Когда про бродвейский спектакль узнала мисс Купер, мне показалось, что она сейчас взлетит к потолку прямо у нас на глазах. Она сказала, что давно уже не слышала такой хорошей новости. Нам придется раньше времени покончить с Введением В Поэзию, сказала она, и перейти прямо к Введению В Современную Драму, чтобы всем классом поддержать Лилиан и Дугласа. А сейчас попрошу вас всех сдать свои поэтические антологии.

Весь класс прямо не знал, как нас благодарить. Думаете, я вру? Нормальный человек может вынести только очень небольшую порцию поэзии, особенно если ее автор – Перси Биши Шелли, которому я все-таки когда-нибудь врежу по носу.

Когда про бродвейский спектакль узнал тренер Рид, он улыбнулся и сказал, что его это не удивляет.

Может быть, он тоже превращается в неплохого парня.

Когда про бродвейский спектакль узнал мистер Феррис, Кларисса качалась во время всей лабораторной работы (кроме всего остального, там была сера, и вы ни за что не захотели бы пахнуть, как она, но к концу урока мы все пахли именно так, хотя мистер Феррис обещал, что мы уже не будем ей пахнуть, когда поднимется занавес).

А когда про бродвейский спектакль услышал мистер Пауэлл, он подошел к «Птицам Америки» и переворачивал страницы, пока не нашел нужную.

– Посмотрите-ка, – сказал он, и мы посмотрели. – Большой Эскимосский Кроншнеп. Вот уж актер так актер, верно?

Он был прав. Большой Эскимосский Кроншнеп выглядел так, будто только что вышел на сцену: тело он наклонил вперед, шею вытянул, клюв задрал кверху, как будто собирался запеть или что-то вроде того. Композиция была устойчивая: птица прямо посередине, а за ней травянистый холмик, тоже посередине. Единственным, что немножко нарушало эту устойчивость, был клюв, который сразу бросался вам в глаза, потому что он как бы торчал над всем остальным. И загнут он был в обратную сторону.

– Я тоже должна так выглядеть, когда выйду на сцену? – спросила Лил.

Я не придурок. Поэтому я промолчал.

Три раза в неделю до самого конца мая – вечером по вторникам и пятницам и после обеда по субботам – мистер Спайсер возил меня и Лил в Нью-Йорк и высаживал у театра «Роза». Там нас всегда встречал мистер Грегори с таким видом, как будто мы опоздали. По дороге туда Лил снова и снова повторяла реплики Хелен Бернс. Повторит до конца – и опять все сначала.

– «Мисс Скетчерд очень вспыльчивая – смотри, не раздражай ее». Как ты думаешь, она Ске?тчерд или Скетчёрд? – говорила она.

– Ске?тчерд, – отвечал я.

Она пробовала.

Потом еще раз.

И еще.

– Скетчёрд, – говорила она.

Так оно и шло, пока мы не приезжали в Нью-Йорк. Вот наша работа над ролями в цифрах:

Сколько раз я повторял реплики Лил вместе с ней – примерно шесть тысяч.

Сколько раз мне приходилось ее поправлять – примерно шестьдесят тысяч.

Сколько раз мы съездили в Нью-Йорк до того, как я выучил всю ее роль наизусть, – шесть.

Сколько раз она попросила меня прочитать мою роль – нуль. (Наверное, она просто не хотела, чтобы я вопил, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет, когда она сидит рядом со мной в машине.)

А вопить я научился здорово. Думаете, я вру? Я ведь тоже репетировал. Если вы хотите сыграть такую роль правильно, вам мало просто вопить. Это каждый может. А чтобы вопить, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет, надо репетировать.

В первый раз я репетировал у нас в туалете, и Лукас, который сидел внизу, попытался въехать на коляске прямо на второй этаж, потому что был уверен, что на меня напал Страшный и Беспощадный Убийца. Когда я его услышал, он одолел уже три ступеньки.

После этого он сказал, что мне придется репетировать на улице.

Тогда я вышел на поле по дороге к дому миссис Уиндермир и проверил, чтобы вокруг никого не было.

Вот как надо репетировать, если вы должны научиться вопить, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет.

Вы встаете посреди поля.

Оглядываетесь по сторонам, чтобы проверить, не может ли кто-нибудь вас услышать.

Делаете пару глубоких вдохов, чтобы набрать полную грудь воздуха.

Вытягиваете шею, как Большой Эскимосский Кроншнеп.

Представляете себе, что вы сидите на седьмом матче Мировой серии[13], и его конец уже близко, и Джо Пепитон пробегает третью базу, а мяч уже летит к кетчеру, который поднял перчатку и готов его поймать, и Джо Пепитон может не успеть, и тогда матч кончится и «Янкиз» проиграют.

И вы испускаете ужасный вопль, потому что именно так завопил бы в этот момент весь стадион «Янки».

Вот как надо репетировать, если вы хотите научиться вопить, как сумасшедшая, которую прятали на чердаке много-много лет. И вы должны повторять это, пока из Мэрисвилла не улетят все птицы.

И у меня это выходило здорово. Думаете, я вру? Если бы вы меня услышали, то тоже подумали бы, что кого-то убивают. Это было так жутко, что вы могли бы подумать, что вопит кто-то, кого уже убили. Или даже подумали бы, что кто-то, кого уже убили, вернулся и убивает того, кто его убил, а он вопит. Вот как здорово у меня выходило.

Когда актеры, которые играли в «Джейн Эйр», услышали мой вопль из-за кулис в самый первый раз, они все стали оглядываться и искать, кто это сделал, а потом захлопали.

Неплохо, да?

Лил сказала, что у меня выходит очень естественно. Так, будто я даже ни капельки не притворяюсь. А как поживает самостоятельная по Трансконтинентальной железной дороге?

Мистер Грегори сказал, что лучше бы мне малость сбавить обороты – ведь не хотим же мы, чтобы зрители в двух первых рядах упали в обморок.

Миссис Уиндермир тоже сказала, что лучше бы мне малость сбавить обороты – ведь не хотим же мы, чтобы зрители в двух первых рядах обмочили себе штаны.

А в общем, мне стали нравиться репетиции, хотя из-за них я больше не мог ходить по субботам в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку и рисовать там с мистером Пауэллом Большого Эскимосского Кроншнепа. Но я обожал смотреть, как Лил выходит на сцену. Обожал слушать, как она произносит свои реплики – которые, если вы помните, я уже знал наизусть. (Между прочим, правильно оказалось Ске?тчерд, и я ничего не сказал даже после того, как мистер Грегори поправил ее в третий раз.) А еще я обожал, когда Лил поглядывала в зал, чтобы проверить, смотрю ли я на нее, – и я всегда смотрел.

В мае Лукаса приняли на три тупые работы.

Вы можете себе представить, что мы при этом чувствовали.

И наверное, можете представить, что мы чувствовали, когда его уволили со всех трех этих тупых работ.

Первый раз его уволили с заправочной станции «Галф», и он был в этом совсем не виноват. Началось все нормально, но потом три дня подряд лил тупой дождь. Когда люди подъезжали, чтобы заправиться своим тупым бензином, Лукас в кресле поскорее выкатывался из гаража. Он должен был подкатиться к машине, чтобы спросить, сколько надо бензина, потом к колонке, чтобы его накачать, потом опять к машине, чтобы взять деньги, а потом к гаражу, чтобы взять там сдачу и Подарочный Хрустальный Бокал, потому что у компании была акция. К этому времени он уже успевал как следует промокнуть. Так что когда начальник Лукаса ехал домой и увидел одного из своих старых клиентов на заправке «Саноко», он остановился и спросил, почему он не приехал к ним, как обычно, и этот урод сказал ему, что не мог смотреть, как парень без ног все время выкатывается под дождь, только чтобы налить бензин, вот он и решил заправиться на «Саноко». На следующее утро Лукаса уволили. «Мы не можем позволить себе терять наших самых надежных клиентов», – сказал его тупой бывший начальник.

Второй раз его уволили из супермаркета «Эй энд пи», когда Лукасу пришлось взяться за край витрины, чтобы положить повыше какие-то яблоки, и тупая витрина сломалась у него под рукой. Можете себе представить, что стало со всеми яблоками. Начальник уволил его прямо на месте, среди этих яблок, которые рассыпались вокруг. Даже жалованья ему не отдал, потому что кто будет расплачиваться за эти тупые испорченные яблоки?