Егор фыркнул.
– Это он любит… Что дальше?
– Ничего, Путятин юмора не понял, взял топор, хряснул по ореху. Термометр, разумеется, раскокал. Теперь обижен на весь свет. О правде мирской талдычит, что продались, мол, все от мала до велика инсайтам. Президента страны требует. Бывшего, значит. А где мы ему возьмем президента?
– Красивая ситуация!
– Еще бы!
– Как выкручиваться будешь?
– Вот и я спрашиваю – уже у тебя: как выкручиваться будем? Может, ты это… Сходишь к нему, платочком помашешь, попробуешь что-нибудь?
– Что пробовать-то?
– Так это… Скажешь ему пару ласковых, объяснишь, что поэтам так себя вести не положено.
– Не подействует.
– Тогда объяснишь, что он талант, а таланты, дескать, надо беречь. Путятин тебя знает, поверит.
Егор неспешно покачал головой.
– Он и себя знает, Маратик. Не поверит он. Не такой уж осел. Да и нет смысла его улещивать. Путятин внимание любит, публику. Я его еще по тем временам помню. Обожал на сцены выбираться, диспуты про смысл жизненный устраивать. То на масонов наезжал, то на американцев с мусульманами. И виноватых, само собой, искал повсюду. Водился за ним такой грешок. Так что, Марат, чем больше будете уговаривать, тем меньше шансов, что он вообще когда-либо сдастся.
– Клевать его в нос! – Марат искренне огорчился. Дернув себя за вольный вихор, ковырнул ногтем справа и слева, словно осторожно подкапывался под чубатую поросль. – Что же делать-то? В аппаратную докладывать? Так ведь шлепнут балбеса. Проще простого. Пришлют бультерьеров с автоматами – и кокнут. Там народец такой – цацкаться, как мы, не будут.
– Не будут, это точно, – Егор вздохнул. – Тут, Марат, подходец требуется, тактика.
– Так я и толкую! – Марат приободрился. – Сходи к нему, поболтай о тактике, о том, о сем.
– Я про другое… – Егор потер лоб. Напряжение лобных долей чувствовалось абсолютно явственно. Словно мысли и впрямь что-то весили, уподобляясь пересыпаемой из полости в полость свинцовой дроби. – Ты вот что сделай, Маратик. Оцепи тамбур на часок, и ни в какие переговоры не вступай. Категорически. Пусть себе буянит, президентов с министрами требует, а вы – молчок. Нету вас – и все тут.
– Ну?
– Вот тебе и ну. Скучно станет паршивцу – и успокоится. Без всяких парламентских дебатов.
– Так как же успокоится? А кокос?
– Не в кокосе дело, кокос – только повод. Я же говорю, Путятин внимание любит, аплодисменты. Не будет публики с аплодисментами, не будет и Путятина. Сам уйдет, вот увидишь. Только чтобы в течение часа никто там даже не мелькал. Первое и непременное условие!
– А пассажиры?
– Пусть потерпят. Зато гарантированно пули в лоб не получат.
– Попробуем, – Марат поднялся. Еще раз копнул почву вокруг чуба. – Хмм… Попробуем!
Скрипач Дима наигрывал что-то из давнего французского, а может, просто импровизировал на ходу. Смотреть на него было грустно и больно. Он точно гладил свою глубоко музыкальную душу смычком, содрогаясь от неведомых публике сладостных всхлипов. Юное и бледное лицо скрипача собиралось морщинками семидесятилетнего старичка, губы плаксиво кривились. Егор хорошо помнил, как еще около года назад, на что-то надеясь, Дима ходил между столиков, интересуясь у посетителей, кто и что хотел бы услышать. Ему жестокосердечно говорили «спасибо, не надо», Дима возвращался в свой уголок и с отрешенной миной включал аудиосистему. Зеркальные диски он вколачивал в аппаратуру, как пацифист, вынужденный вопреки всему заряжать снарядами ненавистную пушку. Но когда музыканту все же называли имя какого-нибудь композитора, он тотчас расцвечивался румянцем, чуть ли не вприпрыжку бежал к своей скрипке. И даже играть начинал как-то взахлеб, словно ребенок, не верящий, что его дослушают до конца. Взрослый человек, до взрослой скорлупчатой суровости так и не доросший. Иным везунчикам удается остаться детьми, задержаться на стадии цветка, распускающегося по первому лучику солнца. На таких бы светить и светить, ан, не светится отчего-то. То ли батареек у людей не хватает, то ли лампочки перегорают. Еще в юные нерасчетливые годы…
– Да-с, ребятушки! – с пафосом вещал Горлик. – Одни дорастают до правды, другие – до иллюзий! Первые бьются головой о стены, с пеной у рта обличают и критикуют, вторые, к примеру, пишут добрые и смешные сказки.
– Пишут-то пишут, но в тайне про себя грустят.
– Возможно! Не спорю. И все-таки – пишут!
– Это ты, брат, про меньшинство говоришь, а большинство вообще ни до чего не дорастает. – Кареглазый Жора подмигнул безучастному Егору, рукой-катапультой метнул в рот очередную рюмку. С аппетитом захрустел соленым огурцом. – И не дорастают, кстати, потому, что первый свой актив успевают прожечь и протранжирить уже в молодости. А дальше либо буксуют, либо вовсе бросают весла. Плывут себе по течению и в ус не дуют.
– Правильно. Оттого и жанры всегда делились на коммерческие и элитные.
– Согласен! Успех и тираж вовсе не подразумевают наличие таланта! Иначе все слезливые сериалы следовало бы именовать шедеврами.
– Да уж, произведения на прилавках мелькали отменные. Взять, к примеру, ту же «Свадьбу Скрюченного»! Воистину крутой сюжетец! Один язык чего стоит! «Правым указательным пальцем он нажал на спуск пистолета марки „ТТ“, с горькой усмешкой на красивом бронзового оттенка лице проследил за тем страшным результатом, который наделала его последняя решающая пуля»… Честное слово, ничего не выдумываю, цитирую по памяти!
– Хорошая у тебя память.
– Да нет, специально выучил. Были куски и похлеще.
– Потом ведь еще печатали «Охоту на Скрюченного», «Золото Скрюченного», «Месть Скрюченного»…
– Не перечисляй, я помню. Полное собрание сочинений – сорок три тома! И все про этого самого Скрюченного.
– Обалдеть можно!
– Подумаешь! Всего-навсего еще один Джеймс Бонд.
– О том и речь. Но какой успех! Вы вспомните!
– Помним, помним! И знаешь, в чем секрет этого успеха? В том, милый мой, что писали о том, чего не было. Фрейд это в свое время популярно растолковывал.
– Эдипов комплекс?
– Сам ты Эдипов комплекс! Сравнил грабли с лопатой. Я про боевики говорю. И эротические фантазии. Уж вы мне поверьте, про такие вещи лучше всего кропали либо вечнопечальные импотенты, либо невостребованные женщины. Выход нераскрытого либидо через литературу.
– Униженцы и возвышенцы?
– В точку!.. Помнится, Моравиа тоже эту темочку обсасывал. Жаль, не развил идейку. Утонула за картинками половых приключений.
– Так может, Моравиа тоже, к примеру, того? В смысле, значит, невостребованный?
– Кто же знает. Теперь всякое болтают. Про поэтов с прозаиками, про танцоров. Невостребованность – она действительно бывает плодовитой.
– Ну вот, договорились!.. А мы с вами – что, импотенцией страдаем? Я, к примеру, решительно возражаю! И думаю, появись такое желание, сумели бы зафуфырить какую-нибудь эротико-приключенческую блудодень. Даже проще простого!
– Пожалуйста, кто мешает! Зафуфырь!
– И зафуфырил бы! Только пакостно мне, к примеру! И душе претит.
– Им тоже претило, однако преодолевали. И себя, и мораль, и стихию.
– Ну и что?
– Ничего. И ты преодолей! Волю прояви, настойчивость!
– Я так не могу.
– Не могу, не могу, свело правую ногу! – весело подхватил Жорик.
– Не ногу, а ногу! – хрюкнул Егор.
– Все равно не могу!..
– Зря ржете. Грустная это вещь – сочинять строки, которым не увидеть свет при жизни автора.
– Если бы только при жизни!
– О том и толкую! – Горлику очень хотелось продолжить прежнюю тему. – В кино – сериалы, в музыке – рэп-частушки. Докатились, так-перетак! Поспрашивайте у тех же инсайтов, какие у них самые крутые игры, и, как пить дать, укажут на какой-нибудь мыльнопенный триллер. А в сюжете очередной «Скрюченный» бродит по тоннелям, крошит ползающих повсюду вампиров и соблазняет на все готовых принцесс. Нет, братцы, я не против массовой культуры, – черт с ней! – я против культуры скучной и безмозглой.
