На том и порешили.

Лучи заходящего солнца прорывались сквозь стекло и слепили глаза. Я зевнул, скривился — во рту, словно в пепельнице. Перегнулся, схватил со столика стаканчик, наполнил его густым томатным соком. Проглотил залпом — как водку накануне.

В голове чуть-чуть прояснилось. Даже появились какие-то мысли.

В соседнем «отсеке» плакала женщина. Я спрыгнул с полки, осторожно перешагнул храпевшую на полу Ленку, достал сигарету, подошел к окну. Закурил, наблюдая за пролетающими мимо однообразными серо-зелеными полями. Это сначала они показались мне сказочными, волшебными лужайками — но было это до того, как мы оприходовали несколько чекушек. Вернее, до того, как я проспался. Теперь все представлялось в сером цвете. Жизнь, эта поездка, вагон…

Все, кроме Саши.

Плач женщины в одном из соседних отсеков.

Я аккуратно затушил сигарету о чугунную урну возле окна, прошелся по коридорчику, с независимым видом насвистывая простенькую мелодию.

Темноволосая толстая женщина лет сорока, облаченная в дорогущий серо-зеленый костюм, сидела в позе лотоса на нижней полке и рыдала. Лицо она прикрыла огромными мозолистыми ладонями, сквозь толстые пальцы выглядывал толстый красный нос. С кончика носа то и дело скатывались слезы.

Рядом замерла девочка лет десяти. Скорее всего, японка. На ней был строгий темный костюм: сине-черная блузка и юбка ей в тон, плюс аккуратно выглаженный белый галстучек и стильные сандалики. Прическа модная, «под мальчика». Лицо симпатичное: тонкий нос, узкие, но выразительные голубые глаза, стройная фигурка. Девочка сидела не шелохнувшись, и мне пришло в голову, что это вовсе не живой человек, а манекен.

Еще я подумал, что по закону детям до четырнадцати лет запрещено ездить на обычных поездах.

— Привет, — сказал я.

У странной парочки, похоже, совсем не было вещей, и складывалось впечатление, что их запихнули в вагон перед самым его отбытием. Неожиданно для самой парочки.

— Что-то случилось? — ляпнул я.

— Мама грустит по папе, — не меняя положения, произнесла девочка. Получилось у нее это серьезно, почти как у взрослой.

Женщина заплакала еще горше, подтянула колени к лицу и уткнулась в них носом. Пухлое тело тряслось в рыданиях.

Она совсем не напоминала мать девочки. Ни по поведению, ни по внешности.

Я спросил:

— Вам помочь?

Девочка не шелохнулась, и мне показалось, что говорит вовсе не она, а кто-то другой. Захотелось заглянуть под полку и проверить, не прячется ли там чревовещатель.

— Нам надо добраться живыми до деревни Костры. Поезд прибудет туда завтра вечером.

Потом она все-таки посмотрела на меня, и в ее голубых глазах я не увидел жизни. Это было страшно. Я помотал головой — блин, никогда ведь не верил в предчувствия. Что произошло сейчас?

— Меня зовут Юки, — сказала девочка. — А маму — Тамара.

— Она действительно твоя мама? — ляпнул я. И поспешно исправился: — Извини… я не то хотел сказать… Меня зовут Юра.

Девочка вежливо улыбнулась:

— Да, она моя мама.

Потом она сказала:

— Будите ваших соседей. Совсем скоро наступит ночь.

В этот момент мама Юки запричитала, зашептала что-то непонятное, упала лицом в подушку — ее плечи тряслись, как у припадочной.

Я попятился к своему отсеку.

— Мама немножко расстроена, — сказала Юки, поглаживая левой рукой спину Тамары.

Красные лучи падали на ее лицо, и вдруг подумалось, что я ни разу в жизни не видел вампиров. Может быть, эта Юки — одна из них.

Потом вспомнил, что до заката вампиры безобиднее маленького пушистого котенка.

— Все будет хорошо, — неуверенно пообещал я и поспешно зашагал к своему отсеку.

Закатное солнце окрашивало поля в дьявольский красный цвет, и Ленка сказала сонно зевающему мне:

— Днем надо было высыпаться, мистер герой.

Она достала с полки свой калаш, зевнула, взъерошила волосы и пробасила:

— Ночью в поезде спать нельзя.

— Он так приятно стучит по рельсам, — ляпнул ни с того, ни с сего я. — Словно колыбельная. Невозможно не заснуть.

— А вот это мы еще посмотрим, — весело улыбнулась Лена.

А я сказал:

— К тому же я проснулся раньше вас. Гулял по вагону. Там через отсек маленькая девочка и ее мама.

Старичок— киборг открыл глаза, резво вскочил на ноги и сказал:

— Может, коньячку? У меня есть тут, в чемоданчике.

Ленка посмотрела в окно, прищурив левый глаз, и спросила:

— Ты уверен? Детям до четырнадцати запрещен проезд в поездах.

Ульман подмигнул мне и сказал, роясь в поисках коньяка:

— Удивлен, что я только-только проснулся и уже такой живчик?

Он достал бутылку «Дербента» и сказал:

— Мы, киборги, все такие.

Я вытащил из сумки свой ПМ, перезарядил его и пробормотал:

— Конечно, я уверен. Ей нет четырнадцати.

Ульману я сказал:

— Нет, спасибо.

А Ленка весело сказала:

— Чур, я дежурю в коридоре.

Сначала мне их поведение казалось странным — никакого страха перед смертью! Но потом я, к своему ужасу, сам стал заряжаться веселой, безбашенной энергией, что переполняла старичка и девушку. Хотелось выскочить из поезда на полном ходу и перестрелять всех вампиров, что кинутся навстречу. И чтоб черная кровь залила зеленые поля.

И чтоб мертвые мозги покрыли толстой пленкой дороги.

Старик— киборг отхлебнул коньяка и протянул бутылку мне:

— Может, все-таки тяпните, молодой человек?

— Ладно, — буркнул я. — Тяпну, так уж и быть.

И тяпнул.

Пули рвали тело нежити: первая отстрелила правую косичку девочки-вампира, вторая пронзила глазное яблоко, третья откусила указательный палец на вытянутой вперед руке, вгрызлась в грудь серокожей девчонки и вылупилась из спины вместе с гейзером вонючей темно-красной крови.

— Вирус что-то делает с телами вампиров, — закричал Ульман, стараясь перекричать автомат Ленки. — Их очень сложно убить! Даже просто остановить сложно!

Радио надрывалось:

«Непредвиденная остановка…» помехи «на путях поваленный ствол…» помехи «черт!» помехи «Через десять минут машинисты расчистят завал»

Девочка, опровергая слова киборга, упала на землю и задрыгала ножками в синих лосинах, купаясь в луже собственной крови. Из-за валуна в нашу сторону полетели пули, загрохотали по стенке вагона, завизжали, отскакивая от стальных листов.

Мы кинулись на пол, при этом у Ульмана вновь задымилось плечо. Старичок усмехнулся и пополз к своей полке.

Я лежал, уткнувшись носом в горячий, грязный пол и смотрел на ПМ в правой руке. Пистолет казался глупой и неуместной игрушкой, а голос машиниста по радио — тонким и изящным издевательством:

«Стоянка — еще пять минут».

— Вампиры не дадут нам уйти, — сказала Ленка.

Пули продолжали стучать по вагону, кто-то орал благим матом совсем недалеко. Стреляли возле головного вагона, там, где машинисты безуспешно пытались убрать поваленное дерево с рельсов. Лена подползла ко мне и прошептала на ухо:

— По счету три.

От нее пахло потом, водкой и дешевым одеколоном. Я спросил:

— Ленка, ты, правда, в «отделе зачистки» служила?

— Раз, — сказала Лена и подмигнула. Глаза у нее были красивыми, выразительными — пожалуй, самая женственная часть в Ленке. Остальное — как у мужика. Как у мужика, который никогда не следит за собой.

Она сказала:

— У этих дохляков? Да они только и умеют, что бегать по канализации и латать бреши, пробитые вампирами.

Я спросил, перезаряжая пистолет:

— Тогда где?

— Два, — сказала Лена и улыбнулась.

Прикрыла глаза, глубоко вздохнула и провела кончиком носа у меня по щеке. Я поспешно отодвинулся назад.

— Я тебя не возбуждаю? — спросила Лена, не открывая глаза.

— Не в этой ситуации… — промямлил я.

И тогда наша боевая подруга сказала:

— Три!

Мы вскочили одновременно. Очередь из АК откинула назад крепкого мужчину-вампира, который хотел оттащить дергающуюся в конвульсиях девчонку в укрытие. Упырь упал возле одинокого фонаря, прямо в круг света. Из дымящихся дыр, которые теперь заменяли ему глаза, валил густой дым.