Ослабевший от голода и болезни, обросший бородой, со сбившимися в колтуны волосами, Джарво представлял собой весьма неприглядное зрелище. Впрочем, когда он пришел наконец в себя, ему было не до своего внешнего вида. Как только Эрилл сообщила ему о печальной участи Сандотнери, он снова впал в близкое к забытью состояние. Зачем судьба пощадила его, повторял он про себя. Навязчивые мысли о мести вновь овладели его разумом.

Когда ему, едва понимающему, что происходит вокруг, Эрилл и Боури рассказали о том, что Эскетра жива, Джарво почувствовал: в его жизни появился смысл. Он стал строить планы освобождения своей возлюбленной. Для этого требовалось добраться до Ингольди и не быть при этом схваченным воинами Сатаки.

Больше всего Джарво боялся узнать, что Эскетра погибла. Остаться без цели в жизни значило снова погрузиться в бессмысленное существование, близкое к смерти если не тела, то разума. Да, Эскетра предала его, но он мог простить ее, он уже простил. Он верил, что она вновь отдаст ему свое сердце, вновь одарит его своей любовью. Когда он спасет ее, вырвет из лап страшного чудовища — Пророка Ортеда, она будет навеки принадлежать ему одному. Их мир был разрушен. Но любовь станет первым камнем в основании нового мира.

В мыслях Джарво возникали одна за другой картины. Вот он штурмует Ингольди с тайно собранной армией, вот он поднимает восстание в городе, вот на глазах изумленной Эскетры он рубит на куски поверженного Ортеда. Впрочем, возможен и другой вариант: победив в эпохальном поединке ненавистного Кейна, он сохраняет презренно молящему о пощаде противнику жизнь в обмен на клятву отпустить принцессу.

Все эти бесчисленные вариации на тему успешного спасения Эскетры и попутной расправы над Кейном и Ортедом он вываливал на голову терпеливо слушающей Эрилл. То ли ее участие помогло, то ли травки, завариваемые Боури, но так или иначе если не разум, то физические силы к Джарво вернулись. Время шло. Пора было возвращаться в Шапели, чтобы не рисковать попасть в списки инучири. Патрули так и сновали по саванне, ставшей оживленной дорогой, связывающей столицу Империи Сатаки с армией Кейна, углубляющейся все дальше в Южные Королевства. Изначально Эрилл планировала поставить Джарво на ноги и помочь ему бежать при первом же удобном случае. Дальше судьбе следовало решить, позволить ли ему еще раз собрать армию и выйти на тропу войны против Кейна и Ортеда. Но постепенно в ней росло желание оставить Джарво подольше рядом с собой. Поэтому ее протестам по поводу его сумасбродного решения ехать в Ингольди недоставало убедительности.

В конце концов, все считали Джарво утопленником, бесследно исчезнувшим в болоте у Меритавано. А если кто-то и продолжал подозревать, что генерал армии Сандотнери жив, то последним местом, где его стали бы искать, была столица Империи. В общем, Джарво решил пробираться в Ингольди — в фургончике Эрилл или каким-либо другим способом.

Эрилл рискнула провезти его с собой. Она уверяла Джарво, что без нее он пропадет. Тот только смеялся над ее страхами. Сдерживая накапливающееся раздражение, Эрилл объясняла ему, что его ждет в столице Империи Сатаки. Джарво вновь смеялся. Как это часто бывает в жизни, насмешку рождало незнание.

Фургончик странствующих артистов с раненым воякой-ветераном Священной войны не вызвал особых подозрений даже в Шапели. Эрилл делала все возможное, чтобы ни малейших сомнений не возникло в головах бдительных и мнительных воинов Сатаки. Ибо они в своем рвении слишком быстро переходили черту между первым намеком на подозрение и окончательным обвинением, обрекавшим несчастного на самый суровый приговор.

Эрилл разработала легенду для Джарво. Став Инсеймо, он превратился в солдата сатакийской армии, тяжело раненного при штурме Эмпеоласа. Освобожденный по состоянию здоровья от дальнейшей службы, он все же добровольно присоединился к толпе, брошенной Пророком на штурм осажденного Сандотнери. На обратном пути старые раны дали о себе знать, солдат подхватил лихорадку и погиб бы в саванне, если бы не верная служительница Сатаки, которая почла за честь помочь героически сражавшемуся за Черного Бога солдату, а узнав о его верной службе Пророку побольше, полюбила его всем сердцем.

Выслушав эту ахинею, Джарво начал иронизировать, но Боури довольно быстро втолковала ему, что во владениях Пророка простые человеческие порывы, лишенные необходимой идеологической окраски, вызывали лишь дополнительные подозрения.

Зазубрив всю эту китайскую грамоту, Джарво под руководством Эрилл занялся корректировкой своего произношения. Довольно быстро ему удалось избавиться от южного акцента настолько, чтобы сойти за жителя одного из пограничных с саванной городков на окраине Шапели.

Джарво всегда был чисто выбрит — Инсеймо же зарос черной бородой. Джарво всегда был опрятно причесан — спутанные волосы стояли дыбом на голове Инсеймо. Джарво носил повязку на левом глазу — свое изуродованное лицо Инсеймо демонстрировал всем желающим. На этом особенно настаивала Эрилл.

— Дай людям возможность поглазеть на твою рану, — говорила она, — и они тут же забудут обо всех остальных чертах, напоминающих Джарво.

Кремы и тональный грим изменили цвет лица. Незаметно подтягивающая щеку полоска резины придала совершенно иную конфигурацию шраму, словно перетянув его на правую часть лица. Плотный слой воскового грима давал понять, что изуродованный человек пытается прикрыть от постороннего взгляда свое уродство. Этот же грим помогал скрыть восковую нашлепку, легко превратившую прямой благородный нос Джарво в заострившийся хищный клюв.

Подумывала Эрилл и о более сложном гриме: каучуковые прокладки под щеками изменяют форму лица, серебряные вставки делают нос вздернутым, специальные серьги меняют форму ушей… Поразмыслив, она решила отказаться от всего этого. Такой грим нелегко было накладывать и еще труднее постоянно носить. При досмотре полицией, не говоря уже о тщательном обыске, этот обман обнаружился бы. В общем, решено было ограничиться тем гримом, который можно было бы не менять неделями. Обнаружит кто-нибудь эту маску на лице театрального рабочего — у него всегда есть убедительный довод: желание скрыть уродство. Шанс, что Джарво кто-нибудь узнает, был ничтожен. Слишком мало осталось в живых тех, кто знал его в лицо. А изуродованных, искалеченных войной солдат в Ингольди сшивалось немало.

Что касается работы, ее для Джарво удалось найти сравнительно легко. Вернувшись в столицу Шапели, Эрилл и Боури обратились в Театральную Гильдию, где их уже знали, и писари определили их в Центральную труппу города. Театр переживал неплохие времена Империи постоянно требовались новые патриотические зрелища, прославлявшие воинов Сатаки, Меч Сатаки под командой Кейна, Пророка Ортеда и предвещавшие приход Новой Эры. Постановки были масштабными, с огромным количеством декораций, реквизита и спецэффектов. Для здоровяка Инсеймо работы за сценой было хоть отбавляй.

Джарво проводил дни и ночи в мыслях об Эскетре. Чувство собственного бессилия он пытался заглушить, собирая сведения о системе обороны Ингольди, о подступах к Седди, о структуре управления городом и войсками Пророка. Такие сведения оказали бы неоценимую услугу любой неприятельской армии, но для Джарво они означали лишь возможные пути для осуществления его цели — вызволения Эскетры.

Его миссия оказалась куда труднее, чем он легкомысленно полагал поначалу. Столица империи жила в атмосфере подозрительности и страха. То, что ускользало от бдительного ока Стражей Сатаки, немедленно сообщалось им не менее бдительными гражданами, желающими подтвердить свою лояльность властям и получить полагающееся за донос вознаграждение. В Седди не пускали никого, кроме особо приближенных к властям. Круглосуточно крепость охранялась весьма толково расставленными многочисленными часовыми. Помимо жрецов Сатаки, видимо, лишь несчастные пленники и арестанты, под конвоем проходившие за стены Седди, знали, хотя бы частично, что происходит в ее подвалах и казематах. Проблема была лишь в том, что никто из приведенных в цитадель не возвращался оттуда живым.