Но тем счастливым летом, на той кухне…

Я нисколечки не боялась обжечься или порезаться, с легкостью не спала по ночам. Каждый день я вся трепетала от радости: придет завтрашний день, и я опять смогу бросить вызов. В морковном пироге, который я готовила так часто, что знала весь порядок его приготовления назубок, осталась частичка моей души. Я так страстно любила ярко-красные помидоры, которые обнаружила в супермаркете, что жизнь была готова за них отдать.

Так я поняла, что такое радость, и это от меня никуда не уйдет.

Мне бы ни за что не хотелось потерять ощущение того, что в один прекрасный момент я умру. Иначе я не чувствую себя живой. Вот поэтому у меня такая жизнь.

Я знаю, каким красивым бывает лунный свет, как глубоко проникает он в душу, когда медленно бредешь в темноте по краю обрыва, потом с облегчением переводишь дух, выйдя на шоссе, и думаешь: всё, не могу больше, — и тут вдруг поднимаешь глаза к небу.

Когда я закончила уборку и приготовления, наступил вечер.

Зазвонил звонок, и тут же показался Юити, который с трудом толкал дверь, держа в руках огромный пластиковый пакет. Я вошла в прихожую.

— Просто не верится, — сказал Юити, с грохотом ставя пакет на пол.

— А что? — спросила я.

— Я купил всё, что ты мне сказала. Так много, что один донести не могу.

— Да? — я кивнула и попыталась сделать вид, что меня это не касается, но Юити стал дуться по-настоящему, и пришлось спуститься с ним до стоянки.

В машине стояло еще два огромных пакета из супермаркета, мы тащили их от стоянки до входа: такая тяжесть, просто руки отваливались.

— Ну, я еще накупил себе всякой всячины, — сказал Юити, держа в руках самый тяжелый пакет.

— Всякой всячины? — спросила я и заглянула в пакет, который несла. Кроме шампуня и тетрадок там лежало много продуктов быстрого приготовления. Так-так, всё ясно, чем он питается.

— Тогда носил бы их сам в несколько приемов.

— Вот еще. С тобой за один раз управимся. Смотри-ка, какая луна красивая, — Юити показал подбородком на луну, сияющую в зимнем небе.

— Да уж, действительно, — ехидно сказала я, но перед тем как войти в подъезд, бросила быстрый взгляд на луну, которая притягивала к себе. Она была почти полная и сверкала ярким блеском.

В поднимающемся лифте Юити сказал:

— Наверное, это имеет значение.

— Что?

— Ну, например, увидишь очень красивую луну, а потом это отражается на еде, которую готовишь. Но не косвенно, так чтобы приготовить лапшу «Любование луной»[4]. — Динь, лифт остановился, на мгновенье у меня в сердце образовался вакуум. Я спросила на ходу:

— Больше затрагивающее суть?

— Да, да. Более человечное.

— Есть, конечно. Непременно есть, — тут же ответила я. Если спросить об этом на викторине «Сто ответов», то наверняка, раздался бы рев голосов: есть, есть!

— Вот значит как. Я все время думал, что ты хочешь заниматься искусством, и сам для себя решил, что для тебя кулинария и есть искусство. Вот как…. Значит, тебе на самом деле нравится работать на кухне. Так я и знал. Хм, вот здорово, — Юити кивал головой, убеждая себя. Последние слова он произнес так, как будто разговаривал сам с собой. Я засмеялась:

— Ты как ребенок. — Недавний вакуум вдруг превратился в слова, и я подумала: Когда Юити со мной, мне больше ничего не надо. Это длилось всего мгновение, но я ужасно растерялась. Такая сильная вспышка, что в глазах потемнело. Переполнило сердце.

Я готовила ужин два часа. Юити в это время смотрел телевизор, чистил картошку. У него ловкие пальцы.

Смерть Эрико пока казалась мне чем-то далеким. Я не могла принять ее как есть. Это была мрачная реальность, которая понемногу приближалась ко мне, скрываясь по ту сторону рожденной шоком бури. Юити казался поникшим, как ива под проливным дождем.

Поэтому мы специально не говорили о смерти Эрико, что-то, непонятно что, нарастало во времени и пространстве, и сейчас у нас не было никакого выхода — только быть вдвоем. Ничего другого не оставалось, впереди тоже ничего не было, мы ощущали теплоту безопасного пространства. У меня не получается выразить это словами, но мне казалось, что обязательно настанет момент расплаты. Такое громадное и страшное предчувствие. И эта громада, наоборот, воодушевляла двоих сирот, пребывавших во мраке одиночества.

Когда совсем стемнело и наступил прозрачный вечер, обильный ужин был готов и мы приступили к еде. Салат, пирог, рагу, котлетки. Жареный в масле соевый творог, овощи, вареные в сое, лапша из бобовой муки и салат с птицей, киевские котлеты, свинина в кисло-сладком соусе, китайские пирожки шаомай… Блюда из разных стран шли вперемешку, но мы, спокойно, никуда не торопясь, съели все, запивая вином.

Юити опьянел, чего обычно с ним не случалось, я подумала: странно, выпили-то мы немного, посмотрела на пол и обомлела: там валялась пустая винная бутылка. Наверное, он опустошил ее, пока я готовила еду. Неудивительно, что он опьянел, — подумала я и спросила:

— Юити, а ты что всю эту бутылку выпил?

— Ага, — ответил он, лежа на диване и грызя сельдерей.

— А по лицу незаметно совсем, — сказала я, и Юити вдруг сразу сильно погрустнел. Я подумала: трудно ладить с этими пьяными, и спросила:

— Что случилось?

Юити ответил абсолютно серьезно:

— За этот месяц мне все об этом говорили. Прямо в сердце отпечаталось.

— Все — это твои институтские товарищи?

— Угу.

— Так ты целый месяц пил?

— Угу.

— Ну, тогда, конечно, зачем было мне звонить, — улыбнулась я.

— Телефон светился, — он тоже улыбнулся мне в ответ. — Ночью возвращаешься пьяный домой, а телефонный автомат ярко светится. Его хорошо видно, даже издалека на темнущей дороге. Дойду до него — ой, Микагэ надо позвонить: ххх — хх — хх, найду телефонную карточку, даже в будку войду. Но как только подумаю, где я нахожусь, о чем буду говорить, сразу желание пропадает и не звоню. Вернусь домой, завалюсь спать, а снится, что ты плачешь по телефону и сердишься на меня.

— Ну, то, что я буду плакать и сердиться — ты сам себе напридумывал. Не так страшен черт, как его малюют.

— Да. Я вдруг почувствовал себя счастливым. — Юити и сам, наверное, плохо понимал, что говорит. Он продолжал очень сонным голосом, выцеживая из себя слова по капле: — Микагэ, мамы не стало, а ты пришла в эту квартиру и сейчас здесь, передо мной. Если бы ты рассердилась и не захотела больше видеть меня — что ж, ничего не поделаешь, я был к этому готов. Тогда мы жили здесь втроем…Мне так тяжело стало. Думал, больше не увидимся… Мне всегда нравилось, когда кто-нибудь останавливался у нас и спал на диване для гостей. Такие белоснежные простыни, собственный дом, а как будто где-то в поездке… Я последнее время плохо питался. Много раз думал: дай-ка приготовлю себе что-нибудь. Но еда тоже светится. Съешь ее, и всё пропадет, правда же? Мне было лень, и я только и делал, что пил. Если я все как следует объясню, ты, может, никуда не уйдешь и останешься здесь. Ну, по крайней мере выслушаешь меня. Мне было страшно надеяться на такое счастье. Очень страшно. Я надеялся, но если бы ты на меня рассердилась, то тогда бы я уж точно опустился на самое дно глубокой ночи. У меня не было ни уверенности, ни упорства, чтобы объяснить тебе эти чувства, так чтобы ты поняла меня.

— Да уж, в этом весь ты, — сказала я сердито, но в моем взгляде было сочувствие. Год и месяцы соединяли нас, рождалось глубокое взаимопонимание, похожее на телепатию. Мои сложные чувства, кажется, дошли до этого пьянчуги. Юити сказал:

— Вот было бы хорошо, если бы сегодня никогда не кончалось. Чтобы эта ночь продолжалась всегда. Микагэ, живи здесь.

— Могу и пожить, — я постаралась сказать это ласково, всё равно это не больше, чем пьяные разговоры. — Но Эрико уже нет. Если мы будем жить с тобой вдвоем, то как мужчина с женщиной, или же как друзья?