В Калинине мы все делали впервые. Впервые самостоятельно репетировали, впервые самостоятельно выбирали квартиру, впервые самостоятельно решали и многие другие вопросы. Казалось бы, полная свобода действий. Но именно свобода действий и пугала меня. Мне все казалось, что мы сделаем что — нибудь не так.

К своему ужасу, мы обнаружили, что в цирке нет круглого фойе. Публика из зала сразу выходила в парк. Во время работы нам предстояло бегать вокруг цирка по парку. (Полицейские, гоняясь за Пьером, все время появляются в разных проходах.) В Москве это просто. Мы обегали как можно быстрее фойе и появлялись на манеже из противоположных проходов. Здесь же эти пробежки приходилось делать в парке на глазах гуляющей публики.

В день премьеры провели еще одну репетицию. Коверный Сергеев, которого мы попросили сыграть роль Безработного, легко вошел в номер и делал все органично и точно.

На репетициях мы несколько раз втолковывали инспектору, что объявлять нас надо так: «Маленький Пьер. Сценка из жизни современной Франции». Но инспектор почему — то все — таки объявлял: «Маленький Пьер. Сценка из жизни современной Англии». Услышав это, мы ахнули. Мы же выходим на манеж, одетые в форму французских полицейских: в мундирах, пелеринах, в белых перчатках. При чем тут Англия? К счастью, никто этого не понял.

Премьера прошла хорошо. Таня, за которую я особенно волновался, на манеже, хотя и двигалась как в трансе, нас не подвела. Публика приняла ее за настоящего мальчишку. В программке она значилась: «Пьер — артист Тиша Никулин». Покидали мы манеж под аплодисменты. Сидя в своей ложе, в папахе, черкеске, с кинжалом на поясе, аплодировал и директор цирка Ауде. (В годы гражданской войны Ауде воевал на Кавказе в конных частях и с тех пор в торжественные дни облачался в этот костюм.)

На премьере Миша поранил себе руку о гвоздь в скамейке. К концу номера его белая перчатка набухла от крови.

В антракте врач цирка перевязал руку и сделал Михаилу противостолбнячный укол.

В цирке используют канифоль. Воздушные гимнасты натирают ею руки для того, чтобы они не скользили, канифоль втирают в подошвы обуви акробата — прыгуна. Канифоль, попав в кровь, может стать причиной серьезного заболевания. Именно это и послужило причиной смерти видающегося итальянского жонглера Энрико Растелли.

Вырвав утром зуб, днем он много репетировал, У него был такой трюк — держа в зубах палочку, он ловил на нее мяч. Палочка была наканифолена. Канифоль попала в ранку от удаленного зуба, и через день у него распухла щека и началось заражение крови. Умер он в 1933 году, в возрасте тридцати четырех лет, в расцвете своей славы.

К счастью, у Миши все обошлось благополучно.

После премьеры мы продолжали ежедневно репетировать с Таней, которая от спектакля к спектаклю работала все лучше и лучше. За кулисами Татьяне как — то передали записку от зрителей. Писали две девочки. Они очень хотели познакомиться с исполнителем роли Пьера и назначили Тише Никулину свидание.

О премьере, о том, как устроились в Калинине, мы подробно написали домой. Кроме писем, которые мы посылали почти ежедневно, иногда в Москву и звонили.

Родители тоже писали нам письма. Особенно я любил получать толстые подробные письма от отца. Он присылал мне новые анекдоты. Анекдоты отец любил и отлично их рассказывал сам.

У нас в Токмакове часто собирались мои друзья, приятели отца. И как правило, во время чаепития шел обмен анекдотами. С отцом советовались, как лучше анекдот рассказать, подать. Конечно, анекдот должен быть коротким. Длинные анекдоты слушать скучно. Хотя бывают и среди длинных анекдотов хорошие, если у них конец неожиданный.

В связи с этим мне запомнилась история с анекдотом, завершение которой произошло в Калинине.

Еще учась в девятом классе, я с моим школьным приятелем Шуркой Скалыгой поехал как — то на стадион. Висим мы на подножке (в то время у трамваев не было автоматически открывающихся и закрывающихся дверей), а рядом с нами два парня, с виду студенты. Один из них и говорит другому:

— Слушай, мне вчера рассказали интересный анекдот.

Мы с Шуркой насторожились.

— Один богатый англичанин, — начал рассказывать парень, — любитель птиц, пришел в зоомагазин и просит продать ему самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, а к его каждой лапке привязано по веревочке. «Попугай стоит десять тысяч, — говорят ему, — но он уникальный: если дернуть за веревочку, привязанную к правой ноге, попугай будет читать стихи Бернса, а если дернуть за левую, — поет псалмы». — «Замечательно, — вскричал англичанин, — я беру его». Он заплатил деньги, забрал попугая и пошел к выходу. И вдруг вернулся и спрашивает у продавца: «Скажите, пожалуйста, а что будет, если я дерну сразу за обе веревочки?»

И тут парень, который слушал анекдот, вдруг сказал:

— Нам выходить надо.

И они на ходу спрыгнули с трамвая.

Пришел я домой и все рассказал отцу. Целый вечер мы гадали, какая может быть у анекдота концовка. Наверняка что — нибудь неожиданное. Мы перебрали сотни вариантов, но так ничего и не придумали.

Прошло много лет. В годы войны, когда мы стояли в обороне под Ленинградом, как — то один мой товарищ рассказывает в землянке:

— Послушайте, ребята, хороший анекдот. В одном магазине продавали дорогого попугая. У него к каждой лапке привязано по веревочке. Как дернешь за одну, так он частушку поет, как дернешь за другую — начинает материться.

— Ну?! — воскликнул я в нетерпении.

Только солдат хотел продолжить рассказ, как его срочно вызвали к комбату. И он больше в землянку не вернулся. Его отправили выполнять задание, во время которого он получил ранение и попал в госпиталь.

И вот в Калинине во время представления стою я как — то за кулисами рядом с инспектором манежа, и он мне вдруг говорит:

— Знаешь, хороший есть анекдот. О том, как в Америке продавали попугая с двумя веревочками.

— Ну?! — замер я в потрясении.

— Сейчас объявлю номер. Подожди.

Вышел инспектор манежа объявлять номер, и с ним стало плохо, сердечный приступ. Увезли его в больницу.

Я понял, что больше не выдержу, и на следующий день пошел к нему в больницу.

Купил яблок, банку сока. Вхожу в палату, а сам весь в напряжении, .. Если сейчас упадет потолок и инспектора убьет, я не удивлюсь.

Но потолок не упал. Просто мне медицинская сестра показала на аккуратно застеленную койку и сказала:

— А вашего товарища уже нет…

Ну, думаю, умер. А сестра продолжает:

— Его час назад брат повез в Москву, в больницу.

«Еще не все потеряно, — подумал я. — В конце концов, вернется же он обратно». Но до конца наших гастролей инспектор так и не вернулся.

Отец был потрясен этой историей.

— Прямо мистика какаяговорил он, — жуть берет.

Спустя три года я снова попал в Калинин. В цирке инспектором манежа работал другой человек.

— А где прежний инспектор? — сразу же спросил я.

— А он ушел из цирка, — ответили мне. — Работает здесь, в Калинине, на радио.

В первый же свободный день я отправился на местное радио, отыскал комнату, где работал бывший инспектор. Два раза переспросил сотрудников, там ли их начальник (инспектор на радио возглавлял какой — то отдел), и, когда мне сказали, что он сидит на месте, я с трепетом постучался в дверь и вошел в кабинет.

Он сидел за столом и, увидев меня, воскликнул:

— О! Кого я вижу.

Я же про себя говорил: «Тише ты, тише. Не очень радуйся. Сейчас что — нибудь произойдет».

Проглотив слюну, набрав воздуха, я выпалил:

— Привет! Что было с попугаем, у которого на ногах были привязаны веревочки?

— У какого попугая? — опешил бывший инспектор.

Я напомнил об анекдоте.

— А — а — а… Да — да… Такой анекдот был. Понимаешь, начало я, кажется, помню; продавали попугая в Америке… но вот концовку я забыл.

— Как забыл? — обмер я. — Ну вспомните, вспомните, — умолял я.

Он задумался, потом радостно воскликнул: