Вступив 14 апреля 1944 года в Симферополь и соединившись тут с остальными силами своей бригады, Николай Сорока и Василий Буряк напишут скупые я строгие слова донесения: «установлена связь с танковым отрядом… вели бои с противником… уничтожено солдат и офицеров противника 550 человек, взято в плен — 280 человек, разбито автомашин 4, захвачено…16».

Так же скупо они сообщат о том, что разведчики из 2-го отряда, посланные в те страдные дни «в дальнюю разведку в Биюкский район, организовали группу (патриотов) под командованием Мирошникова и Дмитриева и за время боев с 11 по 14.4—1944 г. захватили (в плен) штаб дивизии с документами и наградными знаками… 19 офицеров и 80 солдат…»[111].

Но все это будет на следующий день, а сейчас, в тринадцатый день апреля, в день освобождения, Сорока и Буряк вместе с бойцами отряда радуются долгожданной и поистине выстраданной победе, отдаются половодью восторженных приветствий благодарных зуйчан.

…Урочище Ой-Яул. Барабановка. Здесь расположен узел троп и дорог, связывающих степь с лесом. Тут — исходный рубеж партизанской обороны. Все эти дни в Ой-Яуле стоит штаб Северного соединения.

Дел у начштаба Григория Саркисьяна невпроворот. Командир и комиссар соединения еще на рассвете уехали в бригаду Федоренко, под Новоивановку: оттуда бригада сделает бросок в Симферополь. А на плечах Саркисьяна заботы о партизанском заслоне, что растянут вдоль лесных опушек. Дело в том, что гитлеровцы, уклоняющиеся от ударов Красной Армии, пытаются то тут, то там проникнуть в лес, чтобы лесными тропами выйти на Южный берег, к портам. Вот и стоит партизанский заслон на их пути.

— Гляди, сибиряк! — наставляет Саркисьян Ивана Сырьева, отправляющегося под Нейзац. — Если пропустишь немцев в лес, сразу же поменяешься с ними ролями. Тогда они станут прятаться и отбиваться, а ты будешь ходить на прочесы.

…Нейзац. От Феодосийского шоссе идут вражеские бронетранспортеры. В них автоматчики. Лица врагов и Дула автоматов повернуты к лесу: впустит он или ударит огнем?

Но лес таинственно и грозно молчит.

Длинные стальные машины обходят село. Движутся к лесу. Остановились. Спешились, собрались в колонну, выставили авангарды.

В лесу по-прежнему тихо. Кажется, нет там ни души.

«Впустит лес», — решают фашисты. Укроет от смертоносных ударов красноармейцев, преследующих по пятам. Спасет от позора плена. Оккупанты не видят партизан, цепью лежащих на лесных опушках; не слышат и команды: «К огневому удару!», которая вполголоса передается по цепи командиром 18-го отряда Иваном Сырьевым. Не слышат, но войти в лес не решаются.

В партизанской цепи рядом с отрядным комиссаром Николаем Клемпарским лежит Виктор Алексеевич Исаев, ветеран двух революций и войн.

— По-моему, они хотят сдаться. А, товарищ комиссар? — вполголоса говорит он, кивая на немцев. — Замечаете, вон передний разворачивает что-то белое? Давайте, я пойду парламентером.

— Лежи, парламентер. Может, то карта белеет…

— В гражданскую я целый полк сагитировал, — опять шепчет седоусый ветеран. — Миром тогда обошлось. Без крови.

А враги все еще топчутся на месте. Может, и впрямь задумали сдаваться? И комиссар передает по цепи командиру: «Высылаем парламентера».

— Иди, Виктор Алексеевич, — трогает он локоть Исаева. — Но гляди там в оба!

В руке Исаева уже полощется белый парашютный шелк, он выходит из дубняка и направляется к вражеской колонне. И все выше рука с флагом мира. Уже осталось метров пятьдесят до колонны.

— Сдавайтесь в плен! Мы — партизаны.

В ответ молчание.

— Путь ваш отрезан. Сдавайтесь. Мы — партизаны.

В колонне задвигались. Передние ряды расступаются. Из-за спин передних солдат выступают автоматчики в черном.

— Я парламентер! — кричит Исаев, энергичнее размахивая белым флагом. — Я парламен…

В ответ дробь автоматов — резкая, злая. Исаев вздрагивает всем богатырским телом и, взмахнув последний раз флагом мира, падает, как шел, лицом к врагу.

Стучит новая автоматная очередь, вокруг Исаева вихрится земля, но тут взлетает высокий голос Сырьева: «Огонь!», и бой, которого так не хотел коммунист Исаев, разразился. Он утих так же быстро, как и возник, но за это короткое время от колонны фашистов не осталось ничего, кроме массы вражеских трупов да густого облака едкого черного дыма, исходящего от пылающих машин.

…Барабановка — Петрово. На дороги, ведущие к Ой-Яулу, выползают колонны оккупантов: пехотинцы, автоматчики на грузовиках, легковые автомобили, штабные автобусы, радиостанции на колесах, кухни. По всему видно: штаб немецкой части или соединения. Они наносят лобовой удар по главным позициям партизан. Сгруппировав подвижной отряд, фашисты двинули его в Соловьевскую балку. Теперь он угрожает левому флангу партизанской обороны. Григорий Саркисьян стягивает сюда, к склону, подкрепления, и тут завязывается жесточайший поединок.

Григорий Гузий и Женя Островская оказались под частым огнем противника. Пули взметают сухую листву, противно визжат. Позиция партизан на склоне, и потому лежать приходится вниз головой, стрелять под уклон — оттуда ползут и стреляют немцы.

Гузий дает длинную очередь. Стреляет и Островская.

Вжик! Вжик! Вжик! — пули легли в полуметре от Жени. В тот же миг кто-то прижал ее голову к земле и сорвал с нее красную косынку.

— Спрячь, дивчино! А то не на что будет надевать.

Это Саша Ломакин. Вчера только раненый, он уже в бою.

— Спасибо, Саша! — кричит Женя, засовывая косынку в карман.

После атаки Ломакин вспомнил о косынке.

— Женя! Ты куда это вырядилась сегодня? Не на парад ли?

— Да, Саша. На парад в Симферополь.

Ломакин задумался:

— Кто-то из партизан сегодня войдет в Симферополь…

Ответить Островская не успевает: немцы снова возобновили атаку.

Саркисьян посылает Григория Гузия с комендантским взводом обойти немцев в балке и ударить им тыл. Гриша бросается в маневр. А к Саркисьяну пол ползает боец.

— Товарищ начштаба! Кому сдать пленных?

— Каких пленных?

— Командир Сырьев прислал… двести румын.

— Не морочь голову, охраняйте сами.

— Так нас только пятеро. И мужиков — я один, а то девушки.

Где-то внизу вспыхивает новый очаг огневой схватки, слышны крики «Ура!». По- видимому, взвод Гузия уже вступил в дело, и Саркисьян ведет бойцов в атаку.

…Тернаир. Новоивановка. До Симферополя остается полтора десятка километров. Вот-вот взойдет солнце.

Партизаны стоят в предбоевом напряжении. Они знают: сейчас прозвучат слова команды, и бригада двинется в последний марш. В боевой жизни каждого это будет последний этап партизанского похода — долгого, в целых два с половиной года, и трудного, как сама война.

Прискакавший верхом на лошади вестовой докладывает:

— Колонна румын, товарищ командир бригады. С пушками. С обозом.

— Где они? — комбриг Федор Федоренко выбегает на пригорок.

Там, откуда прискакал вестовой, действительно виднеются войска: головной дозор, ударная группа, за ней — длинная колонна артиллерии. Силы оккупантов, видно, немалые. Но разве не кончилось их время?!

— Нет, не пройдете! — бросает решительно партизанский комбриг и в считанные минуты расставляет все силы бригады в заслон.

Глубокая долина к востоку от Тернаира вдруг стала линией фронта; по южной кромке ее протянулась партизанская оборона, а севернее к бою подготовились румыны — выдвинули пушки, пулеметы, расположились в боевом порядке.

Над балкой, над селом и, кажется, над всем белым светом нависла гнетущая предбоевая тишина.

Сейчас по чьей-то команде раздастся выстрел, и тогда разразится новая схватка. По округе покатятся громы пушечных залпов и трескотня ружейной перестрелки, крики команд, стоны раненых. Упадут сраженные. Дойдет, гляди, и до рукопашной: решимости тут не занимать!..

Полутысячная вражья группировка зловеще уставилась стволами шестнадцати пушек.