Поскольку я все же оказался в пределах досягаемости их луков, то невольно поежился, ожидая, когда же наконец мне в спину начнут втыкаться стрелы. А от жуткого воя приближавшихся тетонов у человека, менее привычного к таким делам, чем я, уже давно застыла бы кровь в жилах. Однако довольно скоро я сообразил, что они намерены взять меня живым; ведь сиуксы до сих пор числили меня Большим Носом, которого ненавидели так сильно, что не сомневались: быть простреленным стрелой в спину – слишком уж легкая для него участь.

Вот тут я начал надеяться на то, что у меня появились неплохие шансы в конце концов удрать от них, потому как моя Пеструшка явно вознамерилась продержаться гораздо дольше, чем на то рассчитывали тетоны.

Теперь я был уже совсем недалеко от деревни и видел, что верхушки тамошних больших вигвамов сплошь облеплены арикарами, наблюдающими за нашими скачками. Но тут послышался выстрел из пищали, и здоровенная пуля просвистела так близко, что оцарапала мне ухо, и только тут я припомнил, что Толстый Медведь любит Большого Носа ничуть не больше, чем сиуксы. Я уже мог хорошо различить, как этот паразит сидит на верхушке своего вигвама и уже снова ловит меня на мушку. А сиуксы уже прямо-таки наступали мне на пятки. Я влип в чертовски затруднительное положение: ежели я сброшу одеяло, тетоны поймут, что я – вовсе не Большой Нос, и так утыкают меня стрелами, что потом никто не отличит меня от дикобраза; а ежели я его не сброшу, то Толстый Медведь так и будет палить по мне из своей кошмарной пушки.

Ладно, подумал я, пускай уж лучше в меня стреляет один арикара, чем сто сиуксов. Оставалось только надеяться, что он промахнется. Так он и сделал, но все же ядро из его пушки начисто снесло кончик уха моей Пеструшке; бедная тварь вдруг встала как вкопанная, а я полетел дальше, через ее голову, потому как ни седла, ни стремян на моей лошадке не было. Одна только уздечка. От восторга сиуксы взвыли так, что я чуть не оглох, а их вождь, далеко обогнавший остальных старый Клейменый Конь, подскакал ко мне, нагнулся и, пока я еще не успел подняться на ноги, схватил меня за шкирку.

Свою винтовку я выронил во время падения, поэтому пришлось врезать Клейменому Коню промеж глаз голым кулаком. Я приложил старому черту так крепко, что он вылетел из седла и катился по земле ровно семнадцать с половиной футов, прежде чем зацепился за что-то и сумел остановиться. Я попытался было захапать его пони за уздечку, но проклятая тварь вывернулась и унеслась прочь. Тогда я отшвырнул в сторону чертово одеяло и помчался к деревне на своих двоих.

Эти глупые сиуксы так удивились, когда Большой Нос прямо у них на глазах превратился в белого человека, что позабыли про свои луки и вспомнили про них, когда я уже пробежал добрую сотню ярдов. А когда они начали стрелять, все их стрелы, кроме одной, пролетели мимо меня, а та одна, пап, к сожалению, поразила меня в то самое место, куда ты прошлой зимой так ловко пнул старика Монтгомери. За это я еще поотрываю этим проклятым тетонам руки по самые яй… ой! по самые колени! Даже если на это уйдет вся моя молодая жизнь без остатка! Ты только подожди, пап: весь народ сиуксов еще не раз проклянет тот час, когда его глупые воины стреляли Элкинсу в спину!

Они снова помчались за мной во весь опор, но было слишком поздно, ведь у меня образовалась чертовски неплохая фора, а в Дакоте пока еще не родился скакун, способный отыграть у меня сто ярдов на дистанции в четверть мили!

Арикары тоже страшно удивились. А некоторые из них от изумления даже попадали с верхушек типи и только чудом не посворачивали себе шеи. Они настолько очумели, что даже не сообразили скрыть мне ворота в частоколе, окружавшем деревню, так что мне пришлось открывать их самому. Я с разбегу ударил в эти ужасно хлипкие воротца плечом, сыромятные петли с треском лопнули, и я въехал внутрь верхом на одной из створок.

Сиуксы, вовсю продолжавшие осыпать меня стрелами, едва не влетели следом за мной, но все же в самый последний момент как-то успели осадить коней и прекратили стрельбу, ведь если в они ворвались за мной в деревню, то столкнулись бы с арикарами. В общем-то, я наполовину был уверен, что так оно и будет, ведь сиуксы никогда арикаров за людей не держали, но в этот раз вышло по-другому. И уже через минуту я понял почему.

Тут как раз Толстый Медведь слез с верхушки своего вигвама, а я встал со створки ворот, поднял руку и сказал ему:

– Хао!

–  Хао! – ответил он без малейшего воодушевления.

Толстый Медведь был очень толстопузым индейцем, с очень широким и очень добродушным лицом. И если, конечно, не принимать в расчет, что более вороватого парня невозможно было найти на всей Миссури, он был большим другом белых людей, а в особенности моим, поскольку как-то раз я здорово помешал шайенам, когда те уже совсем собрались заживо вытопить из Толстого Медведя весь жир.

И, только обменявшись с ним приветствием, я вдруг заметил в толпе чуть ли не сотню вооруженных воинов, и эти воины были кроу. Я даже узнал их вождя, старого Пестрого Дятла, и тогда я сразу понял, отчего тетоны не решились ворваться в деревню арикаров. Кстати, Толстый Медведь и вождем-то был все по той же самой причине.

В незапамятные времена, еще мальчишкой, Медведь подружился с Дятлом, и вот теперь, ежели сиуксы или кто-нибудь еще слишком уж досаждали арикарам, в деревне тут же появлялись воины-кроу и быстренько наводили порядок. А уж лучших вышибал, чем эти кроу, пап, днем с огнем не найдешь. Им любая драка в радость.

– Твою мать! Какая приятная неожиданность! – сказал я Толстому Медведю. – Бери своих воинов, я воинов-кроу, и еще меня в придачу, и чтоб я лопнул, ежели через полчаса мы не выкупаем этих глупых тетонов в матушке Миссури!

– Нет, нет и нет! – всполошился Толстый Медведь. Он так долго болтался по разным факториям, что научился калякать по-аглицки едва ли не лучше, чем я. – Сейчас Великое Перемирие! А нынче вечером в моей деревне – Большой Совет Вождей!

Ну что ты будешь делать!

Теперь сиуксы уже знали, как я их ловко одурачил. Понимали они и то, что «Королева пиратов» вот-вот обогнет мыс и окажется вне пределов их досягаемости куда раньше, чем они успеют вернуться в свои ивовые кусты. Поэтому они принялись разбивать лагерь, прямо возле деревни, а Клейменый Конь подъехал к самому частоколу и зычно крикнул:

– В деревне моего брата воняет протухшим мясом! Пусть его воины вынесут сюда этот вонючий кусок, и мы хорошенько прожарим его на огне!

Толстый Медведь разом вспотел и зачем-то принялся мне объяснять:

– Эти слова означают, что они хотят сжечь тебя на костре! О Маниту! Зачем именно тебя принесло именно сюда именно сейчас!

– Никак ты собираешься выдать меня этим паразитам? – в припадке гнева взревел я.

– Никогда! – очень искренне оскорбился Толстый Медведь, утирая пот со своего чела той самой банданой, что пару лет назад он слямзил на правительственной фактории в Канзасе. – Но даже если б, своротив ворота, ко мне в деревню ворвался сам дьявол, то счас я скорее предпочел бы иметь дело с ним, а не с Длинным Ножом!

Это они так называют нас, американцев, пап!

– Я уже говорил тебе, – продолжал Толстый Медведь, – что нынче вечером арикары, кроу и сиуксы сперва собираются здесь на Большой Совет, а потом…

Как раз в этот момент к нам через толпу протолкался какой-то расфуфыренный франт, по пятам за которым тащилась парочка канадских французов-трапперов и чертова туча индейцев-соксов с верховьев Миссисипи. На боку у того типа болталась шпага, а сам он вышагивал ну очень величаво. Словно истекающий жиром индюк по осени.

– Что здесь делает этот проклятый американец? – вопрошает тот чертов тип.

– Дерьмо собачье! – приветливо ответил ему я. – А ты сам-то кто таков?

– Я – сэр Уилмот Пемброук, доверенное лицо его королевского величества короля Георга по всем делам индейцев в Северной Америке, – еще больше напыжившись, заявляет он. – Вот кто я буду таков!

– А ну-ка, выбирайся из толпы на открытое место, паразит-красномундирник! – вежливо попросил я, деловито пробуя пальцем лезвие своего ножа. – С превеликим удовольствием украшу твоими кишками здешний шест для скальпов! Ту же самую услугу я готов оказать и той парочке скунсов с берегов Гудзонова залива, которые трутся за твоей спиной!