Ромс опоздал на полтора часа. Я увидел его неожиданно. Он стоял рядом с хозяином и пил что-то розовое, держа бокал трясущимися руками. Жидкость переливалась через край и тонкой струйкой текла на одежду. Вид у него был странный, так выглядят люди, хватившие изрядную порцию оло. Из кармана торчал основательно помятый ежедневный вестник. Ромс вынул его и направился к нам.

— Пришел все же, — пробормотал Ирм, когда тот протиснулся в середину.

Ромс не ответил. Он обвел нас блуждающим взглядом и молча бросил вестник на стол.

— Читайте, — сказал он сдавленным голосом, — двое наших… погибли.

— Что?!

— Не говори чепухи!

Несколько рук протянулось к листам. Ирм, опередив остальных, схватил вестник и прочитал вслух:

— «Катастрофа в космопорте Лакариана.

Вчера при посадке на площадку космопорта взорвался межпланетный корабль Ю-335, принадлежавший компании Парона. Звездолет возвращался из очередного рейса к внецерексианским станциям, расположенным на спутниках Норты. На борту корабля кроме известных пилотов Карса и Тэлма находилось трое сменных инженеров внешних станций, возвращавшихся на Церекс по окончании трехгодичного контракта.

Корабль взорвался уже в непосредственной близости от поверхности планеты. Оба пилота и пассажиры погибли. Причина взрыва, как сообщает управление компании, неизвестна. В настоящее время проводится самое тщательное расследование с целью выявлений обстоятельств гибели корабля. Отметим, что за истекший год это уже третья серьезная авария с космическими кораблями компании Парона. Недавняя катастрофа с Ю-286, управляемым пилотом Кондом, обошлась без человеческих жертв, но причины ее так и не были сообщены упомянутой компанией. Наш корреспондент, находившийся в момент происшествия на территории космопорта, описывает катастрофу следующим образом:

«…Из бесконечных глубин нашей планетной системы возвращался замечательный космический лайнер. Уже были получены сигналы о готовности идти на посадку и в космопорте начались последние приготовления…»

Дальше я не стал слушать. Болтовня очевидца, смакующего подробности аварии, меня мало интересовала. Важен был факт, страшный факт — мы никогда больше не увидим Тэлма.

— Да будет дух погибших хранить нас! — торжественно прозвучала старинная фраза погребального ритуала.

Мы низко склонили головы и молчали несколько минут.

Сдавленный звук, похожий на рыдания, нарушил гнетущую тишину. Я поднял глаза и увидел лицо Ромса, искаженное гримасой неподдельного горя. Оно было бледным и напряженно застывшим. Шевелились только губы, с которых слетали невнятные слова. «Карс… о-о-о… Тэлм… о-о-о…» — больше ничего нельзя было разобрать, остальное произносилось беззвучно.

Я отвернулся. Неприятно видеть большого и сильного человека в таком расслабленном состоянии. Двойственное чувство жалости и гадливости шевельнулось в моей душе. Вдруг глаза его загорелись и губы вздернулись в кривой усмешке. Он поднялся.

— Ну, вы, живые… кто хочет за ними, тяните жребий!

— Дурак! — Залд протянул к нему свою цепкую, как клещи, руку.

— Оставь его! — остановил Конд. — Он не в себе, видишь. Лучше отметим их память.

— Отметим после, сначала выполним то, зачем мы сюда пришли, — сказал Нолт. — Я думаю, никто не будет возражать.

Конд пристально посмотрел на нас:

— Все согласны?

— Все.

— Сколько человек подало на конкурс?

— Девятнадцать.

— Это точно?

— Точно.

— И все здесь?

— Все на месте.

Конд призадумался.

— Хорошо, система получается десятиричная. Кирт, садись, пиши.

Со стола убрали лишнее. Залд достал чистый лист и положил его перед Киртом. Тот аккуратно стал заносить в список попарно наши имена. Лист скоро заполнился. Нам с Кондом достался номер семь. Ромс замыкал список и был в одиночестве, желающих лететь с ним не нашлось.

— Меня вычеркните, — мрачно сказал он, — я не полечу, со мной никто не хочет…

Конд резко повернулся:

— Это ты брось, знаем твои фокусы. Будешь участвовать в жеребьевке как и все. Если повезет, напарника выберешь сам, любой согласится, даже я… все же лучше, чем сидеть без работы.

Ромс получил номер девять.

Из сосуда, стоящего на столе, убрали декоративные украшения, и в него по очереди каждый опустил несколько мелких монет. Кто сколько хотел. Как сейчас помню, я бросил шесть лирингов. Наконец звякнул последний медяк.

— Все положили?

— Можно мне еще? — Глаза Ирма возбужденно расширились.

— Разрешим? — спросил Кирт.

— Пусть кладет.

Он бросил десять лирингов и успокоился. Эта цифра в нашей системе розыгрыша ничего не меняла.

— Теперь считай.

Мы сгрудились вокруг стола, наблюдая, как Кирт вытряхивал из сосуда одну монету за другой, проставляя их достоинства рядом со списком наших имен. Колонка цифр быстро росла.

— Проверьте. — Он поднял голову.

— Все верно, ты считай.

Напряжение достигло предела. Я чувствовал, как кто-то горячо и порывисто дышал мне в затылок. Лоб Залда покрылся поперечными складками, Нолт стоял бледный, приковав к перу Кирта неподвижный взгляд, а Конд яростно теребил застежку на своей рубашке. Нервы натянулись, как струна. Казалось, еще минута, другая — и буря чувств, вырвавшись наружу, сметет все на своем пути.

— Восемьдесят шесть.

— Сандарада!!! Летим!!! — радостный вопль Нолта не смог заглушить стоны разочарований. В груди у меня похолодело, и руки опустились, перед глазами запрыгали неясные тени.

— Подождите! Проверьте, проверяйте все! — Голос Конда звучал надсадно и хрипло.

Он первый бросился к записям Кирта, за ним, почти сразу, еще трое.

— Восемьдесят семь!

— Проклятье! — простонал Нолт.

Я тупо посмотрел на Конда, еще ничего не соображая. Тот в радостном возбуждении так огрел меня по спине, что на мгновение перехватило дух, ноги у меня подогнулись и бешено застучало в голове. Сказалась разрядка после пережитого напряжения. Смысл происшедшего мало-помалу начал доходить до меня. Большая радость воспринимается так же трудно, как и большое горе, — ее не охватить сразу. Я сидел у стола, безуспешно пытаясь согнать с лица радостную улыбку, и смотрел на плывущие перед глазами фигуры моих товарищей, а в глубине сознания чужой, незнакомый голос все явственнее, все громче твердил: «Выиграл, ты выиграл! Летим!»

— Эй, хозяин! — прогремел Конд. — Подать сюда лучшего оло и чего-нибудь подкрепиться!

— А деньги?! — Я удивленно посмотрел на него.

— Деньги? Деньги будут! Неужели у нас всех не найдется на что отметить память погибших товарищей? Записывай, кто сколько даст, получим — рассчитаемся.

Хозяин бара засуетился. На сдвинутых столах скоро появилось приятно одурманивающее оло и скверная закуска в виде тонко нарезанных ломтиков калмаски, сдобренных острой приправой.

Дальнейшее я помню плохо. Я сразу выпил большой бокал, от которого голова пошла кругом, и теперь трудно разобраться, что было на самом деле и что мне тогда мерещилось. Помню только, что поздравления и пожелания, которыми нас награждали, перемешивались с воспоминаниями о Тэлме и Карее, особенно о Тэлме. Мы пели старинную песню пилотов. Она родилась еще в эпоху химических ракет и была любимой песней Тэлма.

Пой, пилот!

Окончен рейс!

В облака ушли светила,

Не нашла в пути могила,

Вновь ты на планете милой!

Пой, пилот!

Окончен рейс!

Я думал о нем — об этом весельчаке, баловне удачи, жизнерадостном Тэлме, которому так и не удалось окончить рейс. Передо мной маячил Ромс, он азартно жестикулировал, когда мы дружно в девятнадцать глоток подхватывали слова припева. Глаза его горели, а на лице лежала печать какой-то отрешенности. Таким он остался в моей памяти навсегда.

* * *

Через два дня я отправился в Государственное Объединение, чтобы выяснить обстановку. Дело это нам с Кондом казалось щекотливым и тонким, и после некоторых споров оно было поручено мне, как более искушенному в дипломатических вопросах. Но никакие ухищрения не понадобились. Когда я вошел в кабинет комплектования экипажей, чиновник, несколько дней тому назад равнодушно принявший у меня документы, поднялся навстречу как к старому знакомому.