По обеим сторонам шли венгерские гонведы с примкнутыми штыками, на левом фланге — взводный из комендатуры вокзала, а за ними какая-то женщина в красной сборчатой юбке и мужчина в коротких сапогах, в круглой шляпе, с подбитым глазом. В руках он держал живую, испуганно кудахтавшую курицу.
Все они полезли было в штабной вагон, но взводный по-венгерски заорал мужчине с курицей и его жене, чтобы они остались внизу.
Увидев поручика Лукаша, Швейк стал многозначительно подмигивать ему.
Взводный хотел поговорить с командиром одиннадцатой маршевой роты. Поручик Лукаш взял у него бумагу со штампом из комендатуры станции и, бледнея, прочёл:
«Командиру одиннадцатой маршевой роты М-ского маршевого батальона Девяносто первого пехотного полка к дальнейшему исполнению.
Сим препровождается пехотинец Швейк Йозеф, согласно его показаниям, ординарец той же маршевой роты М-ского маршевого батальона Девяносто первого пехотного полка, задержанный по обвинению в ограблении супругов Иштван, проживающих в Ишатарче, в районе комендатуры вокзала. Основание: пехотинец Швейк Йозеф украл курицу, принадлежащую супругам Иштван, когда та бегала в Ишатарче за домом Иштван-супругов (в оригинале было блестяще образовано новое немецкое слово «Istvangatten»[245]), и был пойман владельцем курицы, который хотел её у него отобрать. Вышепоименованный Швейк оказал сопротивление, ударив хозяина курицы Иштвана в правый глаз, а посему и был схвачен призванным патрулём и отправлен в свою часть. Курица возвращена владельцу».
Подпись дежурного офицера.
Когда поручик Лукаш давал расписку в принятии Швейка, у него тряслись колени. Швейк стоял близко и видел, что поручик Лукаш забыл приписать дату.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, — произнёс Швейк, — сегодня двадцать четвёртое. Вчера было двадцать третье мая, вчера нам Италия объявила войну. Я сейчас был на окраине города, так там об этом только и говорят.
Гонведы со взводным ушли, и внизу остались только супруги Иштван, которые всё время делали попытки влезть в вагон.
— Если, господин обер-лейтенант, у вас при себе имеется пятёрка, мы бы могли эту курицу купить. Он, злодей, хочет за неё пятнадцать золотых, включая сюда и десятку за свой синяк под глазом, — повествовал Швейк, — но думаю, господин обер-лейтенант, что десять золотых за идиотский фонарь под глазом будет многовато. В трактире «Старая дама» токарю Матвею за двадцать золотых кирпичом своротили нижнюю челюсть и вышибли шесть зубов, а тогда деньги были дороже, чем нынче. Сам Вольшлегер вешает за четыре золотых. Иди сюда, — кивнул Швейк мужчине с подбитым глазом и с курицей, — а ты, старуха, останься там.
Мужчина вошёл в вагон.
— Он немножко говорит по-немецки, — сообщил Швейк, — понимает все ругательства и сам вполне прилично может обложить по-немецки.
— Also, zehn Gulden, — обратился он к мужчине. — Funf Gulden Henne, funf Auge. Ot forint, — видишь, кукареку: ot forint kukuk, igen.[246] Здесь штабной вагон, понимаешь, жулик? Давай сюда курицу!
Сунув ошеломлённому мужику десятку, он забрал курицу, свернул ей шею и мигом вытолкал крестьянина из вагона. Потом дружески пожал ему руку и сказал:
— Jo napot, baratom, adieu,[247] катись к своей бабе, не то я скину тебя вниз.
— Вот видите, господин обер-лейтенант, всё можно уладить. — успокоил Швейк поручика Лукаша. — Лучше всего, когда дело обходится без скандала, без особых церемоний. Теперь мы с Балоуном сварим вам такой куриный бульон, что в Трансильвании пахнуть будет.
Поручик Лукаш не выдержал, вырвал у Швейка из рук злополучную курицу, бросил её на пол и заорал:
— Знаете, Швейк, чего заслуживает солдат, который во время войны грабит мирное население?
— Почётную смерть от пороха и свинца, — торжественно ответил Швейк.
— Но вы, Швейк, заслуживаете петли, ибо вы первый начали грабить. Вы, вы!.. Я просто не знаю, как вас назвать, вы забыли о присяге. У меня голова идёт кругом!
Швейк вопросительно посмотрел на поручика Лукаша и быстро отозвался:
— Осмелюсь доложить, я не забыл о присяге, которую мы, военные, должны выполнять. Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я торжественно присягал светлейшему князю и государю Францу-Иосифу Первому в том, что буду служить ему верой и правдой, а также генералов его величества и своих начальников буду слушаться, уважать и охранять, их распоряжения и приказания всегда точно выполнять; против всякого неприятеля, кто бы он ни был, где только этого потребует его императорское и королевское величество: на воде, под водой, на земле, в воздухе, в каждый час дня и ночи, во время боя, нападения, борьбы и других всевозможных случаев, везде и всюду…
Швейк поднял курицу с пола и продолжал, выпрямившись и глядя прямо в глаза поручику Лукашу:
— …всегда и во всякое время сражаться храбро и мужественно; свие войско, свои полки, знамёна и пушки никогда не оставлять, с неприятелем никогда ни в какие соглашения не вступать, всегда вести себя так, как того требуют военные законы и как надлежит вести себя доблестному солдату. Честно я буду жить, с честью и умру, и да поможет мне в этом бог. Аминь. А эту курицу, осмелюсь доложить, я не украл, я никого не ограбил и держал себя, помня о присяге, вполне прилично.
— Бросишь ты эту курицу или нет, скотина? — взвился поручик Лукаш, ударив Швейка протоколом по руке, в которой тот держал покойницу. — Взгляни на этот протокол. Видишь, чёрным по белому: «Сим препровождается пехотинец Швейк Йозеф, согласно его показаниям, ординарец той же маршевой роты… по обвинению в ограблении…» И теперь ты, мародёр, гадина, будешь мне ещё говорить… Нет, я тебя когда-нибудь убью! Понимаешь? Ну, отвечай, идиот, разбойник, как тебя угораздило?
— Осмелюсь доложить, — вежливо ответил Швейк, — здесь просто какое-то недоразумение. Когда мне передали ваше приказание раздобыть или купить чего-нибудь повкуснее, я стал обдумывать, что бы такое достать. За вокзалом не было ничего, кроме конской колбасы и сушёной ослятины. Я, осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, всё как следует взвесил. На фронте надо иметь что-нибудь очень питательное, — тогда легче переносятся военные невзгоды. Мне хотелось доставить вам горизонтальную радость. Задумал я, господин обер-лейтенант, сварить вам куриный суп.
— Куриный суп! — повторил за ним поручик, хватаясь за голову.
— Так точно, господин обер-лейтенант, куриный суп. Я купил луку и пятьдесят граммов вермишели. Вот всё здесь. В этом кармане лук, в этом — вермишель. Соль и перец имеются у нас, в канцелярии. Оставалось купить только курицу. Пошёл я, значит, за вокзал в Ишатарчу. Это, собственно, деревня, на город даже и не похожа, хоть на первой улице и висит дощечка с надписью: «Город Ишатарча». Прошёл я одну улицу с палисадниками, вторую, третью, четвёртую, пятую, шестую, седьмую, восьмую, девятую, десятую, одиннадцатую, пока не дошёл до конца тринадцатой улицы, где за последним домиком уже начинались луга. Здесь бродили куры. Я подошёл к ним и выбрал самую большую и самую тяжёлую. Извольте посмотреть на неё, господин обер-лейтенант, одно сало, и осматривать не надо, сразу, с первого взгляда видно, что ей как следует подсыпали зерна. Беру я её у всех на виду, они мне что-то кричат по-венгерски, а я держу её за ноги и спрашиваю по-чешски и по-немецки, кому принадлежит эта курица, хочу, мол, её купить. Вдруг в эту самую минуту из крайнего домика выбегают мужик с бабой. Мужик начал меня ругать сначала по-венгерски, а потом по-немецки, — я-де у него средь белого дня украл курицу. Я сказал, чтобы он на меня не кричал, что меня послали купить курицу, — словом, разъяснил, как обстоит дело. А курица, которую я держал за ноги, вдруг стала махать крыльями и хотела улететь, а так как я держал её некрепко, она вырвалась из рук и собиралась сесть на нос своему хозяину. Ну, а он принялся орать, будто я хватил его курицей по морде. А женщина всё время что-то лопотала и звала: «Цып, цып, цып!»
