— Ты любуешься своими грудками так же, как я своим петушком, — пробормотал он, швыряя невесту на кровать и срывая с себя одежду. — Тебе нравится изображать дикую сучку. — Мужчина кусал ее за шею и обводил кончиком языка ее ухо.

— Мне нравится соревноваться с тобой в чувственности, — призналась Огонек.

С потемневшими от страсти глазами Рэм сжал бедрами нежное тело женщины.

— Посоревнуйся с этим, — с вызовом сказал он, продолжая ласкать языком ее шею, грудь и живот.

Жадные поцелуи Рэма заставляли Тину стонать от наслаждения, ее губы приоткрылись, глаза повлажнели, и то, как она откликалась на его ласки, возбуждало Дугласа еще больше. Огонек притягивала Сорвиголову все ближе и ближе, стоя на коленях над ее телом, он медленно наклонялся, пока его фаллос не поровнялся с подбородком женщины. Сейчас она больше чем когда-либо напоминала кошку, лакающую молоко. Ее язычок покорял, совращал, сводил с ума. Рэм изогнулся и вскрикнул, не в силах сдерживаться:

— Милая, перестань, я изольюсь.

Она подняла голову.

— Пусть.

Черный Дуглас должен был главенствовать в сексе, по-другому он бы не смог. Он отодвинулся и накрыл своим телом тело Тины. Ее бедра раскрылись, принимая исступленные толчки так же, как ее рот принимал глубокие поцелуи жениха. Огонек не могла больше ждать, она теряла контроль, уносимая волной наслаждения, и ее тело забилось в ритме дикой цыганской музыки. Рэм не обратил внимания на крики невесты, змея сомнения свернулась кольцами в его мозгу, отравляя блаженство момента. Кто научил Тину этому? Король? Цыган? Патрик Гамильтон? Лорд знал, что она досталась ему девственницей, но девушка может быть опытной в других вещах. Ревность доводила его до неистовства.

Он полностью подчинил Тину себе, вновь возбудив ее, довел до животного состояния. Рэм словно пытался навсегда привязать ее к себе, лишить воли и разума, сделать так, чтобы любой другой мужчина не выдержал никакого сравнения с Черным Дугласом. Этот раз она запомнит до конца своей жизни, даже если никогда не перестанет заниматься любовью. Их близость продолжалась до бесконечности, она покорялась всему, что он с ней делал. В этот момент Огонек отдала бы мужчине все — свое тело, душу, всю свою жизнь. Все, кроме любви. Она дрожала, ослепленная страстью, но дрожь его тела была во много раз сильнее. Наконец он откатился и, в изумлении глядя на то место, где их тела соединялись, невеста Дугласа увидела, что ее бедра покрыты словно каплями тающего жемчуга.

Хоть и срывающимся голосом, но грозно, лорд спросил:

— Кто научил тебя любить мужчину таким способом?

— Ада, — прошептала она.

— Ада? — прорычал Дуглас.

— Я… я рассказала ей, что ты пробовал меня, и она спросила, не захотелось ли мне проделать такое же с тобой. Сегодня мне захотелось.

Он с облегчением рассмеялся и притянул ее к себе.

— Господи, как ты меня мучаешь. Ты для меня — и постоянная пытка, и наслаждение. — Рэм приник к ее губам в долгом поцелуе. — Мне нравится, как ты пахнешь. Мне нравится, как мы пахнем. — Это была самая интимная вещь, которую он когда-либо ей говорил.

После того как лорд и его вояки оставили замок, в нем наступили тишина и покой. Но Тина чувствовала себя словно заживо погребенной без солнца в массивных нависающих стенах крепости. Огонек металась, как тигрица в клетке. Мсье Бюрк уложил в корзинку роскошный обед, и леди Кеннеди с Колинбм отправились на пикник. Старший Дуглас был лучше Валентины осведомлен о возможной опасности, поскольку видел страшные раны, полученные бандитами, и настоял, чтобы охрана замка отправилась с ними. Люди могли поохотиться невдалеке, пока Колин делал наброски, и Огонек не чувствовала себя под постоянным надзором. На ней была яркая зеленая амазонка и длинные позвякивающие изумрудные серьги. Великолепные волосы леди Кеннеди каскадом спускались до талии, и Колин был удивлен, как точно она знала, что он хочет увидеть на своем портрете. Тина пожала плечом, в конце концов, кто лучше нее самой решит, что ей больше всего идет? И что толку в ложной скромности? Колин попросил невесту Рэма замереть, пока он сделает набросок. Она сидела верхом на Индиго, и темно-бордовый оттенок шкуры лошади представлял красочный контраст изумрудно-зеленому бархату. Художник всеми силами постарался передать позу женщины, прижавшуюся головой к шее берберийской кобылы.

Они устроились среди полевых цветов, чтобы перекусить, и Колин отгонял кружащих ос. Хрустящий хлеб был намазан гусиным паштетом со специями, повар положил в корзину горшочек с маринованными грибами, копченую лососину с каперсами[18] и пирожки с мясом и устрицами. Они запивали все это черничной наливной. А на самом дне корзины оказались еще яблоки и сливы.

— Позволь, я запечатлею тебя сидящей среди клевера и кашки. Рэм будет в восторге.

— Колин, — Тина решила идти напрямик, — я вижу, ты не испытываешь никакой враждебности к Рэмсею.

— А почему я должен ее испытывать? — спросил он.

— Ну, из-за несправедливости, ведь титул лорда после смерти Алекса унаследовал именно он.

Колин пожал плечами.

— Я — незаконнорожденный, хотя и не знал этого. А Рэм давно знал, но по доброте душевной скрывал от меня. — Несколько минут он молча рисовал, потом продолжил: — Меня не было в замке, когда произошла эта трагедия, а через неделю я был сильно ранен, обезображен в бою на границе. Смерть подошла так близко, что я не мог думать о других проблемах.

Тина нахмурилась. Значит, Рэм знал, что, если что-нибудь случится с Алексом, тогда он, а не Колин, станет лордом Дугласом.

— Ты однажды намекнул, что мой жених был влюблен в Дамарис, — как бы между прочим произнесла Огонек.

— Она была так мила, что мы все в нее влюбились, — задумчиво улыбнулся мужчина.

— Значит, это для него не больше чем мальчишеская фантазия?

— Надеюсь, — спокойно ответил Колин.

Огонек поняла, что больше она ничего от него не услышит. Как все-таки эти Дугласы умеют держать рот на замке!

Невеста Рэма надеялась, что ей хотя бы покажут наброски в конце дня, но Колин уперся — дескать, не все из них достаточно хороши. Вот когда он выберет наиболее удавшиеся и по ним напишет портрет — добро пожаловать, но не раньше. Тина пыталась добиться своего уговорами и хитростью, но все ее женские чары не могли победить упрямства старшего Дугласа.

По приказу Рэма, Драммонд отправился с командой к восточным берегам Шотландии, где стояло на якоре их судно «Каприз». Торговый корабль был окрашен в серый цвет и получил новое имя «Месть», так же, как и «Валентина». Начались постоянные набеги на берега Англии, от Бервина до Тайнемауса. Сам Рэмсей все время менял направление удара, нанося поражение врагам то на суше, то на море. Вскоре до Генриха Тюдора дошли вести, что нений негодяй, называющий себя «лордом-мстителем», вытворяет Бог знает что с английскими судами. Ходили слухи, что его судно видели одновременно у разных берегов, что, конечно, было невозможно. В то же самое время, стоило только Дакре совершить набег в Шотландию, как приграничные жители немедленно нападали на англичан, возмещая свои убытки, да еще и прихватывая все, что могли унести.

Послания протеста от молодого короля Англии отправились к королю Шотландии, наряду с судебным распоряжением об аресте «лорда-мстителя», переданным с особым королевским посыльным. Джеймс Стюарт решил не обращать внимания ни на послания, ни на распоряжение. Он был рад, что один из его аристократов имел достаточно смелости нанести сильный ответный удар. Король Шотландии гадал, кто же этот мститель, но знать наверняка не хотел, ведь тогда по закону чести он обязан был бы расправиться с нарушителем священного союза между Англией и Шотландией. Джеймсу было из кого выбирать — многие лорды страны славились своим необузданным нравом. Это мог быть и один из Гамиль-тонов, даже сам адмирал, граф Аран, или закаленный во всех невзгодах лорд Хоум, Дуглас или граф Ботвелл. Возможно, «лордом-мстителем» окажется даже кузен короля, Мэтью Стюарт, граф Леннокс, или этот дикарь, свирепый горец Арчибальд Кэмпбелл, граф Аргайл.