И все же молодого человека в мохеровом беретике я заметила, думаю, раньше, нежели Максим.

Вернее, раньше обратила на него внимание.

Он шел нам навстречу и, зажав в зубах сигарету, весьма натурально – чуточку излишне натурально – ощупывал карманы в поисках спичек.

Я придержала Максима за локоть.

Молодой человек круто повернулся к нам, и я узнала посыльного, который принес коробку от полковника Приходько. Прохожих поблизости не было, тем не менее он держался как посторонний человек, которому просто понадобились спички.

Максим не курил, но я знала, что сейчас у него есть с собой спички и сигареты, впрочем, и у меня в сумочке лежала пачка «Мальборо» и газовая зажигалка «Ронсон».

Максим неторопливо полез в карман.

– Она сидит за вторым столиком, слева от оркестра, – молодой человек говорил тихо и ожидающе поглядывал, как Максим зажигает спичку. – Брюнетка, в красной вышитой безрукавке и белой блузке – не спутаете. Вместе с ней молодой человек. – Он наклонился, дохнул на спичку, она погасла. – Извините! – сказал он и продолжал: – Вторая пара за столиком наши – практиканты из школы милиции. Когда увидят вас, рассчитаются, и вы займете их места. Официантка – Лиля Прохорова – чаевые берет, не стесняется… – он прикурил от второй спички. – Удачи вам, Евгения Сергеевна, – и, не взглянув на меня, прошел мимо.

– Так… – сказал Максим.

– Так, – подтвердила я.

– Значит, пришли. Теперь нам нужно без шуму и пыли проникнуть в это заведение.

Мы подошли к кафе. За стеклом двери висела табличка: «мест нет!». Табличка была выполнена со вкусом, золотыми буквами на черном фоне, что, видимо, должно было утешать посетителя, которому отказывают в приеме. Два молодых человека в пуховых куртках и с хорошей шевелюрой, заменяющей им головные уборы, растерянно переминались у дверей. Очевидно, они уже стучали, но уйти не могли – музыка, доносившаяся из кафе, притягивала их, как магнит.

Максим вежливо потеснил молодых людей и постучал в дверное стекло. Ему пришлось стучать, пока за стеклом не возникла сурово насупленная физиономия швейцара в коричневой «фирменной» куртке. Максим достал удостоверение с крупными буквами «Пресса» на картонной обложке, приложил к стеклу и уверенно, даже не дожидаясь реакции швейцара, приглашающе протянул мне руку. Я, признаться, замешкалась – уж очень чугунная была фигура швейцара, закаленного в битвах у входных дверей, однако он, хотя и без особой готовности – как бы в сомнении, – но приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы Максим успел пропихнуть меня и пробраться сам.

Молодые люди наивно сунулись было следом.

– Куды! – только и сказал швейцар и закрыл дверь на задвижку.

Гардеробщик принял нашу одежду, повесил на один номер, Максим сунул номерок в свой карман. Я кивнула в сторону швейцара:

– Очень похож на вышибалу, которого кинорежиссеры ставят в дверях дореволюционных кабаков.

Максим поправлял галстук перед зеркалом:

– Подходит! – согласился он. – Так ему, наверное, и сейчас, в эпоху цветных телевизоров, частенько приходится выполнять дореволюционные обязанности. Современный человек, – философствовал он, посматривая на меня в зеркало, – когда перепьет, то в манерах своих двигается тоже не в будущее, а в прошлое, иногда довольно далеко. Культура – весьма тонкий налет, водка без труда стирает его начисто.

– А ее здесь подают?

– Водку-то? Конечно, нет. Но легкое вино, думаю, есть. А водку, в конце концов, можно и с собой принести.

В танцевальный зал на второй этаж вела широкая лестница с ковровой дорожкой. Двери в туалет находились где-то под лестницей, за тяжелыми шторами.

Я тихо сказала Максиму:

– Загляните туда, где все случилось.

Он достал сигарету, спички и, прикуривая на ходу, непринужденно направился под лестницу, и я сумела убедиться, что из вестибюля вход в туалетные комнаты фактически не просматривается, что в свое время и учел убийца Миши Севина.

Мы поднялись в зал.

Налево у стены на овальной, приподнятой над полом площадке разместился оркестр: аккордеон, две электрогитары и барабан; точнее, барабанов было несколько – три или четыре малых барабанчика вокруг большого. Лихой широкоплечий «ударник» трудился вовсю, задавая основной ритм.

Середину зала заполняла плотная толпа танцующих. Смотреть на эту беспорядочно шевелящуюся толпу было любопытно, но не более того, каждый изображал, что хотел, не интересуясь, как это выглядит со стороны. Я уже несколько поотвыкла от таких массовых зрелищ, невольно вспомнила, как на одном из прошлых институтских вечеров решили использовать старорежимную польку-бабочку, – мне понравилось, но подруги заявили, что это не современный, слишком «запрограммированный» танец.

На краю эстрадной площадки стоял юноша с бакенбардами и пел в микрофон:

Слова куда как подходили к случаю, который привел нас сюда.

Столики в зале располагались полукругом возле трех стен, я ничего не видела за танцующими, но Максим что-то рассмотрел, оглянулся и я пошла за ним.

Второй столик слева от оркестра, как можно было заключить по приборам, занимали четверо, но сейчас там сидели двое, два молодых человека – один в замшевой куртке, второй – в пиджаке. Они не спеша потягивали пиво, рассеянно поглядывали на танцующих. Заметив нас с Максимом, коротко переглянулись и разлили остатки пива по стаканам.

У стены, между зашторенными окнами, стоял просторный «ресторанный» буфет, официантка, – видимо, это и была Лиля Прохорова – молодая плотная женщина в модном седом парике, выставляла на буфетную полку бутылки из ящика. Максим подошел к официантке, она только развела руками, видимо, ответив, что мест нет. Максим улыбнулся просяще – как он вообще никогда не улыбался – и довольно ловко сунул в кармашек белого передничка зеленую бумажку. Прохорова только покачала головой, оглянулась, соображая, куда можно пристроить пару стульев. И тогда один из молодых людей подозвал официантку, быстро рассчитался, и они оба ушли, даже не взглянув на меня.

Тут и барабанщик лихо отбил заключительные аккорды, стукнул по тарелке. Плотная толпа танцующих распалась на отдельные группы, начала редеть, а места за столиками стали заполняться.

Темно-красную безрукавку я заметила еще издали и успела разглядеть девушку, прежде чем она подошла. Максим усадил меня, но сам продолжал стоять у столика, как бы не желая мешать официантке сменить приборы, а я догадалась, что он тоже заметил девушку в красной безрукавке. Кавалер ее шел следом и замешкался, и Максим предупредительно подвинул девушке стул:

– Пожалуйста!

– Благодарю, – коротко уронила она.

Голос ее был глуховатый, равнодушно-спокойный. Она не взглянула на Максима и опустилась на стул, даже не притронувшись к нему руками, как бы заранее зная, что стул окажется на месте.

Она, вероятно, одних лет со мной, четкие крупные черты лица, тонкие губы и хорошо вылепленный подбородок. Не знаю, как там с интеллектом, но характер у нее, несомненно, был. Глаза серые и холодные, чуть навыкате – как у артиста Дворжецкого, которого я хорошо запомнила по кинофильму «Бег». Она чуть скользнула взглядом по моему лицу, и я почему-то – совершенно непроизвольно – ощутила непонятный холодок тревожного предчувствия.

«Интуиция должна только помогать отыскивать факты, но не заменять их», – эту заповедь полковника Свиридова, который вел спецдисциплины в школе милиции, я запомнила очень хорошо, хотя бы потому, что сама частенько грешила вот такими интуитивными домыслами и получала серьезные замечания от полковника. Но если мои домыслы в дальнейшем оправдывались, он обязательно отмечал это на очередном семинаре, добавляя: «Однако следователь без интуиции и фантазии никогда не станет хорошим следователем».

Я не собиралась подкреплять своей интуицией предположение ребят, которых эта девушка когда-то задержала на лестнице. А мое тревожное предчувствие могло появиться и оттого, что я частенько в воображении проигрывала эту встречу.