Лишь сейчас Кадфаэль разглядел и мужчину. Светловолосый, самодовольный, с изысканными манерами и едва уловимой полуснисходительной улыбкой, Бриан де Сулис сопровождал девушку к выходу из церкви. Судя по всему, он был уверен в том, что пленил девицу и та станет его легкой добычей, она же, напротив, не сомневалась, что может кокетничать с ним сколько угодно, не преступая грани. И ей и ему уверенности в себе было не занимать, а вот кто из них в итоге окажется прав — об этом стоило задуматься.
Кадфаэль заинтересовался этой парочкой настолько, что последовал за ними на двор. Старшая камеристка уже вышла из приоратского дома и озиралась по сторонам в поисках племянницы. Она окинула парочку равнодушным взглядом и, повернувшись, пошла назад, в помещение. Оглянулась она лишь раз, видимо желая убедиться, что девушка следует за ней. Де Сулис с отменной учтивостью поклонился обеим дамам и неспешно зашагал к зданию капитула. Кадфаэль тоже повернул обратно и задумчиво побрел по уже тронутой инеем травке.
Камеристка императрицы едва ли могла одобрить флирт своей племянницы, пусть даже самый невинный, с человеком, предавшим ее госпожу. Ей бы следовало поостеречь девицу от подобной глупости. Но в конце концов тетушке лучше знать свою родню — скорее всего, она не видит повода для беспокойства. Не иначе как уверена, что племянница ее голову на плечах имеет, а потому и сама впросак не попадет, и ее не подведет.
Впрочем, у Кадфаэля были куда более серьезные темы для размышлений, нежели поведение девицы, которую он до сего дня в глаза не видел. Представителям соперничающих партий уже приспела пора вновь собраться в зале капитула. А много ли среди них таких, кто и правда стремится к миру? И не громче ли будут звучать голоса иных, возлагающих надежду только на меч?
Кадфаэлю пришлось изрядно потрудиться, чтобы протиснуться как можно ближе к двери. На сей раз Роже де Клинтон предоставил председательствовать на собрании Генри Винчестерскому, не иначе как полагая, что слова этого прелата — принца королевской крови, ставшего недавно еще и папским легатом в Англии, — прозвучат весомее и смогут воздействовать и на самые закоснелые умы. Епископ Генри как раз поднимался, чтобы призвать собравшихся к тишине и открыть совет, когда послышались торопливые шаги и отрывистая, хотя и вполне учтивая просьба дать дорогу. Любопытствующие, толпившиеся у дверей, раздались в стороны, и в зал капитула вошел рослый мужчина в запыленном плаще и сапогах для верховой езды. А в это время на дворе конюх взял под уздцы коня, с которого только что у самого крыльца соскочил незнакомец, и неспешно повел по направлению к стойлам. Похоже, и конь, и всадник были утомлены дальней дорогой.
Новоприбывший размашистым шагом пересек открытое пространство, разделявшее ряды соперников, и первым делом поклонился епископу, который сначала вопросительно сдвинул брови, а затем ответил ему едва приметным суровым кивком. Затем незнакомец склонился перед королем и поцеловал монаршую руку, что ничуть не умалило его мрачного достоинства. Король улыбнулся с нескрываемой благосклонностью.
— Покорнейше прошу вашу милость простить меня за опоздание. Я не мог выехать раньше, ибо должен был, прежде чем покинуть Мэзбери, завершить некоторые дела. — Говорил он тихо, но голос его был тверд, как сталь. — Прошу извинить меня, достойные лорды, и за то, что предстал перед вами в дорожном платье. Я бы и рад переодеться, однако и так не поспел к началу и не хотел опаздывать еще больше.
По отношению к епископам он держался с безукоризненной почтительностью, императрице же отвесил нарочито церемонный поклон. В сочетании с подчеркнуто отстраненным выражением лица это не могло быть воспринято иначе как дерзкий вызов. И мимо отца он прошел, не удостоив того даже взгляда, а когда повернулся к нему лицом, то смотрел так, будто видел его впервые в жизни.
Конечно же, это был не кто иной, как Филипп Фицроберт, младший сын графа Глостерского. Приглядевшись, можно было отметить даже некоторое сходство, хотя сложены они были по-разному. Молодой человек был темноволосым, не плотным и кряжистым, а рослым и сухопарым, с грациозными, хотя и порывистыми движениями. Над ровными штрихами черных бровей утесом вздымался высокий лоб, а над ним густая шапка волнистых волос. Глаза его были подобны затушенным кострам, пламя которых угасло, но уголья еще тлеют. И все же сходство имелось. И отчетливее всего оно проявлялось в изгибе губ и внушительном подбородке. Похоже, эта родовая черта усиливалась с каждым новым поколением. То, что в облике отца наводило на мысль о непреклонности, у сына более походило на свидетельство упрямства.
Появление Филиппа вызвало некоторое замешательство, но он сам постарался разрядить обстановку, вновь почтительным и извиняющимся тоном обратившись к епископам.
— Прошу вас, достойные лорды, продолжайте. Я не хотел вам помешать.
Он попятился, смешался со сторонниками короля и занял место в заднем ряду.
Но напряжение не спало. Оно почти ощутимо висело в воздухе, ибо многие полагали, что Филипп не решится появиться здесь и предстать перед оскорбленным им отцом и государыней, которую он предал. Однако же выяснилось, что решимости у этого человека хоть отбавляй, причем держался он столь невозмутимо и горделиво, что трудно было объяснить такое самообладание одним бесстыдством.
При виде его даже епископ Винчестерский на мгновение опешил, но, впрочем, тут же справился с растерянностью и, властно возвысив голос, призвал всех присутствующих, сотворив молитву, приступить к рассмотрению тех важных вопросов, ради которых они и собрались.
До сих пор соперничающие претенденты лишь с осторожностью обосновывали свои притязания. Теперь пришло время выяснить, насколько далеко готовы они продвинуться на пути к взаимному примирению. Епископ Генри знал, что к императрице надобно подступаться с оглядкой, ибо уже не раз, пытаясь воздействовать на нее, расшибал лоб о неодолимую стену ее упрямства. Помимо всего прочего, ни в коем случае не следовало именовать ее графиней Анжуйской. Хотя ее истинный титул был именно таков, она считала его слишком низким для дочери короля и вдовы императора.
— Мадам, — обратился к ней епископ, — вам ведомо, сколь важны и неотложны рассматриваемые нами вопросы. Наше королевство слишком долго страдает от распрей. Без примирения страна не сможет залечить нанесенные войной раны. Вам, венценосным родственникам, более чем кому бы то ни было пристало жить в мире и согласии. Я взываю к вам, мадам. Пусть сердце подскажет вам верное решение, вы же укажете своим людям, что и как сделать для того, чтобы с этого дня прекратить терзать нашу многострадальную землю. — Я провела годы, размышляя об этом, — жестко сказала императрица, — и, по моему разумению, правда может быть лишь одна, а какова она — очевидно. Как было очевидно и когда умер мой отец. Он был законным королем, и никому в голову не приходило это оспаривать. Потеряв брата, я осталась единственным ребенком короля от его законной супруги Матильды, дочери короля Шотландии. Во всей Англии не найдется человека, который осмелился бы это отрицать. Значит, когда мой отец умер, других наследников, кроме меня, у него не было — откуда бы им взяться?
И ведь ни словом не обмолвилась о доброй дюжине детей от разных матерей, которых оставил старый король по всей Англии. Они не в счет, даже самые доблестные и благородные, те, что терпеливо и неизменно поддерживали ее. А ведь кое-кто из них сам мог стать куда лучшим королем, чем оба нынешних претендента, когда бы его происхождение не шло вразрез с нормандскими законами и обычаями. Иное дело Уэльс — там старший сын, законный он или нет, имеет право на наследство отца.
— И тем не менее, — звучно и властно продолжила императрица, — король, мой отец, еще за девять лет до своей кончины поднял вопрос о наследовании во время Рождественского суда и призвал всех вельмож своего королевства принести торжественную клятву признать меня — а среди моих предков насчитывается четырнадцать королей — его наследницей и будущей королевой. Так они и поступили, все до единого. Первым присягнул Уильям Корбейл, в ту пору епископ Кентерберийский. Вторым — мой дядя, шотландский король, а третьим, — она возвысила голос, заострив его как кинжал, — третьим был мой кузен Стефан, ныне явившийся сюда оспаривать у меня право на корону.
