Мы всё сфотографировали. В ордере на обыск не говорилось, что у нас есть такое право, к тому же в последнее время прошло несколько процессов, во время которых снимки, полученные таким образом, не рассматривались в качестве вещественных доказательств, но мне было наплевать. Если мы сумеем использовать фотографии в суде, превосходно; если нет, значит, нет. В любом случае мы получим возможность полагаться не только на свою память. А мне ужасно хотелось ничего не пропустить.

Бесконечные ряды коробок, сколько же всего мы должны осмотреть! Я начала сомневаться, что мы успеем закончить до того, как адвокат Дюрана заставит нас уйти. Здесь оказалось столько всего интересного, что мне пришлось напомнить себе и остальным, что нас интересуют видеозаписи с выставки. Конечно, мы могли забрать и другие инкриминирующие улики, но на стенах висели лишь иллюзии преступлений. Мы не знали, что еще искать, кроме видеозаписей.

Через тридцать минут после начала обыска один из полицейских подозвал меня взглянуть на коробку, которую нашел в хранилище, в задней части студии. Она была тщательно запечатана, но, открыв ее, он обнаружил множество кассет, на которых красовалось название одного из фильмов Дюрана – их просто не могло быть столько. Я взяла одну из пленок и прочитала название – оно было написано вместе с датой, соответствующей открытию выставки. Я взяла наудачу еще несколько из разных мест – и на всех стояла подходящая дата.

Сердце едва не выпрыгнуло у меня из груди.

Я принялась их считать, поскольку нам предстояло сделать опись всего того, что мы намерены изъять, к тому же я не знала, чем еще заняться, а меня переполняла рвавшаяся наружу энергия. Когда я дошла до двадцати девяти, на сцене появился новый игрок: одетый в клетчатые бриджи, ужасно недовольный адвокат, которого явно оторвали от игры в гольф.

Он тут же заявил, что потребует наложения судебного запрета на использование всего, что мы намерены забрать.

Я подошла к нему и очень вежливо сказала:

– Вы можете начинать прямо сейчас. – Я показала ему ордер на обыск. – У нас имеется разрешение на изъятие записей, сделанных системой слежения на выставке, а также любых других улик, которые могут доказать причастность вашего клиента к исчезновениям детей.

Ордер не произвел на него впечатления.

– Это вовсе не записи системы безопасности, – презрительно ухмыльнулся он. – Потрудитесь прочитать, что написано на кассетах.

– Я убеждена, что это было сделано специально. Ваш клиент сможет получить кассеты обратно, когда мы закончим их изучение. Мы постараемся их не повредить, но это важнейшие улики, и мы заберем их, хотите вы того или нет.

В награду я получила взгляд, полный холодной злобы. На свет явился сотовый телефон. Адвокат отошел в сторону и принялся набирать какой-то номер.

Мне ужасно хотелось, чтобы в студию зашел Уилбур Дюран, пока мы находимся здесь. Я рассчитывала взглянуть на него своими глазами, чтобы получить какое-то представление о нем – размытые фотографии оставляли ощущение неудовлетворенности. Наверняка адвокат звонит Дюрану – кому еще? Я обратила внимание на время.

Я предполагала, что, когда по судебному постановлению мы получим счет за этот звонок, он окажется местным.

Хотя я нашла то, что хотела, у меня еще оставались кое-какие дела; я чувствовала, что здесь есть и другие улики. Меня преследовала фраза из книги, которую дал мне почитать Док:

«Существует тенденция, которая имеет всеобщий характер, – убийца старается сохранить что-то в память о каждой жертве».

Один только Бог знает, какие ужасные вещи он может хранить. Пальцы рук или ног, уши? На студии было полно фальшивых пальцев и конечностей, но настоящие должны пахнуть, а такой запах скрыть невозможно. Возможно, он сохранял какие-то предметы одежды или карточку с удостоверением личности школьника – теперь они есть даже у учащихся начальной школы. Или пряди волос, которые мог спрятать среди париков.

– Нам нужно потянуть время, – сказала я Спенсу. – Я должна кое-что выяснить.

– Мы можем начать вытаскивать вещи из коробок и составлять списки, словно намерены взять все это с собой.

– Что ж, на первое время сойдет.

Один из полицейских отнес коробку с кассетами в мою машину. Я тут же умчалась в участок.

Как только Фред увидел в моих руках кассеты, он сказал:

– Отлично. Теперь вы можете убраться оттуда.

– Но мы еще не закончили, даже приблизительные прикидки показывают, что здесь слишком мало кассет, чтобы покрыть весь период выставки. Наши парни продолжают поиски.

Пока кассеты несли в мою машину, я оглянулась: перед глазами у меня возникла странная сцена, словно снятая рапидом; никогда прежде я не видела, чтобы люди так медленно вынимали вещи из коробок. Выходя из студии, я громко проинструктировала всех остальных, чтобы они не торопились и все тщательно записывали, я хотела, чтобы мои слова услышали адвокат и клерки. Адвокат пришел в ярость и начал кричать что-то о Верховном суде США. Наши ребята только ухмылялись в ответ, словно им удалось добиться своего. Так оно и было.

В одном из наших хранилищ осталась ручная тележка, которую мы реквизировали во время какого-то из рейдов, но так и не выставили на продажу. Я воспользовалась ею, чтобы перевезти кассеты в комнату для допросов. Пока я дожидалась доставки специального оборудования для просмотра, я выбрала те кассеты, которые примерно соответствовали времени посещения выставки семьями похищенных мальчиков. Как и следовало ожидать, их воспоминания оказались не слишком точными. К тому моменту, когда оборудование заработало, я испытывала нетерпение, которое вскоре сменилось разочарованием, поскольку в ряде случаев мне пришлось просматривать несколько лишних дней, чтобы отыскать интересующего меня мальчика. В движении они выглядели иначе, а у меня были лишь застывшие фотографии. Однако я нашла всех и составила список. Всякий раз, когда мне удавалось идентифицировать одного из пропавших, я испытывала подъем; возникало ощущение, что они все еще живы.

Я скопировала фрагменты с каждым похищенным мальчиком – в результате у меня появилась запись, на которой были все жертвы. Я содрогнулась при мысли о кошмаре, который начнется, если нам придется предупредить об опасности тысячи и тысячи семей, если мы не сумеем в самое ближайшее время остановить Дюрана.

– Лени.

Я едва не подпрыгнула до потолка. В дверях комнаты для допросов стоял Фред.

– Долго еще? У меня будут ужасные неприятности.

– Еще пару часов. Не больше.

– Во время обысков мы должны вести себя скромно и доброжелательно, быть может, ты об этом забыла?

Да, нельзя мешать извращенцу работать.

– Дело этим не исчерпывается, Фред, но я пока не могу понять, что еще нужно предпринять. Мне необходимо время.

– Адвокат звонит мне каждые пять минут с новыми угрозами.

– Что я могу сказать? Извините, Фред, мы стараемся закончить как можно быстрее.

Неудовлетворенный Фред ушел, оставив меня наедине с пленками – моей главной надеждой. Я не сомневалась, что, если буду сидеть и смотреть фильм, который сделала, мне обязательно удастся найти какую-то нить. Я вновь включила запись.

Вскоре вернулся Эскобар, производивший обыск у Дюрана дома.

– Ну как? – оживилась я.

– Nada[56].

– Послушай, у тебя есть пара минут? – спросила я.

– Обычно у меня это занимает больше времени.

Я рассмеялась.

– Буду иметь в виду. Ты можешь посмотреть запись и сказать, какие мысли она у тебя вызывает?

Он сел и стал смотреть.

– Они все блондины, – заметил Эскобар.

– Это я знаю.

– Они все юные.

– Аналогично.

– Все очень симпатичные ребятишки.

Невинность, решили мы, вот объединяющий фактор.

– Все это не тянет на улику, – покачал головой Эскобар. Он был прав. Я уже представила себе, что скажет Док: у мальчиков есть то, о чем мечтал похититель, точнее, каким он представлял себя в собственных глазах, ведь первой жертвой был он сам – милый маленький мальчик, которого снова и снова мучили. У него украли детство, отняли невинность, и он решил, что не будет единственным маленьким мальчиком, с которым это произошло. Сам Уилбур уже давно вышел из того возраста, шрамы и синяки детства были забыты и уступили место новому взгляду на мир. Он видел, как доверчивы его жертвы, и старался этим воспользоваться.