнему милых, но вполне обычных блюд. Джиджи же обучалась у настоящего шеф-повара француза, и приготовленные ею аристократические, тонкие кушанья примерно так же походили на обычную французскую кухню, как модели Вэлентайн — на обноски из секонд-хэнда.
Если бы даже Джиджи была нескладным, угловатым подростком, разве не постаралась бы она соорудить платье, которое подчеркивало бы ее даже самые минимальные достоинства — тем более для такого события, как бал старшеклассников школы? Но любой модельер, привыкший работать с женскими фигурами, достоинства и недостатки которых приходилось скрывать, оттенять или подчеркивать, отдал бы полжизни за самую мысль о возможности придумать что-нибудь из ряда вон выходящее для этой восхитительной юной особы, в которой женская капризная манерность удивительным образом сочеталась с пылкой девичьей непосредственностью, — Джиджи Орсини. Вэлентайн казалось, что везде, где бы ни появлялась Джиджи, начинала звучать тихая, едва слышная музыка — фрагменты плавных, полных неги мелодий, которые сыграл впервые неведомый музыкант в некое бесконечно далекое и столь же прекрасное время. Джиджи будто скользнула в этот мир из иной эпохи, уже почти полвека ушедшей в прошлое, скользнула изящным, гибким движением под колеблющийся ритм джаза; эпохи, в которой она целовалась на задних, крытых кожей сиденьях длинных машин с парнями из Йейля, пила самодельный джин в подпольных погребках сомнительной репутации, курила контрабандные сигареты и сводила с ума целые эскадроны неотразимых мужчин — эта девушка, едва начавшая выезжать и у которой не было, по словам Билли, ни единой дурной привычки — а этого само по себе было довольно, чтобы Билли забеспокоилась.
Быть может, та половина ирландской крови, что текла в жилах и Джиджи, и Вэлентайн, была причиной того, что Вэл ощущала такую близость с девушкой? Или, думала она, дело в характере — ведь обе они принадлежали к породе трудолюбивых, разумных натур. Они и внешне были чем-то похожи — обе белокожие, с зелеными глазами, рыжие — неважно, с помощью каких ухищрений давался этот сочный оттенок Джиджи, неважно, что ростом Вэлентайн была повыше — Джиджи, очевидно, уже перестала расти. Делать платье для Джиджи — все равно что шить для себя самой, как если бы это у нее был бал в школе, хотя в парижском лицее, где училась в свое время Вэлентайн, ничего подобного бы точно не допустили — если вообще когда-либо о таком слышали.
Но сейчас нельзя думать о платье для Джиджи, поняла Вэлентайн, мельком взглянув на часы. Через две минуты встреча с новой клиенткой, как раз из тех, для кого в заполненном до отказа списке заказов делались исключения. Она слегка поморщилась, вспомнив просьбу Билли, которой она не могла отказать: заняться гардеробом Мелани Адамс, которая должна была сниматься в новом фильме Уэллса Коупа «Легенда».
Коуп, самый известный, удачливый, но в то же время надежный и обладавший безукоризненным вкусом продюсер в Голливуде, провел целый год в поисках выигрышной «последебютной» ленты для этой самой Мелани Адамс, которой ее первый фильм, вышедший в прошлом году, принес заслуженное признание и мировую известность.
«Легенда», в сюжете которой искусно переплетались биографии Марлен Дитрих и Греты Гарбо, была в самом деле предназначена для актрисы, которой не могло повредить сравнение — по крайней мере, чисто внешнее — с двумя бессмертными дивами. Сама Вэлентайн безоговорочно отказала бы Мелани Адамс, несмотря на всю рекламу, которую получила бы при этом, — она не нуждалась в дополнительных восхвалениях в прессе и обычно не поддавалась на просьбы, сколь настойчивыми они ни были.
Потому что для Вэлентайн Мелани Адамс навсегда оставалась бывшей манекенщицей, которая четыре года назад оставила, уходя, в руинах душу и сердце Эллиота — и Вэлентайн пришлось немало тогда потрудиться, чтобы восстановить разрушенное.
Дело в том, что Эллиот, ее Эллиот, всегда был самым искренним почитателем женского пола. Сама мысль о том, что в мире есть женщины, вызывала в нем чистейший восторг — и он дарил им себя с тем же теплом и нежностью, какими неизбежно встречала его прекрасная половина, лечил их раны и согревал их души. Но еще до того, как расцвела его любовь к Вэлентайн, он имел несчастье любить другую женщину — Мелани Адамс.
А она — она была с ним жестока до крайности, безжалостно использовала его, лгала бесконечно; чувство Эллиота вызывало у нее лишь презрение. Эллиот ни в чем не обвинял Мелани, когда ему случалось заговаривать о ней с Вэлентайн — наоборот, он старался понять ее, объяснить как-то ее поступки, но Вэлентайн сама понимала все, и в душе ее крепло желание наказать женщину, осмелившуюся причинить ее Эллиоту столько боли, унизить человека, которого любила она, Вэлентайн. Эллиот был настоящим джентльменом. Встреть он сейчас Мелани Адамс — и он был бы добр к ней, не допустил бы и мысли о мести; но женская натура Вэлентайн требовала отмщения.
И к тому же, говоря откровенно, — Вэлентайн невольно качала головой, словно ее изумляла собственная догадка, — не любопытно ли ей просто взглянуть на эту самую Мелани Адамс? Увидеть собственными глазами во плоти ту единственную женщину, кроме нее самой, которую когда-то так сильно любил Эллиот?
Мелани Адамс прибыла в студию как раз в ту минуту, когда Вэлентайн застегивала последнюю пуговицу простого белого халата, который при встречах с клиентками всегда надевала поверх костюма. Мелани сопровождала целая свита: собственной персоной Уэллс Коуп, красивый блондин лет сорока, стройный и ухоженный, исполнительный продюсер, два рекламщика, личный парикмахер Мелани Адамс и секретарь. Все шестеро, разумеется, кругами ходили вокруг звезды, так что вначале Вэлентайн просто не разглядела ее — мадам стояла с отсутствующим видом среди своих клевретов, словно жрица среди покорного племени, а они по очереди представлялись тем временем хозяйке салона.
— Мне искренне жаль, мистер Коуп, что я не могу пригласить вас в студию, — объявила Вэлентайн, когда церемония окончилась. — Я понятия не имела, что вы лично собираетесь сопровождать мисс Адамс, и я, право, не могу понять, к чему здесь все эти люди.
Уэллс Коуп рассмеялся — холодный тон Вэлентайн, как видно, ничуть не задел его.
— Разумеется, мне следовало предупредить вас, мисс О'Нил, но костюмы к «Легенде» слишком важны для Мелани, чтобы она могла приехать сюда одна. Мы здесь лишь для того, чтобы облегчить вам вашу работу, помочь вам, и…
— Со своей работой я справлюсь сама, мистер Коуп. Я читала сценарий и, думаю, весьма точно представляю себе, какие именно костюмы вам требуются. Мне нужна только мисс Адамс.
— Но… вы, видно, не понимаете. Мисс Адамс… Мелани… взяла нас с собой, чтобы мы, так сказать, проторили ей путь, обеспечили тыл, и…
— И все это время держали бы ее за руку? Если она не находит возможным мне на это время довериться, не стоит и начинать, уверяю вас. Разумеется, в будущем ваше участие будет необходимо — ваши суждения о подобранных моделях, замечания, корректировка — с моим, разумеется, участием, — но сегодня мне нужна мисс Адамс, и только она. И, к сожалению, именно сегодня я не могу уделить ей более двух часов. Итак, вы оставите ее здесь со мной или предпочитаете вместе с ней покинуть студию?
— Видимо, вам следовало меня предупредить. Я никак не ожидал, что вы столь… э-э… — Уэллс Коуп больше не улыбался.
