– Я рада, что ты пришел домой, – сказала Энджи, когда молчание, воцарившееся между ними, начало ее угнетать. – Я знаю, как много это значит для девочек. – Впрочем, и ей было приятно заканчивать вечер беседой со взрослым человеком.

– Я пришел повидать девочек перед сном не потому, что ты намекнула мне об этом, – сказал Сэм, поднося к губам бутылку с пивом.

– Конечно, не поэтому. Боже сохрани тебя оттого, чтобы последовать хоть одному моему совету.

Она подняла глаза к темным очертаниям его палатки.

– У меня была еще одна причина вернуться домой пораньше. Отдать тебе вот это. – Он постучал конвертом по ее плечу.

– Что это? – Конверт показался ей увесистым.

– В нем сто долларов. На прошлой неделе мне подфартило и удалось продать немного высокосортной руды. Получил за нее деньги. Удержал из них только десять долларов.

Она повернулась на ступеньке, лицо ее было хмурым. Он это отлично видел в мягком свете лампы, падавшем из кухни.

– Почему ты удержал десять долларов?

– Оставил на праздник в «Башмачке».

Его лицо оставалось в тени, но Энджи видела, как его брови сошлись в одну линию, и в его тоне она услышала нечто похожее на извинение или оправдание.

– Иногда мужчина должен отпраздновать везение, каким бы маленьким оно ни было.

– Сэм, в банке, куда мы откладываем деньги на операцию, всего пятьдесят центов, и столько же в банке, где лежат деньги на развод.

– Нет, на операцию накоплено шестьсот пятьдесят долларов, потому что я добавлю к этим пятидесяти центам и свои сбережения.

– Но десять долларов на бракоразводный процесс было бы хорошим началом.

– Я только что отдал тебе сто долларов, – сказал он резко. – Можешь положить их в свою чертову банку, если хочешь.

Она размышляла о деньгах, запрокинув голову так, чтобы видеть звезды.

– Есть еще швея, и обеим девочкам нужны новые башмаки и перчатки, а также новые шляпы и сумочки. Но я могла бы большую часть денег отложить на операцию или уплатить кое-какие из твоих долгов.

Она бы охотно положила эти сто долларов в банку, где хранила деньги на бракоразводный процесс, но не могла этого сделать.

– Это тебе решать. Итак, что ты делала сегодня? – спросил он, будто у нее был широкий выбор занятий и развлечений и ее рутинные дела могли представлять хоть какой-нибудь интерес.

– Все, что обычно. – Это означало стряпню, чистку, уборку, снова приготовление пищи, поход в город за ламповым и сливочным маслом и опять стряпню. – Эбби Мюллер задержала меня, чтобы предложить несколько водосборов и диких люпинов, чтобы я могла посадить их перед домом.

– Хорошо. – Он вертел в пальцах бутылку с пивом. – Передний двор весь зарос сорняками.

– Послушай, – сказала она резко, стремительно поворачиваясь лицом к нему. – Надо сделать очень многое. Я не могу сделать все сразу. Я займусь передним двором, когда найду для этого время.

– Черт возьми, Энджи, я вовсе не собирался критиковать тебя. Понимаю, как нелегко войти в семью и жизнь, к которым ты не привыкла. – Поколебавшись, он добавил: – И ты справляешься с этим хорошо.

Гневная реплика замерла у нее на губах: радостное изумление было слишком велико. Впервые с момента ее приезда он похвалил ее. Энджи потеряла дар речи. Как и в случае с Дейзи, упомянувшей ее в своей молитве, она почувствовала, что благодарность ее чересчур велика и потому тяготит ее и раздражает.

– Благодарю тебя, – ответила она наконец.

Потом выпрямилась, расправила плечи и рассказала ему о своем разговоре с его дочерьми и о проделке Люси с якобы гремучей змеей.

Сэм рассмеялся, и от этого глубокого и искреннего смеха Энджи захотелось и самой улыбнуться.

– Девочка могла бы стать актрисой. – Ее улыбка потускнела и сменилась выражением озабоченности. – Ты считаешь нормальным, что маленькие дети интересуются вопросами смерти?

– Конечно. – Он пожал плечами. – Разве тебя в их возрасте они не интересовали?

– Не помню, – ответила она медленно. – Но я знаю, что они думают о Лоре, и боюсь сказать что-нибудь невпопад и неподобающее.

– Может быть, и не думают. Всего несколько недель назад двое шахтеров умерли в забое. Я готов поспорить, что девочки слышали в школе об этих смертях.

– Уверена, что они думали о Лоре.

– Тяжело потерять мать в их возрасте. – Голос Сэма в темноте прозвучал мягко. – Когда они задают мне вопросы, я стараюсь быть с ними честным. Я вовсе не изображаю их мать святой с сиянием вокруг головы. Но я не хочу, чтобы они забыли ее.

В понимании Энджи слова «святая» и «сияние» не вязались с обликом Лоры. Она отхлебнула холодного пива и усилием воли попыталась изгнать охватившее ее напряжение. В обществе Сэма Энджи ощущала, будто все ее тело становилось сплошным ожиданием. Но к чему стремилось ее тело, она не знала сама. Ждала ли она новой ссоры? Нового спора по поводу явного несогласия? Или нового прикосновения? Нового поцелуя?

Нет, она не ожидала следующего поцелуя, твердо решила Энджи. Ни один из них не хотел этого.

– Это хороший знак, что тебе немного повезло? – спросила она после долгого молчания. – Значит ли это, что ты можешь сорвать большой куш?

В ответ он только пожал плечами. От него исходил запах мыла и земли. И, почувствовав тепло его колена возле своего плеча, она чуть отодвинулась. Никогда в жизни она не ощущала близость мужчины так явственно и остро. Нередко к концу дня Энджи испытывала изнеможение, оттого что уж очень много думала о Сэме Холланде.

– Найти породу, имеющую высокое содержание золота, еще ничего не значит, – пояснил он. – Это может стать и большим разочарованием, и означать, что ты близок к успеху.

Покончив с пивом, Сэм поставил бутылку на ступеньку.

– Синдикаты хапают заявки направо и налево, но они не заинтересованы в тех местах, которые не обещают верного успеха, где руда не дает хороших и долгосрочных перспектив. А если анализ подтверждает ее высокое качество, они платят по пятьсот долларов за тонну руды, а то и больше.

– Я ничего не понимаю в горном деле, – сказала Энджи, хмурясь и пытаясь уследить за его мыслью. – А что, собственно говоря, за дело синдикатам до всего этого?

– Если бы я нашел хорошее месторождение, то продал бы его синдикату для дальнейшей разработки.

Это ее смутило.

– Не можешь же ты просто отдать свое богатство? Почему не сохранить прииск для себя?

– Чтобы вести разработки, потребуется целое состояние. Сильванит – это руда, и она не лежит на поверхности. Для того чтобы ее добыть, надо копать глубоко. А это означает шахту с подъемником, то есть команду горняков, способных долбить твердую породу. Потом пришлось бы покупать лес для креплений, насосы и уголь для откачки воды из шахты. И еще дорогое оборудование. К тому же надо оплачивать транспортировку породы в места ее обработки и платить за дробление и извлечение руды. Обычному человеку, такому, как я, эти расходы не потянуть.

Энджи не имела об этом ни малейшего понятия.

– А какую цену заплатил бы за богатое месторождение синдикат?

– Ну, это зависит от многих обстоятельств. Эл Джордан получил за месторождение Нобби-Хилл более ста тысяч, но Эл углубился на двадцать футов и прокопал несколько коридоров. И руда, которую он получил, была высшего качества. Клинк Уильямс продал свою заявку за шестьсот долларов. У него и были-то всего грязная яма и карман с породой, после проверки которой аналитик воскликнул: «Эврика!» Это была руда с самым высоким содержанием золота, какую только кто-либо видел за целый год.

– Тогда почему он продал заявку всего за шестьсот долларов?

– Потому что никто не знает, что позади кармана, а синдикат может себе позволить потерять шестьсот долларов, если сильванит истощится. Клинк Уильямс рассудил, что шестьсот долларов в руке лучше, чем ничего, если карман окажется аномалией. – Сэм снова пожал плечами. – Жена Клинка хочет домой в Огайо, и шестьсот долларов дают им возможность уехать туда.

Энджи задумалась над его словами. Этого она не ожидала.