На обратном пути мои мысли были далеко. Я даже не смогла бы сказать, о чем точно я думала, скорее всего, это были какие-то обрывки мыслей, ничего конкретного, но все равно я испытывала нехорошее чувство тревоги. С одной стороны – я понимала, что это только к лучшему, что все повернулось именно так, но с другой стороны – я опять не знала, что делать. За прошедшие двое суток я ни на шаг не приблизилась к своей цели – найти хотя бы ниточку, ведущую к Нике. Как-то он там, бедный малыш?

Дома меня ждала записка от Селезневых, в которой они просили приехать к ним как можно скорее, поэтому я, несмотря на то, что изрядно проголодалась и замерзла, не стала задерживаться, а сразу же велела Степану ехать на Казачью, решив, что, стало быть, есть какие-то новости.

У Селезневых я застала Позднякова. Елизавета Михайловна так и не выходила из своей комнаты, поэтому мне и сегодня не удалось ее увидеть. Гвоздикин отсутствовал, пропадая второй уже день неизвестно где. Валерий же Никифорович сидели с Михаилом Дмитриевичем в кабинете и, судя по их напряженным лицам в момент моего появления, обсуждали что-то важное. Я вошла, и генерал буквально кинулся ко мне:

– Здравствуйте, Екатерина Алексеевна, наконец-то вы прибыли!

– Здравствуйте, – ответила я, – что-то случилось? – Мне уже успело передаться их беспокойство.

– Да, – кивнул головой Поздняков, – случилось.

– Присаживайтесь, – предложил генерал, показывая мне на диван. – Михаил Дмитриевич, дайте, пожалуйста, Екатерине Алексеевне письмо.

Поздняков снова кивнул, взял со стола распечатанный конверт и протянул мне. Селезнев принялся нервно расхаживать по комнате. Я открыла конверт и достала сначала лист бумаги, на котором было что-то написано по-французски. Однако, прежде чем читать, я вынула из конверта еще один лист, сложенный вчетверо и, развернув его, увидела каштановый локон, который, без сомнения, принадлежал Нике. Мои руки дрогнули и на глаза выступили слезы. Я поспешно смахнула их, завернула лист и принялась за чтение. Вот что я прочла:

«Господа Селезневы, – говорилось в письме, – если Вы хотите, чтобы Ваш сын был жив, то Вам следует приготовить сумму в семьдесят тысяч рублей. О том, в какое время и при каких условиях нужно передать деньги, Вы узнаете следующим письмом. А пока – отправляем Вам локон Вашего малютки, чтобы Вы не сомневались в том, что он у нас.»

Я закончила чтение и подняла глаза на генерала:

– Но здесь не сказано, что вы получите сына, если передадите им деньги.

– Но ведь именно это имеется в виду! – воскликнул Валерий Никифорович, остановившись передо мной. – Разве не так? Зачем же еще им понадобился Ника? Разве не только из-за денег?

– Возможно, – сказала я с некоторым сомнением. – Да, должно быть, вы правы. Семьдесят тысяч…

– Да, – подал голос Поздняков, – сумма немаленькая…

– Ерунда! – снова воскликнул генерал. – Я готов отдать им втрое больше, только бы они вернули Нику!

– Не волнуйтесь, Валерий Никифорович, – произнесла я, наблюдая за тем, как он мерит широкими шагами комнату. – Будем надеяться, что они вернут его, как только получат деньги.

– А что у вас? – спросил меня генерал. – Вы узнали о… – тут он бросил быстрый взгляд на Позднякова.

Михаил Дмитриевич, нисколько не обидевшись, понял ситуацию и деликатно отошел к окну. Селезнев приблизился ко мне, напряженно ожидая ответа. Я несколько понизила голос и сказала:

– Да, Валерий Никифорович, я была в монастыре. Должна вам сообщить, что ваш друг скончался полгода назад и что перед смертью он просил у вас прощения.

– Вот как? – тихо переспросил Валерий Никифорович и помолчал. Его лицо разгладилось, он задумался, затем перекрестился, – Царствие ему Небесное. Так он действительно был монахом?

– Последние два с половиной года, – подтвердила я.

– Ну, что ж… Оно и к лучшему, да простит меня Господь. Я его давно хотел простить… – он покосился на меня. – А теперь и вовсе… Однако, – Селезнев снова повысил голос и Поздняков вернулся к нам, – что нам делать с письмом? У вас двоих есть какие-нибудь мысли?

– Ну, во-первых, – начала я, глядя на Позднякова, – теперь уже не возникает сомнений, что человек, по крайней мере, участвовавший в похищении, принадлежит к сословию благородному. Его выдает владение французским…

– Oui, vous avez raison, – подтвердил Поздняков. – Однако возникает другой вопрос – местный ли это господин или искать нам его следует среди недавно прибывших?

– Хороший вопрос, – заметила я. – Думаю, что искать его нужно и там, и там. Поскольку господа Селезневы сами прибыли совсем недавно, это затрудняет расследование. Если бы они жили здесь давно, то, думаю, круг подозреваемых значительно сузился, ведь тогда можно было бы сразу же начать с недавно прибывших.

– Резонно. Но почему вы думаете, что это не мог сделать коренной житель? – парировал Поздняков.

– Я думаю, милый Михаил Дмитриевич, – вздохнула я. – Я даже готова подозревать всех подряд, в том числе и себя, – неудачно пошутила я.

В дверь постучали.

– Entrez, – сказал генерал.

В комнату вошел лакей и сообщил, что прибыл нарочный из полиции и просит господина Позняка по срочному делу.

– Pardon, – извинился Михаил Дмитриевич, – я на минутку.

Он вышел, и мы остались вдвоем с Селезневым.

– Mon Dieu! – вздохнул генерал. – Почему это должно было случиться с нами?

Я скромно промолчала, поскольку не знала ответа на столь риторический вопрос. Кроме того, моя голова была занята другим – я думала о сумме выкупа. Семьдесят тысяч по нашим временам – это целое состояние. Похитители решили сыграть по-крупному. Отчего-то сама эта сумма наводила меня на какие-то смутные размышления, которые никак не могли принять четкие формы. И, тем не менее, у меня было стойкое ощущение, что вот совсем недавно я слышала о такой же сумме и точно так же была поражена ею… Неужели?!

В комнату вернулся господин Поздняков. Его лицо было бледным и сосредоточенным.

– Валерий Никифорович, осмелюсь доложить, – официально начал он, – что найден труп вашей горничной Глафиры Онучкиной. Требуется, чтобы его опознали. Кто поедет?

– Не может быть! – едва ли не в голос воскликнули мы.

– Non, c`est exact, – сказал Поздняков. – Ее обнаружил приказчик одной из лавок, расположенных неподалеку от Глебучева оврага. Некто Еремей Малахов. Девушка была задушена.

– Но это точно она? – переспросила я.

– Да, при ней найден пашпорт.

– Да, у Глаши был пашпорт, я сам его выправлял, – грустно ответил генерал. – О, Господи, что же это значит?!

– Возможно, то, что она не была причастна к похищению, и именно поэтому от нее избавились.

– Я еду с вами, – сказал Селезнев. – Одну минуту.

Он вышел из комнаты, и мы с Поздняковым переглянулись. Дело принимало совершенно иной оборот.

– Получается, Михаил Дмитриевич, что слуги были ни при чем… – проговорила я.

– Возможно, – кивнул Поздняков, потерев переносицу. – Однако их непричастность все же еще не доказана, ведь каким-то образом злодеям все-таки удалось проникнуть в дом.

– А что, если кто-то из них был им просто знаком, – начала высказывать я свои подозрения. – Что, если это был кто-то, кто был вхож в этот дом? Как вы думаете, Михаил Дмитриевич?

– А что, у вас есть какие-то соображения? – заинтересовался он.

– Возможно. Я вот что думаю…

Однако договорить мне не удалось, поскольку в кабинет вошел, одетый в серый камлотовый сюртук, генерал, а буквально следом за ним появился лакей, сообщивший, что прибыл господин Лопатин.

– Серж? – удивилась я и тут же смутилась под брошенными на меня удивленными взглядами.

– Я не могу сейчас его принять, – проговорил генерал. – Нам нужно ехать и, к тому же, я совершенно не в состоянии вести разговоры о делах.

– Так что доложить? – поинтересовался лакей.

– Ничего, – ответил генерал. – Мы сейчас спустимся, и я извинюсь.