Герцогу Оргельду этой весной исполнилось тридцать лет, и выглядел бы он совсем неплохо, если бы не припухшие от разгульных ночей веки и не сероватый цвет лица, сменивший с недавних пор здоровую белизну кожи. Глаза, раньше такие живые и веселые, потухли и смотрели на мир со скукой и отвращением.

Похоже, жизнь потеряла для него всякий интерес, и ему приходилось взбадривать себя самыми нелепыми развлечениями, которые с таким искусством придумывал неутомимый Ферндин. И сейчас, увидев его, Оргельд сразу оживился:

— Наконец-то ты пришел! Ты будешь сегодня все время со мной — этот праздник, который раньше так меня радовал, теперь ничего, кроме скуки, не вызывает. И глаза… Так ломит глаза от этого яркого солнечного света! Я бы лучше проспал весь день, а вечером в нижних залах можно было бы что-нибудь устроить… Но нет, только не сегодня… И герцогиня… Она в последнее время совсем мне разонравилась! Что бы это значило, друг Ферндин? Ответь, а то я сам себя не понимаю…

— Мой герцог, я на своем веку повидал немало людей и к тому же сам прошел через это. Как мальчик становится юношей, так и молодой человек становится зрелым мужем, и это подобно тяжелой болезни. Все пройдет, все встанет на свои места, просто мир будет казаться совсем другим, и то, что раньше было дорого, развеется как дым, а полюбится что-то совсем другое…

— Как точно описал ты то, что со мной происходит! Я каждый день благословляю судьбу, пославшую мне тебя, мой разумный Ферндин! Твои слова успокаивают, и жизнь не кажется такой пресной! А как хороша вчера была та, черноволосая, что отплясывала на столе, а?! — И он, засмеявшись, вышел на галерею.

«Глупый щенок, пока ты еще уверен, что если вырядишься в платье, сверкающее, как солнце, то милость богов тебе обеспечена! Но погоди, очень скоро сомнение совсем отравит твою душу, солнечный свет станет невыносим, и ты будешь принадлежать только Сету, могучему Змею Вечной Ночи, а всякое упоминание о Митре будет изгнано отсюда навсегда!»  Ферндин, не сводя глаз с двери, ведущей на галерею, неслышными шагами подошел к изголовью герцогского ложа и резко взмахнул рукой, очертив в воздухе причудливую фигуру. Тотчас же стала смутно видна огромная прозрачная змея, свернувшаяся клубком на подушке. Она приподняла треугольную голову, несколько раз молниеносно высунула и убрала раздвоенный язык и снова свернулась клубком.

— Очень хорошо! Лежи здесь, усыпляй его разум, высасывай его мозг, пусть останется лишь послушная мне оболочка! Герцог пока мне нужен, а потом… — он засмеялся зловещим каркающим смехом, — потом я отдам его тебе, малышка!

Змея сверкнула желтым глазом и еще туже свернулась в клубок. Ферндин снова махнул рукой, и видение пропало.

— Ах, как жаль, что она у меня всего одна, эта колдовская змея, порождение огненных глубин! Без нее я не могу покорить герцогиню так же легко, как ее доверчивого супруга! Я мог бы, конечно, приказать ей прийти, как любой из служанок, но я хочу не этого… Мне нужно не только тело, мне нужна и живая душа, а ее душа полна ненависти… Она ускользает, ускользает от меня! О, каких неимоверных усилий мне стоит заставить человека бездумно повиноваться! И как это было трудно тогда, год назад… — он нахмурился и прикусил губу. — Ну, ничего, время — мой союзник, скоро герцог перестанет быть помехой на моем пути, ненависть сменится страхом, и тогда, прекрасная герцогиня, придет твой черед! Ха-ха-ха! А хороша, клянусь кольцами Сета, до чего хороша! И какую страсть сулят ее глаза, ее гибкое тело! Нет, прекрасная герцогиня, ты все равно от меня не уйдешь, я выпью тебя до дна!

Он отошел от ложа и снова остановился около зеркала. Герцог, вернувшись в спальню со свежей, обрызганной каплями легкого ночного дождя розой, задумчиво сказал:

— Какой прекрасный запах у цветка! Он будит во мне тоску по былому, и сердце сжимается от предчувствия чего-то ужасного… Однако все это — мальчишество, не так ли, Ферндин? Пойдем, уже пора, скоро выход жрецов. Ах как он пахнет, этот цветок! Пойдем скорее, я подарю его герцогине!

Ферндин изобразил на лице понимающую улыбку, хотя в груди у него бушевали яростные вихри. Столько сил потрачено, а какой-то там цветок, который ничего не стоит смять в руке, способен своим запахом воскресить воспоминания и почти угасший разум!

Проклятие! Этот мальчишка не так слаб, как казалось сначала. Нет, победа в турнире и титул нужно добыть любой ценой, тогда, бывая при герцоге неотлучно, он сможет сделать с ним все, что угодно. Да, все!

Герцог Оргельд ждал герцогиню на нижней галерее дворца. Она немного задержалась в Угловой Башне, откуда наследник желал смотреть на праздничную процессию и жертвоприношение. Оставив мальчика на попечение многочисленных нянек и служанок, Лавиния поспешно спустилась вниз.

На ней был такой же старинный наряд, как и на герцоге. Широкое от самой груди платье из голубого бархата столь густо усыпали драгоценные камни и покрывало золотое шитье, что оно почти не гнулось при ходьбе. Мягкая шапочка из золотой парчи двумя валиками обрамляла бледное лицо и чистый высокий лоб, на спину спускалась легкая белая накидка.

Герцогиня вышла на галерею, зажмурившись от яркого солнца. Она была изумительно хороша в этом сияющем одеянии и прекрасно это знала. Как и в прошлые годы, со всех сторон раздался восхищенный шепот придворных и слуг, приятно волнуя кровь. Герцог с внезапно вспыхнувшими щеками подошел к ней и порывисто взял за руку:

— Как ты прекрасна сегодня, Лавиния! Ты — как цветок, сияющий каплями росы!

И он протянул ей розу. Лавиния, давно уже не слышавшая от герцога подобных слов, улыбнулась благодарной улыбкой и прикрепила розу к груди.

Взявшись за руки, они медленно стали спускаться во двор по широкой мраморной лестнице. Внизу их ждала позолоченная колесница с впряженной в нее парой ослепительно белых коней, украшенных султанами голубых перьев.

Герцог и герцогиня рука об руку обошли вокруг двора, величественно отвечая на поклоны слуг. Наконец они взошли на колесницу и выехали за убранные венками и цветочными гирляндами ворота дворца.

Ферндин оказался зажат где-то в углу двора, между воротами конюшни и проходом, ведущим на кухню. Герцог, как влюбленный мальчишка, смотрел только на герцогиню и даже не вспомнил о нем, Ферндине! А все эти графы и бароны, конечно же, норовили протолкаться поближе к властелину, не без злорадства оттирая ненавистного Ферндина туда, где жались конюхи и повара.

В этом темном углу никто не обращал на него внимания, никто не видел его страшного, искаженного злобой лица, а он стоял, прижавшись спиной к стене, и яростно шептал побелевшими губами: «Скоро, скоро все будет не так, все будет по-другому! Около герцога останусь только я и послушные мне люди! Завтра турнир, он все решит. Победа будет за мной, ибо я — избранник Сета, и такова воля Его!»

Слуги между тем поспешили подняться на дворцовые стены и облепили окна сторожевых башен, стараясь разглядеть процессию жрецов, возвращавшихся с полей в храм.

Уже три дня жрецы Митры обходили близлежащие селения, совершая обряды, принимая дары и благословляя поля и пастбища. Теперь их ждали здесь, в Мэноре.

На площади перед храмом был сооружен величественный жертвенник, на котором несколько раз в году приносились жертвы Митре. Сегодня, в день Изобилия Светлого Бога, жертвенник был украшен грудами цветов и развевающимися пестрыми лентами. По краю золотой чаши, где скоро должен будет вспыхнуть Священный Огонь, лежал венок из роз, полевых цветов и злаков.

Возничий, трижды объехав площадь под восторженные крики толпы, остановил герцогскую колесницу неподалеку от входа в храм, у белой мраморной стены сада, посвященного Митре. Свита, скакавшая на конях следом за колесницей, остановилась поодаль, и народ, плотным кольцом окруживший площадь, жадно любовался сверкающими нарядами герцога и герцогини, а также роскошными одеждами придворных.

Вдруг где-то далеко послышалось пение множества голосов, гулкие удары гонгов и нестройные возгласы. Это издалека, часто останавливаясь, медленно приближалась процессия, а горожане, прославляя Митру, возлагали на жертвенные повозки свои дары.