Антигон в свою очередь послал одного из подручных навстречу регенту с предупреждением о неприятностях. Но Антипатр с небольшой свитой решил срезать путь напрямую через холмы. В итоге гонец не нашел его, догнав слишком поздно лишь хвост колонны. Там ему сообщили, что задолго до полудня старик поехал вперед.

Регент въехал в Трипарадиз на покрытом узорчатым чепраком отлично вымуштрованном коне, держась в седле очень прямо. Его пораженные подагрой ноги тупо ныли, но суровость лица маскировала малейшие проявления старческой немощи. Лекарь настаивал, чтобы он пересел в паланкин, однако оставшийся в Македонии Кассандр только и ждал, когда отец чуть ослабнет, чтобы тут же подбить народ посадить на его место другого регента — себя любимого, разумеется. Антипатр не доверял своему старшему сыну, да и особой любви к нему не питал. К тому же после смерти Пердикки здесь, в Сирии, могло произойти много неожиданного, а потому с помощью богов и медиков он намеревался прибыть на встречу с азиатской армией не как болезненный старец, а как властный и могущественный правитель.

Главные ворота парка с огромными столпами, увенчанными каменными цветками лотоса, смотрелись на редкость монументально. Выбранная Антипатром широкая и ровная дорога, разумеется, привела его к ним.

В глубине парка слышался шум, но, к досаде и удивлению первого лица Македонии, никто не выехал ему навстречу. Антипатр приказал глашатаю дать сигнал, оповещающий о его прибытии.

Полководцы, только-только узнавшие, что основные силы регента не смогут подойти в ближайшее время и что его самого гонец не сумел разыскать, в смятении принялись совещаться. Новая неприятность не заставила себя ждать. Командир не примкнувшей к мятежникам части конницы, галопом подскакал к штабу и доложил совету, что бунтовщики окружили регента, прибывшего в сопровождении весьма малочисленного конного эскадрона, не более пятидесяти верховых.

Военачальники похватали шлемы — остальные доспехи уже были на них — и приказали привести лошадей. Пифон и Ариба, никогда не испытывавшие недостатка в храбрости, живо вооружились дротиками. Антигон буркнул:

— Нет, только не вы. Если вы там покажетесь, они перережут нас всех. Оставайтесь здесь и кликните верных людей для обороны ставки. Пойдем, Селевк. Мы с тобой найдем что сказать.

Селевк, опершись на копье, вскочил в седло и, мчась рядом с галопировавшим на могучем жеребце Антигоном, вновь испытал боевой пыл золотых прежних лет. Он мечтал о настоящей схватке с того самого позорного поражения на реке Нил, которое все еще удручало его. Хотя бывало ли в славные прошлые времена, чтобы нешуточная угроза исходила от своих же солдат?

Регент достиг того почтенного возраста, когда физические недомогания и усталость докучают человеку больше, чем что-либо еще, вследствие чего даже подстерегающие его опасности кажутся мало что значащими. Не ожидая ничего более серьезного, чем отдельные проявления неприязни, Антипатр прибыл в расположение «азиатов» в коротком хитоне и солнцезащитной соломенной шляпе, вооруженный одним лишь коротким мечом.

Селевк и Антигон, пронесшись во весь опор через скопище колоннообразных огромных сосен, величественных гималайских кедров и раскидистых неохватных платанов, увидели, что плотный круг конных стражников едва сдерживает напирающую на них толпу, а над их шлемами маячит широкополая шляпа и слишком уж уязвимая поблескивающая сединой голова.

— Постараемся не довести дело до крови! — крикнул Антигон Селевку. — Иначе они нас убьют!

Взревев командным голосом: «Всем стоять!» — великан врезался в возбужденную солдатскую массу.

Внезапность появления решительных и знаменитых бойцов, один из которых казался сказочным исполином, ошеломила солдат и помогла вновь прибывшим пробиться к регенту. Тот, подобно дряхлому орлу, осаждаемому воронами, схватившись за свой старый меч, бросал из-под кустистых белых бровей полыхающие медленно зреющей яростью взгляды.

— В чем дело? Что у вас тут происходит? — брюзгливо спросил Антипатр.

Антигон коротко ему отсалютовал («Неужели старик думает, что у нас сейчас есть время на разговоры? Должно быть, он все-таки начал выживать из ума!») и обратился к солдатам.

Что за позорное поведение? Они требуют уважения к царю, но разве не следует уважать и его великого отца Филиппа, заложившего основы славного Македонского царства? Тот ведь всецело доверял Антипатру, раз поручил ему руководство страной. Да и Александр никогда не смещал регента, а только велел созвать собрание, послав в Македонию заместителя, способного самостоятельно разобраться в сложившейся там обстановке…

Антигон при необходимости мог быть не только властным, но и убедительным. Толпа мрачно расступилась, регент и его спасители проехали к штабу.

Эвридика сосредоточенно обкатывала в уме свое обращение к людям, а потому с большим опозданием узнала об этом скандале. Ее потрясло, что солдаты чуть было не растерзали беспомощного старика. Это оскорбляло то поэтическое видение войны, какое она взлелеяла в себе с детства. А вообще-то ей следовало бы самой направлять ярость своих сторонников в нужное русло. Только афинские демагоги готовили речи, пока их народ воевал.

За час до заката прибыли основные войска Антипатра. Надвигающиеся сумерки заполонили новые звуки: гомон воинов, втекающих в парковый комплекс, скрип повозок продовольственного обоза, сбивчивое топотание ног устанавливающих палатки рабов, лязг оружия и доспехов, приветливое ржание лошадей, почуявших приближение новой конницы. Позднее, по прошествии нескольких часов, ночь оживил гул голосов, обменивающихся сплетнями, слухами и новостями. Это был шум городских агор с их винными лавками, гимнасиями и базарами, извечно оглашающий берега Средиземного моря.

После захода солнца заглянувшие к царице сподвижники сообщили, что попытались привлечь на ее сторону людей Антипатра. На лицах менее удачливых агитаторов красовались ссадины и кровоподтеки. Но драка была небольшой, она быстро утихла с вмешательством командиров. Это свидетельство резкого укрепления дисциплины Эвридику обрадовало не очень. Не очень понравилось ей и то, что, когда один штабных офицеров регента зашел в царские покои, все воины, как один, отсалютовали ему.

Офицер объявил о завтрашнем общем собрании для решения важных государственных дел. Нет сомнений, что царь Филипп пожелает принять в нем участие.

Царь Филипп построил на полу маленькую крепость и теперь старательно пытался населить ее муравьями, загодя собранными в пустыне. Услышав известие, он с беспокойством спросил:

— А мне придется говорить речь?

— Это, государь, как ты пожелаешь, — невозмутимо ответил посланец. Он повернулся к Эвридике. — Дочь Аминты, Антипатр приветствует тебя. Он просил передать, что, хотя и не в македонских традициях выслушивать на таких собраниях женщин, он готов предоставить тебе слово. Прямо после своего выступления. А уж собрание само решит, слушать тебя или нет.

— Передай Антипатру, что мы с царем непременно там будем.

Когда офицер удалился, Филипп пылко сказал:

— Он обещал, что мне не придется говорить, если я сам этого не захочу. Пожалуйста, не заставляй меня, ладно?

У нее появилось сильное желание ударить своего муженька, но Эвридика сдержалась. Разумеется, опасаясь потерять над ним власть; впрочем, главным стопором была мысль о его неестественной силе.

Собрание, состоявшееся на следующий день, проводилось с соблюдением всех древних правил. Соответственно, туда не допустили чужеземных солдат, появившихся в армии с легкой руки Александра, ратовавшего за единение разных народов. На самом большом лугу парка возвели внушительную трибуну, установив перед ней ряд скамеек для именитых персон. Напоследок шепнув Филиппу, чтобы тот сидел смирно, не ерзая, Эвридика заняла свое место и вдруг осознала, что в собравшейся на поле огромной толпе произошла какая-то едва уловимая перемена, которой сопутствовало нечто до боли знакомое. На нее словно повеяло духом родной земли, теплом северных гор.