- Нет... Ты не победил меня, варяг... Ты - не победитель...- бросил в ответ словенский князь. Ему пришлось кричать, напрягать горло, чтобы одолеть всё увеличивающееся расстояние от берега, от неподвижно стоящего там злокозненного пришельца с далекого и непонятного князю Севера. А крича, выталкивать слова несогласия и злобной безысходности, которые теперь казались маленькими упругими бычьими пузырями, способными отнять дыхание, задушить... но по высшей воле, лишь обратились в пену, осевшую на дрожащих от досады губах.
" Тогда жди нас в Новогороде..." - принесло эхо ответ Рюрика, усиленный согласными голосами его дружинников, обессиленное же расстоянием чудо выплеснуло на Вадима одинокое и последнее слово. - "Ж-д-и-и..."
Годимир, отрок четырнадцати лет от роду, сын Рюрикова конюха из словен, примостившись у подножья невысокого холма на зеленой траве, согретой долгим летним солнцем, неотрывно смотрел на парящего в небе стервятника. И с содроганием узнал крылатого вестника смерти, ждущего возможности полакомиться человечиной, того самого, чей клекот оглашал небо над некогда крепким и неприступным людским жильём, гладью зелёно-голубой Альдейгью, которую Годимир продолжал привычно называть Ладогой, перед самым началом кровопролитной сечи варягов с дружиной новогородского князя Вадима.
И не было этой вольной птице ни дела, ни заботы до того, что творится внизу у людей, до их войн и кровавых сражений, до судеб князей и простых людей, до участи стран и народов: словен и варягов... Был только дребезжащий голос-звук, клич вожака, созывающего своих соплеменников на пир чужой смерти. И вот теперь гордая троица пернатых падальщиков спокойно расхаживала между телами бездыханных воинов, по-хозяйски оценивая добычу. Эти птицы не боялись ни живых, ни мёртвых, даже гордые и спесивые братья-вороны старались держаться от них на безопасном расстоянии. Тщетно варяги, собиравшие своих павших, пытались прогнать непотребных гостей. И Годимир с отвращением, сопровождаемым приступом внезапной тошноты, отвернулся, тем самым отдалился, отгородился от вида мерзких птиц, так необузданно празднующих чужую победу, а когда полегчало, вновь глянул в голубую высь, полными слёз скорби, глазами...
«Вот оно, небо,– думал Годимир,– вот трава, земля, вода. Вот Ладога, а вот варяжское городище, ещё дымящееся от жадного пожара, который никак не унимается... Так много места и изобилия дадено людям, только справно трудись – и вознагражден будешь за труды свои. Но отчего люди кидаются друг на друга, как звери хищные? Зачем убивают нещадно подобных себе, творят зло и насилие? Почему так сильна в человеке жажда власти, обогащения, убийства? Почему теперь на этом берегу лежат люди, которые никогда не знали друг друга, никогда, ничем не изобидели и не сделали друг другу худого? Почему люди, не испытывающие ярой вражды, бьются до смерти за того, кто получит и удержит эту самую власть? Отчего думы мои об этом? А может, правыми оказались все те, утверждавшие, что я сегодня в первый раз сражался как воин, а следовательно, должен был не рассуждать, а действовать? Воевать и убивать или быть убитым самому... Вадима прогнали, но нет в этом моей заслуги и победы, нет для меня праздника сердца, как у тех же варягов, считающим себя сегодняшними победителями... По кому же тризна духа моего?»
Согбенная красно-бурая тень медленно брела между грудами мертвых тел, перебираясь через лужи крови, груды брошенного оружия и человеческих внутренностей. А звуки, издаваемые непонятным существом, были похожи на прощальный человеческий плач, высокий и горестный. И Годимир, заинтересованный увиденным, встал и пошёл ему навстречу, приняв, единственное, по его мнению, правильное решение: «если это пробирается раненный, пусть даже враг - помогу подняться и кликну помощь, если же наш воин - дам напиться воды и перевяжу раны. А потом видно будет, и да помогут мне боги...»
Отрок смело направился к заинтересовавшему и взволновавшему его видению, а когда до неведомого оставалось с десяток шагов, громко кликнул:
- Кто бы ты ни был, воин, подними голову, выпрямись! Я не враг тебе, да и сеча давно закончилась.... Смерти больше нет!
Следуя за своим голосом, Годимир подобрался к страждущему почти вплотную, а сблизившись окончательно, споткнулся и оторопел... Пробиравшимся через поле смерти оказался Рогдай, верный пёс Вадима. Спасающий свою жизнь словенский князь не озаботился забрать с собой четвероногого красавца или хотя бы убить того, перерезав горло, дабы не стал любимец добычей варягов. И вот наконец увидев живого человека, поверив его голосу, Рогдай остановился и замер. Молочно-белые лапы и такие же, в прошлом, белоснежные живот и грудь, теперь отливали красно - бурым цветом высохшей человеческой крови, а чёрные пятна на голове и холке выглядели грязно-коричневыми, вдоль правого бока алел длинный, ещё кровоточащий, порез, с пораненных ушей и разбитого носа капала свежая кровь. Пёс, дрожащий и обессилевший, ткнулся понурой головой в Годимирову грудь и тяжко вздохнул. И отрок, гладя того по массивной голове, стал сердечно увещевать, приговаривая:
- Ну, что ты, животина, успокойся и не трусись...Твой бог-покровител отвёл от тебя погибель и даровал жизнь... Так живи, живи и радуйся солнцу и свету, радуйся уделу живых... Я же не брошу тебя, не оставлю среди мёртвых... Мы уйдём отсюда вместе. А я буду беречь тебя, оборонять от бед и жестокостей этого вероломного и безжалостного мира людей. Верь мне, я теперь всё смогу. Раны же твои залечит мой отец - умелый лекарь для скота и лошадей... Ну, идём же скорей, отважный пёс...
Рогдай согласно рыкнул, а пелена слёз собачьей обиды и жалости к себе вскоре спала с его широко раскрытых глаз. Недолго постояв, пёс осторожно сунул свою голову под руку рослого на по годам Годимира, и тот, благодарный такому доверию, обнял Рогдая за шею. Странно, но юный воин не чувствовал в нём побеждённого, а сам пёс не относился к Годимиру как к победителю, понуждающему к покорности.
Теперь они шли вместе, возвращаясь к воротам разорённого варяжского городиша, где над пепелищем, набегающий с воды ветерок раздувал победный стяг Рюрика. А за краем Ладоги уже садилось величавое летнее солнце, покидая мир людской смерти и славы, и принося своим уходом, долгожданный покой и мёртвым, и живым...
