– Ситуация… Похоже, ситуация изменилась, – чувствуя отвращение к себе, произнес Стэннер. – Не думаете, что надо избавить этого сукина сына от мучений?

– Думаю, в таком виде он будет лучшей уликой. – И Крузон снова натянул брезент на пленника. – А теперь, Стэннер, вы расскажете мне все гребаные подробности, которые вам известны. Прямо сейчас, майор. Сейчас. А потом сделаете несколько телефонных звонков.

Потирая исцарапанную и распухшую щеку, Стэннер сказал:

– Я расскажу вам, что могу, но…

– Все, – непререкаемым тоном проговорил Крузон. – А потом будем звонить и докладывать.

Стэннер сделал над собой усилие и поборол приверженность к соблюдению секретности.

– Хорошо. Я расскажу вам все. Но от телефонных звонков не будет толку, надо звонить не из города.

– Угу. Я уже придумал как. – Он взглянул на Брейкенриджа. – Давайте положим его ко мне в багажник. Если нести осторожно…

– Подождите, – возразил Стэннер. – Он ведь может с ними общаться. Если мы даже его убьем и оставим тело для доказательства, откуда нам знать, что какая-нибудь часть тела не продолжает с ними сообщаться? Может, она все равно будет вести передачу. Нам придется его сжечь, но тогда он уже не будет никаким доказательством. Так что – нет.

Глаза Крузона наполнились слезами, он отвернулся и вытер их. Потом снова взглянул острым взглядом на Стэннера.

– Нет, – мрачно кивнув, согласился он. – Мы заберем его с собой. Давайте положим его в вашу прокатную машину.

Стэннер с изумлением на него посмотрел. Потом понял.

– О'кей, – громко согласился он. Так, чтобы Брейкенридж услышал.

Но им все равно пришлось убить существо, которое было Мартином Брейкенриджем. Нельзя было позволять ему действовать и дальше, заражая все вокруг. Чем меньше их будет, тем лучше.

И сделать это пришлось быстро. Стэннер выполнил саму работу, а Крузон следил за улицей. Стэннер почти ничего не чувствовал, трижды выстрелив Брейкенриджу в затылок, а потом еще дважды в спину. Затем отсек топором ему голову, словно тот был сверхъестественным созданием древних времен. Сложил останки в багажник машины, которую взял напрокат, и отогнал ее за насколько кварталов, на широкую, грязную дорогу, куда направил его Крузон, потом свернул на узкую дорогу вдоль ручья; ее заслоняла высокая стена эвкалиптов, и местные подростки иногда останавливались здесь, чтобы потрахаться. Стэннер вылез из машины, оставив мотор включенным, положил на педаль газа увесистый булыжник и толкнул машину вперед, к ручью Квибра-Крик.

Вдалеке возник звук сирен. Стэннер остановился и прислушался. Сирены приближались. Существо, которое было Брейкенриджем, передало именно то, на что они рассчитывали; некоторые из них, выглянув из окон, видели, что он поехал в сторону старой дороги и к ручью. Какое-то время они будут толочься вокруг в поисках машины, а потом, если он сам хорошо спрячется, вернутся в дом Крузона. Это их хоть немного задержит. Крузон оказался ловким полицейским.

Глупо было возвращаться домой, – думал Вейлон.

Он сидел на корточках в зарослях большого куста камелии в палисаднике какого-то урода напротив своего дома. Цветы камелии зимой, надо же! Красные цветы покрывали купол из темно-зеленых листьев. Опавшие цветки со слегка потемневшими краешками распадались на лепестки под ногами.

Вейлон чувствовал, что замерз, но как-то отдаленно чувствовал, на самом деле ему было плевать на это, он был голоден, но есть не хотелось.

Сначала он пошел к Расселу, потому что Рассел – парень из пиццерии, который продавал ему дурь – жил всего через полтора квартала от дома, который снимала мать, на Хиллвью-стрит, над Квибра-Вэлли. Он подумал, что, может, отсидится у Рассела, пока эта мать не уйдет, и тогда он сможет нырнуть в дом, забрать жесткий диск из компьютера и какую-нибудь одежду. И пистолет калибра 0,25, который мать хранила в стенном шкафу.

Возле дома Рассела он услышал, что в гараже кто-то ходит, и решил сначала провести разведку. Заглянул в боковую дверь гаража и увидел Рассела возле деревянного верстака у тисков. Рассел, с его конским хвостом, хомячьей неуклюжестью, с татуированными руками, Рассел в дурацкой футболке с пожарной скоростью собирал передающую установку, причем его руки двигались так шустро, что Вейлон не мог уследить за ними.

А потому Вейлон попятился от гаража Рассела и поплелся к собственному дому. Плелся и размышлял.

Некоторых людей нельзя превратить в этих тварей без массы хлопот, а вот других – можно. Вроде как это зависит от состояния твоего мозга. От того, сказал Рональд, стал ты уже наполовину таким или нет. Ну, типа того. Чем больше ты уже запрограммирован, тем легче станешь полностью запрограммированным. Вроде так.

Кажется, что взрослых изменить очень легко. Они потеряли что-то такое, что заставляет их сопротивляться. Во всяком случае, большинство.

Вроде его мамы.

С тех пор как Вейлону удалось сбежать из школы, он пребывал словно бы в относительном покое мертвой зоны торнадо. Просто переставлял ноги, пытался не вспоминать, как вырывались лучи из глаз его матери, не думать о мальчике, который лежал на спине в душевой, а ему силой разжимали челюсти. Но сейчас ураган снова подхватил его и понес. Вейлон упал на колени и зарыдал от горя, боль накатывала на него волнами.

Мама! Моя мама!

Обессиленный, он не мог решить, что теперь делать. Сначала он думал пойти в полицию, но кто знает, может, копы тоже все измененные? Ведь их должны были изменить в первую очередь?

Вот потому он и оказался возле дома, возле той квартиры, где он жил с мамой. Оказался скорее потому, что это был его дом, а не потому, что в нем есть что-то полезное.

Раз уж я здесь, – думал он, – может, пойти и забрать пистолет. Маленький пистолетик, который мама прятала в кладовке.

Нет. Надо уходить.

Он встал, несколько раз согнул колени, чтобы восстановить кровообращение, и почувствовал, что готов к действиям.

Он пойдет искать Адэр. Где можно, пройдет дворами, чтобы не мозолить никому глаза на освещенных улицах.

И тут Вейлон увидел мать. Она ползла по крыше многоквартирного дома на той стороне улицы. Одета так же, как в школе, но босиком. Она подтаскивала себя по чуть наклонной красной крыше, цепляясь за черепичные плитки руками и ногами и продвигая себя короткими рывками: бросок – остановка – подтягивание – вращение головой.

Вейлон резко отвернулся. Его вырвало на опавшие лепестки камелии.

Когда он снова поднял глаза, она, как обезьяна в зоопарке, сидела на корточках возле спутниковой антенны, на которой была масса дополнительных проводков и еще каких-то металлических штучек. Вейлон их толком не разглядел. Мать разворачивала тарелку, устанавливая ее в том же направлении, куда смотрели все остальные антенны на окружающих крышах.

– Мама! – Вейлон услышал собственный голос.

Она вроде бы остановилась, голова начала вращаться у нее на плечах, как на шарнирах. Губы приоткрылись, оттуда выглянуло вибрирующее металлическое щупальце и стало сканировать воздух. Она его услышала.

Вейлона накрыло белым холодным гневом. Он выскочил из куста камелии. На него налетело здание, потом под ногами оказалась полоска травы вокруг него, со свистом пронеслись ступени на второй этаж, промелькнули двери в коридоре верхнего этажа, надвинулась дверь в квартиру, распахнулась от его прикосновения…

На крыше что-то загрохотало.

… расстелился под ногами холл их квартиры, еще одна дверь, фантастический беспорядок ее спальни. Двери кладовки, обувная коробка на полке, в коробке пистолет, пули.

Он взял коробку с патронами, сунул ее в карман, взял в руки пистолет.

– Вейлон!

Он обернулся и увидел маму. Она стояла в дверном проеме и пыталась выглядеть как всегда. Не забыв улыбнуться. И раскрыть объятия. На шее у нее остались раны от того, что там, в школьной раздевалке, они перегрызли ей глотку. Раны не кровоточили, они были затянуты чем-то вроде целлофана, и под прозрачной пленкой Вейлон видел, как пульсирует кровь и другие жидкости.