– Спасибо, родной, – она с минуту помолчала, разглядывая меня, а затем, кивнув сама себе, изложила, наконец, суть своего поручения.

Заключалось оно в том, чтобы я пошел сегодня по одному адресу к некому ювелиру по фамилии Рудинштейн, проживающему на улице Часовенной, в собственном доме. Мол, с этим человеком будет предварительная договоренность и поэтому он меня ждет нынче же, около полудня. Как я понял, договоренность у него была с графом. Там мне нужно оставить колье и взять у него вексель на определенную сумму, который затем следует отвезти к Успенскому. Передать графу вексель и вернуться домой, вот, собственно, и все.

Предваряя мои возможные вопросы, отчего, мол, понадобилось это выполнить и почему нужно отдать деньги графу, она, краснея, как гимназистка, сказала, что граф проигрался, что обычное среди мужчин явление, и ему сейчас нечем платить, потому она, имея к Успенскому особое дружеское (конечно, кто бы только сомневался!) расположение, решилась ссудить ему сумму.

Я, ясное дело, ничуть не удивился (ведь я и без этого все уже знал) и без колебаний согласился выполнить поручение. Я также ничего не стал пока говорить ей о своей осведомленности, в мои планы входило другое.

Итак, сразу после завтрака, я отправился к ювелиру, по дороге размышляя, почему это граф сам не стал закладывать колье, а затем понял, что затея Елизаветы Михайловны придумала тонко. Посудите сами, если бы фамильную драгоценность заложил посторонний человек, да еще такой, о котором в городе все знают, что он игрок и не прочь приударить за хорошенькими женщинами, тут бы всем сразу, в случае огласки, стало ясно, куда ветер дует. А так, получается, что я, на правах родственника, мог заложить колье и по каким-то семейным причинам. Мало ли на что женщине деньги могут понадобиться. Даже если и узнают о закладе, все равно, дальше семейных разбирательств дело вряд ли пойдет.

Я выполнил поручение и повез вексель на сумму в семьдесят тысяч рублей графу. Признаюсь, я думал, а не сбежать ли мне с такими деньгами куда-нибудь в заграницы? Конечно же, это были только мечтания, но они всю дорогу меня тревожили и смущали. Я понял и почему Елизавета Михайловна не смогла доверить сие поручение никому другому – соблазн улизнуть с целым состоянием был велик. Даже я еле устоял от такого искушения. Однако, слава Богу, устоял. Граф, получив деньги, обрадовался, предложил задержаться и выпить с ним коньяку. Я согласился. Он, после третьей рюмки окончательно развеселел и задал, наконец, мне вопрос:

– А что, Аполлинарий Евгеньевич, позвольте полюбопытствовать, вам Елизавета Михайловна сказали? Зачем мне этакие деньжищи?

И вот тут я и решился. Закинув ногу на ногу и откинувшись в резном кресле, в графском кабинете, в котором царил настоящий кавардак, я сказал, что, мол, Елизавета Михайловна мне открылись. Граф смутился, а затем, после минутного молчания, предложил выпить на брудершафт, мотивируя тем, что, ежели она сама сочла меня достойным доверия, то ему и вовсе следует со мной сойтись поближе. Я не возражал. В тот же вечер граф предложил мне съездить с ним в клуб.

Поскольку свободной наличности ни у него, ни у меня не имелось, обошлось на сей раз без игры. Мы пробыли в клубе, расположенном, в четвертом участке, неподалеку от сада Очкина, в доме с бельэтажем, совсем недолго. Но я, однако ж, успел насмотреться на местное общество предостаточно. К тому же, мне удалось увидеть того самого человека, которому задолжал граф и который каким-то непонятным образом еще и умудрился узнать об их с Елизаветой Михайловной отношениях. Я успел разглядеть его и даже запомнить.

И вот теперь, наконец, мой рассказ приближается к своему апогею, потому что на обратной дороге из клуба, когда граф чувствовал себя освобожденным от висящего над ним дамоклова меча и когда он свыкся с мыслью о том, что теперь мы с ним друзья, я посмел задать ему несколько вопросов. Отвечая на них, граф мне предоставил немаловажные сведения, которые впоследствии привели меня к некоторым, смею надеяться, также немаловажным выводам. А именно, я узнал, каким же таким образом человечек тот вызнал о романе графа и моей кузины.

Помимо страсти к азартным играм, оказывается, Жорж Пряхин, так было его имя, имел тягу к хорошеньким горничным. Как вам известно, Глафира, покойница, обладала весьма незаурядной внешностью, хотя и вполне деревенской. Но, видимо, она как раз оказалась во вкусе Пряхина (не имею возможности называть его господином, я даже удивлен до сих пор, как этого оборванца впускают в приличные игорные дома, хотя, конечно, никто не говорил, что клуб, в котором мы с графом побывали, считается приличным). Словом, завел он интрижку с той самой Глашей, я потом и у нее вызнал, так и было. Увидал ее Пряхин во время одной из прогулок с Никой и Катенькой и стал за ней ухаживать. Ухаживал он, как сказывала Глафира, по всем правилам, словно благородный – с конфектами, цветами, записками любовного содержания, опять же, жениться обещал-с.

Словом, так и вызнал он в разговорах, о романе Глафириной хозяйки с графом Успенским. А тут и сам граф в клуб пожаловали. Думаю, такому мастеру ничего не стоило обыграть графа, да и, помимо карточного долга, требовать с него еще дополнительную сумму, в придачу, уж заодно.

Я, разумеется, до некоторых пор все эти тайны решил при себе придержать, мало ли как может обернуться. Только вот не удержался, сказал Елизавете Михайловне, что поручение выполнил, как и велено было, и что граф посвятил меня в их отношения, а она сказала только одно, что во всем мне и графу доверяет и другого выхода у нее просто не имеется, ибо если мы заговорим, то о прежде добром ее имени можно будет забыть, скандал будет неминуемо. Я заверил, что этого не случится и кузина поблагодарила со слезами на глазах. С тех пор я понял, что она непременно замолвит обо мне словечко перед супругом, да и мне, если что понадобится, всенепременно поможет, поскольку теперь она у меня в должниках.

А вот когда с Никой случилось то несчастие, когда мы получили письма, сначала первое, а затем и второе, и когда Глашин труп нашли, а при нем и деньги, и пашпорт, тут-то я подумал, а не знает ли чего тот самый шулер, что с горничной амуры разводил и не постеснялся при этом графа шантажировать?

А поскольку вы, Екатерина Алексеевна, в помощники меня брать не захотели-с, то решил я самостоятельно разузнать, где этот Пряхин сейчас, и что он делал третьего числа. Для этого, как вы сами понимаете, мне нужно было побывать в клубе снова. Я отправился в клуб в среду, только Пряхина там не было. Я справился о нем и мне сказали, что с воскресения его никто не видел. Тем не менее, я решил сходить туда еще раз. И вчера мне повезло, Пряхин появился в клубе уже после десяти и сразу же сел играть. Пребывал он в весьма приподнятом настроении, и я слышал, как он говорил о том, что скоро получит большую сумму, а после этого собирается поехать на воды, мол, здоровию поправить. Как бы не так, подумал я, знаем мы, какую здоровию поправлять поедете, мусье Жоржд. И потом, я, конечно, сразу понял, о какой сумме идет речь.

Словом, Екатерина Алексеевна, я имею все основания подозревать в похищении Ники и шантаже никого иного, кроме того самого Пряхина, а потому сегодня же его хочу выследить. И что вы скажете на это?

Здесь Гвоздикин замолчал и выжидающе посмотрел на меня. Признаюсь, я от его рассказа пребывала в изумлении и поэтому ответила Аполлинарию Евгеньевичу далеко не сразу.