— Ну?..

— Ну и отобрал. Стал не то нежитью, не то несмертью, а плата за его не-жизнь-не-смерть была — чужая кровь. Вот и летал с учениками своими вместе… охотился. И до сих пор где-то летает.

— Так надо ж Анегарду рассказать?!

— Не надо пока, — оборвала меня бабуля. — Не к добру их поминать. Может, так обойдется.

— Пока что не обходится, — я поймала себя на том, что снова тру горло.

Следующий день был храмовый. Наша деревенька слишком мала, чтобы в ней прокормился хотя бы храмовый служка, не говоря уж о храмовнике полного посвящения, так что у нас тут нестрого. У нас и храм-то — не храм, а так: круг простых каменных алтарей на поляне за деревней, ни мрамора с позолотой, как в столице, ни даже крыши-навеса, как в Оверте. Кому чего надо — сам возносит жертву и положенную к случаю молитву, и на том успокаивается. Но дети рождаются все-таки не каждый боговорот, да хоть бы и каждый — им здесь жить. Так что посмотреть, кто станет покровителем малышу Гвенды, пришли многие. И мы с бабулей тоже, а как иначе?

В праздничной полосатой юбке и расшитой знаками богокруга выбеленной рубахе, с распущенными волосами — почти до колен! — Гвенда оказалась такой красавицей, что и богам впору. Совсем непохожая на простую селянку, что угощала нас ужином, жаловалась на неслуха Ронни и кивала рассуждениям мужа о видах на урожай. Словно все земное, суетное и маятное, было всего лишь лягушачьей шкуркой, сброшенной в единый миг. Малыш спал у нее на руках, взволнованный Чарри поддерживал жену под локоть. За ними шли свидетели: бабка Грета и кузнец. А уж позади валил прочий люд.

Говорят, в настоящих храмах, где каждому богу служит свой посвященный, для любого случая заведен особый порядок. Но мы здесь обходим алтари, сообразуясь с собственным пониманием. Ясно ведь безо всяких посвященных, что при обручении надо восславить Звездную деву, на свадьбе — задобрить Хранителя стад и Жницу, а, провожая умершего, поклониться Старухе-прядильщице. Ребенка же, только пришедшего в людской мир, прежде всего показывают Великому отцу, хранителю верхнего мира и господину над всеми прочими богами, кроме Прядильщицы, хозяйки судьбы и смерти. Перед его алтарем впервые произносят вслух назначенное ребенку имя. И так же, как родители дают дитю жизнь, так Отец и Старуха решают, продолжиться ли этой жизни в людском мире или отправиться сразу в мир верхний или нижний.

Поэтому я понимала волнение Чарри, когда он, взяв из рук жены новорожденного сына, положил его на алтарь Великого отца, отступил на шаг и сказал:

— Я прошу благословения и покровительства для своего сына Кевина.

Понимала и страх Гвенды, когда она чуть дрожащим голосом повторила за мужем ритуальные слова.

Ребенок лежал тихо, уже не спал, но и не хныкал. Тишина сгустилась над храмом — и прервалась общим вздохом, когда упавший с небес луч обвел малыша сиянием и угас. Благословение получено.

Чарри взял малыша, передал Гвенде: следующим в кругу стоит алтарь Прядильщицы, с богиней первой должна говорить женщина. Три шага, и руки матери опускают дитя на грубый черный камень.

— Я прошу благословения и покровительства для своего сына Кевина.

Теперь уже Чарри повторил за женой. Я заметила, как Гвенда сжала его руку. Мне на ее месте тоже было бы страшно сейчас. А ну как хозяйка подземного мира сама, в зримом обличье, появится, чтобы заявить права на младенца?

Но нет: вокруг голенького тельца лишь сгустилась на мгновение непроглядная тьма — и растаяла, унеся страх. Долго ли, коротко, гладко или коряво — Старуха не отказала малышу в земной судьбе.

Гвенда поклонилась, прежде чем взять сына с алтаря Прядильщицы.

Малыша благословили на земную жизнь, и боязливая тишина сменилась веселым ожиданием. Не все ли равно, по большому счету, кто именно будет назван покровителем ребенка? Кто их видел, этих покровителей? Некоторым они и впрямь помогают — как мне Звериная матерь, — но куда чаще знать своего бога лишь затем и нужно, чтобы не путаться, к какому алтарю ходить по храмовым дням. Зато после обряда счастливые родители выставят угощение, а праздник — всегда праздник.

Поэтому событие заметили не все. Но я видела, как у предпоследнего алтаря сгустилась из воздуха светлая фигура с сияющим клинком. Как огненный меч коснулся плеча ребенка, ставя печать — настоящую, зримую печать бога, какая есть хорошо если у одного из тысячи!

Бросил короткий взгляд на оторопевших Чарри и Гвенду, кивнул — и растаял.

Замерли, кто видел. Заозирались, кто проглядел. Четверо у алтаря — родители и свидетели — будто вовсе окаменели. В нашей деревеньке — избранник Воина! В прежние времена такого ребенка сразу взял бы на воспитание местный барон, да не абы как, родным бы сыном вырастил: честь великая. Теперь же… хотя, почем мы знаем, что теперь? Не слыхала я, чтобы у простых людей избранники богов рождались. Только в старых легендах, которым и не знаешь, верить ли.

Теперь уже Чарри поклонился, прежде чем взять сына, — низко, до земли. Подошел к последнему алтарю, едва не забыл передать дитя Гвенде — хорошо, бабка Грета толкнула в бок. Последний алтарь принадлежал Звездной деве.

Да уж, думала я мгновением спустя, этот день у нас забудут нескоро! Юная богиня любви, дева, слепленная из света звезд, не показывается в храмах: ее внимание принадлежит лишь одному или двоим. Но ведь совсем не обязательно снисходить к людям воочию, чтобы явить свою волю.

Всего лишь упала звезда — и рядом с печатью Воина появилась еще одна.

— Эй, сестренка, — услышала я, — что это ты делаешь? Я первый успел, он мой!

— Твой, твой! — отозвался смеющийся голос. — Он-то твой, не спорю, но его любовь — моя!

Или показалось? Я оглянулась на бабушку, вгляделась в лица людей. Показалось, наверное…

Ронни пропал через два дня, как раз на Воина. Пошел перед рассветом на реку, верши проверить — и не вернулся.

Тревогу подняли ближе к обеду. Обыскали все известные нашей ребятне рыбные места, все ближние земляничные поляны, заглянули и к нам с бабушкой. Ясно, что мы отправились в деревню.

С Гвендой сидели бабка Грета и Колин: денек выдался справный, кто на полях, кто на огородах, без толку судачить людям некогда. Гвенда то вскакивала, глядя в конец улицы, то начинала всхлипывать, и тогда бабка Грета гладила ее по плечу и шептала что-то успокаивающее. Проку с обеих было мало. Хорошо, Колин умеет объяснить толком…

Верши Ронни поставил с вечера, а где именно — ни его приятели, ни Гвенда с Чарри знать не знали. Нашел рыбное местечко, а уж тем более прикормил — оно твое, допытываться не принято. Мальчишка обещался вернуться быстро, помочь матери с огородом — да ведь все они, мелкие, обещать горазды, а потом заиграются и не заметят, сколько времени прошло. Так что встревожилась Гвенда не скоро. Лишь тогда спохватилась, когда пришла пора отправить сына в поле с обедом для Чарри.

Первым делом решили, что охламон сбежал на поиски приключений: хоть он и задрал нос перед остальной ребятней, что его маленького братца отметил печатью Воин, самого наверняка грызла зависть. Покровителем Ронни считался Хранитель стад — самое то для деревенского парня, и никогда раньше он не мечтал искать другую долю. Но — мало ли, что стукнет в дурную пацанячью голову? А день Воина — самый что ни на есть подходящий для любых начинаний, где нужды отвага, сила духа и прочие почти бесполезные в сельской жизни, но ценимые мальчишками качества.

Однако Гвенда сказала, что из дома не пропало даже старой тряпки, даже сухаря. Не говоря уж о том, что любимый нож Ронни как торчал в стене за поленницей, так и торчит.

— Вчера допоздна лучину колол, позабыл, видать, — растерянная Гвенда мяла в руках край полосатого фартука. — Да не убежал бы он так. Он нам помощник, ему это нравится.

Заплакал Кевин, Гвенда, всхлипнув, пробормотала:

— Кормить пора…