Когда мне исполнилось десять лет, моя устоявшаяся жизнь была нарушена браком матери с Бенедиктом Лэнсдоном. Будь я постарше, поопытней, я понимала бы неизбежность этого. Но я жила в своем счастливом уютном мирке, в центре которого находилась моя мать, и считала, что такое же место занимаю в ее жизни, поэтому мне и в голову не приходило, что человек со стороны внезапно может разрушить все это.

Нельзя сказать, чтобы он был мне незнаком. Сколько я себя помнила, он всегда существовал на заднем плане, где, по моему мнению, ему и следовало оставаться.

Когда я родилась на австралийских золотых приисках, он был там же. Собственно говоря, я появилась на свет в его доме.

— Мистер Лэнсдон, — объясняла мама, — отличался от остальных золотоискателей. Он владел достаточно процветавшим рудником и нанимал на работу людей, отчаявшихся самостоятельно поймать удачу. Все мы жили в хижинах. Ничего подобного ты в жизни ни видела, разве что сравнить их с той развалюхой в лесу, где прошлой зимой жил старый бродяга. Это было совершенно неподходящее место для младенца. Так что решили, что ты родишься под крышей его дома, того самого, где родился и Патрик.

Патрик Картрайт был моим самым близким другом.

Его родители жили в Лондоне, а дедушка Патрика владел Пенкарронской шахтой, расположенной возле дома моих бабушки и дедушки в Корнуолле, и мы часто встречались. Кроме того, моя мать очень дружила с родителями Патрика, поэтому мы были почти как одна семья.

Когда мы с Патриком были помладше, нам нравилось играть в золотоискателей. Между нами существовали тесные узы, поскольку оба мы родились в доме мистера Бенедикта Лэнсдона в городке золотоискателей на противоположном конце земли.

Мне следовало бы раньше догадаться о происходящем: когда мама заговаривала о Бенедикте Лэнсдоне, ее голос менялся, глаза начинали сиять, а губы складывались в улыбку. Однако в то время я не предавала этому такого значения Не то что бы это очень изменило ситуацию, меня она в любом случае не устраивала. Но если бы я была подготовлена, это не стало бы для меня таким потрясением.

Лишь после маминой свадьбы я осознала, насколько счастливой была моя прежняя жизнь. Слишком многое мне казалось само собой разумеющимся.

Да, я счастлива жила в Лондоне, неподалеку от Гайд-парка, куда ходила гулять по утрам со своей гувернанткой мисс Браун. Мы прогуливались по дорожкам, обсаженным высокими деревьями — каштанами, дубами и буками. Мы встречались с другими няньками, с которыми мисс Браун останавливалась поболтать, в то время как я присоединялась к играм других детей. Мы кормили уток на пруду и бегали по заросшей травой лужайке, предназначенной специально для этого.

Я обожала магазины. Неподалеку от нас находился рынок, и иногда зимой, во второй половине дня, мисс Браун брала меня туда. Так было интересно бродить среди толпы, наблюдать за людьми, стоявшими у прилавка, особенно когда начинало темнеть и зажигались керосиновые фонари. Однажды мы поели угрей в желе прямо у прилавка, причем мисс Браун чувствовала себя несколько неудобно, ибо считала такие поступки неуместными, но я ее упросила. Мне нравилось рассматривать дам в великолепных платьях и джентльменов в цилиндрах и визитках. Я любила зимние вечера, когда мы усаживались возле камина и слушали колокольчики булочников, разносивших свои изделия по улице. Тогда Энн, наша служанка, выбегала на улицу с блюдом и покупала булочки, которые мама подрумянивала на огне.

Казалось, эти счастливые дни будут длиться вечно, потому что я еще не замечала тогда Бенедикта Лэнсдона, который скрывался в тени и выжидал подходящего момента, чтобы изменить всю нашу жизнь.

Когда деревья в парке начинали выбрасывать листики и даже груша в нашем небольшом садике подавала признаки того, что собирается в свое время произвести на свет несколько несъедобных плодов, моя мать говорила:

— Пора, пожалуй, отправляться в Корнуолл. Поговорю с тетей Морвенной. Любопытно, каковы их планы на этот год.

Тетя Морвенна была матерью Патрика, и мы с моей мамой часто посещали их дом, расположенный неподалеку от нашего. Патрик обычно вел меня в свою комнату, чтобы показать щенка или новую игрушку; мы говорили с ним о Корнуолле и о том, чем мы будем там заниматься.

Потом следовало восхитительное путешествие на поезде. Мы с Патриком занимали места у окон и непрерывно вскрикивали, обращая внимание друг друга на что-либо, показавшееся в окне. Поезд проносился через долины, реки и леса, а затем, замедлив ход, пребывал на очередную станцию.

А в конце путешествия предстояла встреча с поджидавшими нас бабушками и дедушками, которые всем своим видом показывали, что для них нет более радостного события, чем наш приезд. Потом Патрик отправлялся в Пенкаррон, а я — в Кадор.

Кадор — великолепный, прекрасный дом — был родовым гнездом семейства Кадорсонов в течение многих веков. Теперь там больше не жили Кадорсоны, потому что их род пресекся, когда мой прадедушка Джейк Кадорсон и его сын Джекко утонули в Австралии, а дом перешел к моей бабушке, вышедшей замуж за Рольфа Хансона.

К счастью, дом оставался во владении нашей семьи, и, хотя мой дедушка получил его, вступив в брак, он искренне полюбил его — больше, думаю, чем все остальные члены семейства. Я понимала его чувства. Построенный из мощных глыб серого камня, с башнями и бойницами, он напоминал средневековую крепость.

Оставаясь одна в своей просторной комнате с высокими потолками, я любила представлять, что живу несколько веков назад. Это было очень интересно, а когда я была еще совсем маленькой, даже пугало. Впрочем, я всегда уверенно чувствовала себя в присутствии моей матери и ее родителей. Дедушка с увлечением рассказывал занимательные случаи из истории Англии: о «круглоголовых» и «кавалерах», штормах и кораблекрушениях, путешественниках, отправлявшихся на другой конец света открывать неизвестные ранее земли.

Я любила Кадор. Здесь дни казались дольше, а солнце — ярче. Даже дождь доставлял здесь удовольствие. Я любила море, и иногда нам позволяли совершить небольшую морскую прогулку, хотя бабушке это очень не нравилось. Она не могла забыть о том, как погибли ее родители и брат.

Я часто ходила с матерью и бабушкой в городки Полдери. Мы прогуливались мимо домиков на набережной и наблюдали за рыбаками, которые чинили свои сети и обсуждали улов. Иногда я ходила туда с дворецким Йео. Меня завораживал вид рыб, бьющихся на весах с серебристыми чашами. Я любила прислушиваться к разговорам рыбаков:

— Неплохой сегодня улов, Арри. Господь успокоил волны. На все его милость.

Бывало, что разговор шел в мрачных тонах:

— Неудачный сегодня день. Сам Иисус Христос не рискнул бы нынче войти в море.

Многих из них я знала по именам: Том, Тед, Гарри.

У некоторых были весьма звучные имена, взятые из Библии: Робин, Соломон, Яфет, Аббадия… Большинство этих семей принадлежало к ревностным веслианцам с тех пор, как Джон и Чарльз Уэсли прошли весь Корнуолл, обратив большую часть населения в истинную веру.

Кадор находился примерно в четверти мили от этих двух городков Восточного и Западного Полдери, разделенных рекой Полдер, через которую был перекинут старинный мост. Я любила крутые улочки города, тянувшиеся к вершине утеса, откуда открывался вид на море. Там стояла деревянная скамья, на которую люди могли присесть, чтобы отдохнуть после восхождения. Я садилась там со своим дедушкой и уговаривала его рассказать мне истории о контрабандистах и береговых пиратах, специально заманивающих корабли на рифы, чтобы вызвать их крушение.

Мне нравилось бродить по берегу в поисках полудрагоценных камней, которые, по слухам, там попадались. Но видеть их мне удавалось только в окне лавки мистера Бандера, под надписью «Найдено на побережье Полдери».

Я была горда тем, что принадлежала к «людям из Кадора» — так нашу семью уважительно называли в Полдери.