С тех пор прошло еще несколько столетий, и нам яснее, чем современникам Шекспира, видны величие и смелость творческого подвига Бэкона. Он раскрепостил научную мысль от оков догмы и схоластики, решительно борясь со всем тем, что мешает человеку на пути к знанию.
Бэкон направляет острие полемики прежде всего на главную, по его мнению, помеху знанию — слепое преклонение перед авторитетами. С уничтожающим сарказмом пишет он «о том авторитете, который насильственно присвоили себе многие в этом мире... Это — софистические авторитеты необразованной толпы, так же похожие на истинные авторитеты, как каменный или нарисованный глаз похож на настоящий: то же название, но сущность другая».
Бэкон отвергает не всякие авторитеты, но только «неосновательные и недостойные», «ложные», «насильственно присвоенные». Но как отличить истинный авторитет от ложного и как вообще отличить истину от лжи? Ответ на этот вопрос и составляет сущность учения английского философа:
«Есть три источника знания — авторитет, разум и опыт. Однако авторитет недостаточен, если у него нет разумного основания, без которого он производит не понимание, а лишь принятие на веру... И разум один не может отличить софизма от настоящего доказательства, если он не может оправдать свои выводы опытом...»
Итак, опыт, по Бэкону,— основа познания мира. Нам, людям XX века, такой подход к научному исследованию кажется естественным, а тезисы Бэкона — чуть-чуть банальными. Но в те времена — времена ужасающего и поголовного невежества, расцвета суеверий, мракобесий, насилия, когда еще фактически не существовало ни исследователей, ни науки, когда единственным непререкаемым авторитетом была церковь, а слепая вера в ее догмы и каноны была законом и нормой, тогда учение Бэкона, открывающее людям глаза на мир, было не только пугающе новым, неожиданным, дерзким. Оно было по-настоящему революционным.
Вместо слепой, но благонадежной веры Бэкон прославляет стремление к подлинным знаниям. Это ему принадлежит знаменитый лозунг «Знание — сила!» Напрасно боятся, что избыток знаний обременит человечество, убеждал он. Крылья не только не стесняют птиц, но, напротив, поддерживают их в воздухе.
Бэкон твердо верил, что разуму, вооруженному знанием, нет пределов могущества. В эпоху, когда ветряная мельница казалась чудом, вершиной технических достижений, он предвидел изобретение воздушного шара, самолета, паровоза, телескопа. Он предложил реформу календаря, которая была принята только через триста лет при папе Григории III (это «григорианский» календарь, или наш «новый стиль»).
Среди разнообразных интересов Бэкона значительное место занимала алхимия. Отдав дань многим предрассудкам своего времени, веря в философский камень и возможность превращения ртути в золото, он тем не менее немало сделал для развития лучших сторон этой науки.
Современников Роджера сразу заинтриговали три главы одного из его ранних трудов— «Письма о тайнах искусства и природы и о ничтожности магии», написанного около 1249 года (и если эта дата верна, то Бэкон опередил Марка Грека и арабов). По обычаю многих алхимиков того времени, он написал эти главы нарочито темно и неясно, и их смысл был доступен лишь тем, кому адресовал Бэкон свое «Письмо» и кому он сообщил ключ шифра. Возможно, Бэкон не хотел доверить свою тайну «толпе», чтобы она не могла использовать его открытие «во вред не только себе, но и мудрым». Для большинства непосвященных сочинение Бэкона оставалось тайной за семью печатями, на разгадку которой ушло несколько веков. Лишь в нашем столетии рукопись ученого удалось расшифровать почти полностью. Но уже много раньше стало ясно, что в этих главах Бэкон точно описал способ получения очищенной селитры — основы взрывчатых веществ. Бэкон оставил нам и рецепт пороха: «Возьми селитры, рошка у поголь гоно и серы; и так произведешь гром и разрушения, если знаешь средство. Увидишь, говорю ли я загадками или в соответствии с истиной...»
Немало потом ломали читатели голову над таинственными «рошка у поголь гоно» (в оригинале Lura поре cum vbre). Столетием позже один из переписчиков манускрипта в отчаянии написал на полях против этих слов: «Тот, кто это разгадает, будет иметь ключ, которым, если открываешь, никто не скроет, а если закрываешь, то уж никто не откроет». Лишь много лет спустя было замечено, что непонятные письмена состоят из тех же букв, что и слова «угольного порошка» (carbonum pulvere).
Можно ли на основании этих строк считать Бэкона изобретателем пороха? И да, и нет. Нет, потому что состав смеси угля, серы и селитры он мог заимствовать у Марка Грека (если Марк написал свою «Книгу огней» раньше) или других неизвестных нам источников. Да, потому что из множества разнообразных, иногда совершенно нелепых и невразумительных рецептов зажигательных составов Бэкон описал именно тот, который мы называем порохом. По-видимому, Бэкон проверил известные ему рецепты собственным опытом, то есть сделал то, чему он учил других. Да и мог ли этот первый в мире естествоиспытатель поступить иначе? Мог ли великий экспериментатор описать такое чудо, не совершив его своими руками? Тем, кто сомневается в этом, можно ответить словами Бэкона:
«Хотя бы человек, никогда не видавший огня, имел достаточное доказательство, что огонь жжет, портит и разрушает вещи, все же дух его не успокоился бы на таком знании, и он не стал бы избегать огня, пока не положил бы в огонь руку или какой-нибудь горючий предмет и не убедился бы через опыт в том, что он узнал из доказательств. После же опыта сожжения чего-либо дух приобретает уверенность и успокаивается в сиянии истины»,
Значение Роджера Бэкона для дальнейшего развития науки и вообще человеческой мысли огромно. Можно смело утверждать, что многие крупные ученые последующих веков испытали на себе влияние его учения. Например, знаменитый соотечественник Бэкона Роберт Бойль едва ли пришел бы к сделанным им замечательным открытиям, если бы не впитал в себя идеи своего великого предшественника. С работ Роберта Бойля ведут свое начало современная химия и физика («Бойль делает из химии науку»—заметил Энгельс). Он открыл закон, играющий исключительную роль при расчете взрывов. На первый взгляд между этими двумя колоссами, разделенными трехсотлетним промежутком, нет никаких точек соприкосновения. Один был столпом алхимии, другой — ее ниспровергателем. Один был скромным монахом, другой — сыном могущественного графа, владельцем двух поместий, основателем английской академии наук — Лондонского королевского общества. Но раскроем сочинения Бойля, и нам покажется, что его рукой пишет сам Бэкон:
«Я привык рассматривать мнения как монеты. Когда мне в руки попадает монета, я обращаю гораздо меньше внимания на имеющуюся на ней надпись, чем на то, из какого металла она сделана. Мне совершенно безразлично, вычеканена ли она много лет или столетий назад, или она только вчера оставила монетный двор. Столь же мало я обращаю внимания на то, прошла ли она до меня через много или мало рук, если я только на своем пробирном камне убедился, настоящая ли она или фальшивая, достойна ли она быть в обращении или нет. Если после тщательного исследования я нахожу, что она хороша, то тот факт, что она долгое время и многими принималась не за настоящую, не заставит меня отвергнуть ее. Если же я нахожу, что она фальшивая, то ни изображение и подпись монарха, ни возраст ее, ни число рук, через которые она прошла, не заставят меня принять ее, и отрицательный результат от одной пробы, которой я сам подверг ее, будет иметь для меня гораздо большее значение, чем все те обманчивые вещи, которые я только что назвал, если бы все они доказывали, что она не фальшивая».
Мы видим, что идея Бэкона о том, что только опыт является надежным пробирным камнем науки, выражена Бойлем с большой убедительностью и силой. Недаром основанное им Королевское общество приняло своим девизом прямо-таки бэконовское «Nullus in verba» — «Ничего со слов». А полное название английской академии наук было «Лондонское королевское общество для совершенствования естественных наук с помощью опытов». Заметим еще раз — с помощью опытов...
