Из будки на переезде вышла тетка в ярко-желтом жилете, за ней мужик в плаще.

– Бензин кончился? – крикнул мужик Бабкину. – Туши свет, сливай воду: на шоссе не сторгуешь, а заправка в Гагарине.

– А-а?

– Чего «а»? Церква тут есть. У бати «Москвич», может, даст малку… Пихай аппарат под навес…

– Вот еще! – заорала тетка. – Буду я чужое стеречь!..

– Пихай, говорю! – прикрикнул на Бабкина мужик и повернулся к тетке.

– Смолкни, а то обидюсь!

Он помог Бабкину приткнуть мотоцикл к будке. Постучал по шлему.

– Поактивней натяни! Соскочит с башки-то.

– Не натягивается, – пробормотал Бабкин.

– Калган у тебя будь здоров! – заржал мужик. – Значит, мозгов много. Как звать-то?

– Влад

– Вован, значит… А я Толян, На краю деревни под раскидистой рябиной, с вершины которой, свесив башку, уставилось вн чучело, в маленьком прудке среди попискивающих нутрий длинным сачком ковырял воду толстый старик в красной синтетической куртке.

– Генералам! – поприветствовал его Толян. – Чего воду мутишь? Старик разогнулся.

– Мотыля вот ловлю на Птичий рынок, не ловится.

– А на Птичке только самцов берут. Ты проверяй.

– Ладно врать-то!

– Точно говорю. Мотыля на половое меж зубов проверяют. Протянулся – самка, отбрасывай. Яйцами застрял – самец. Все научи. Что б вы без меня делали, если б я всю дорогу чалился?

– Кто это с тобой? – перебил Петров.

– Вован с Москвы. Корефан мой. С бабой поругался. Порнуху на ночь ходил смотреть малек. Для сна. Утром пса не вывел, заспал. Пес нагадил. Баба обоих и выгнала. – Толян обернулся к Бабкину. – Так я говорю?

Бабкин пожал плечами.

– П-приблительно.

Петров, насупясь, внимательно осматривал Бабкина.

– Зачем башку мотоциклетную нацепил?

– От дождя, от ветра! – заступился Толян. – Да он ее сымет, дядя Федь. Со временем. Батя прибыл, не знаешь?

– Мне-то какой он батя? – скривился Петров. – Я в религию не верю. Ступай давай, не мешай. Собаку-то пристегни.

Возле церкви мотались на веревке две рубахи и хлопал надутый ветром пододеяльник.

Толян кивнул на церковь:

– В прошлом году грабанули, а не отразилось, денег – как у дурака махры. Собаку-то привязать надо. Не кусается?

– П-почему не кусается? – обиделся Бабкин. – Ку-кусается, когда надо. Церковь была в неубранных лесах. Возле лесов валялась разбитая бочка с побелкой, рваные мешки – под цемента, доски… На ржавых, покоробленных листах схватился невыработанный рас На правом приделе церкви стучал по обрешетке лист оцинкованной кровли.

Из сторожки с тазом в руках и связкой прищепок через плечо вышла старуха в офицерском кителе.

– Э! На катере! – окликнул ее Толян. – Стоять!

– Пошел ты!..

– Чего ты, в натуре? Сама кочегара просила!..

Сразу помягчев, старуха поставила таз на хромую лавочку возле неогороженной могилы.

– Заходите, пожалуйста, в трапезную. Там батюшка. Толян подтолкнул Бабкина:

– Вон домик кирпичный.

Бабкин на всякий случай постучал в обитую коричневым дерматином дверь с наколоченным на ней шляпками обойных гвоздей большим крестом.

– …Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас!.. Сзади на Бабкина налетел Толян, вдавливая его в дом. Бабкин шагнул, не посмотрев куда, и сокрушил стоявшие в междверье кастрюли.

– …Слава Отцу и Сыну… – дорокотал невидимый передней бас, и следом впритык раздраженный женский голос крикнул:

– Что там еще?

– С благоприятной погодкой вас, граждане! Каструлю тут… Из трапезной шикнули и продолжили религию.

Бабкин оглядел переднюю. Справа от двери шумел отопительный котел с осколком водомерной трубки, рядом стояли два ведра с углем и таз со шлаком. На котле сушились поленья. В углу кипел чайник. Толян по-хозяйски выключил плитку.

– Все кипит и все сырое.

В переднюю выходили три комнаты. Бабкин заглянул в ближайшую: шесть застеленных раскладушек, икона, лампадка, на подоконнике старинная, книга в протершем кожу деревянном переплете.

Торян замел веником пролитые щи и бухнулся на раскладушку.

– Толковище!.. – усмехнулся он, прислушиваясь к соседней» комнате. – Опять ругаются.

– На все, Леночка, надо испрашивать благословение батюшки, – спешил раздраженный женский голос. – А ты?.. Мы с таким трудом собирали церковное собрание. Батюшка сам по бам ходил, чтобы был кворум. Из райисполкома человек специально приехал. Зачем ты за нее выступила? Если бы не ты – ноги ее здесь не было! Какой это староста?!

– Прекрати, мать! – мужской голос был нкий и хрипловатый. – Читай, Женя, не отвлекайся.

– «…Не должно у других искать истины, которую легко заимствовать от Церкви. Ибо в нее, как в богатую сокровищницу, Апостолы в полноте положили все, что принадлежит истине, так что каждый желающий может принимать от нее питие жни…»

– Книги читают, – сказал Толян. – Сейчас отмолотят – попу представлю. Батя путный. Садись, чего стоишь?

Бабкин сел.

– Здесь Димка спит, детский врач, регентует у нас, – Толян хлопнул по соседней раскладушке. – И за дьякона. У бати сын, кстати, тоже дьякон, недавно врукоположение принял. Здесь Женька-сумасшедший. Артист бывший. Жофрения. Остальные – пацаны с Москвы, певчие. Новые ребята. Прежних-то батя выгнал, которые при отце Валентине пели. Шадаев фамилия. Про него в газете писали. Духарной мужик был. В Орепьеве стройбат бабу отодрал, ну и побили малек. Он к ним в рясе, с крестом, во всем обличье в часть поперся. Разговоры разговаривать. Чудной. Андропова отпевать отказался. Его архирей за рубеж в Он теперь во Франции. Перестройка, еж твою медь! Сажать хотели. Плюральм и альтернатива. Слышал, нет: «Что ты жалобно поешь, Алла Пугачева? Хрен теперь вина попьешь у Миши Горбачева». – Толян постучал по стене, за которой храпели. – Там баба Димкина. Она неграм французский язык преподает. Скоро третьего родит.

– От негра?

– Зачем? От Димки. Баба-то его.

– Сколько у нее времени? – тупо спросил Бабкин, вспомнив про свой дом, беременную жену Светлану и про то, что она его выгнала.

– Не знаю, пузо – во! – Толян дотронулся до батареи. – Не греет, падла!.. Иди пошуруй! Я бы сам кочегаром пошел, да батя боится: запью – спалю халупу. А чего, запросто.

Бабкин присел на корточки перед котлом, потыкал в топку лыжной палкой. В прихожую вошла старуха в кителе.

– Значит, истопником у меня будешь, – утвердительно сказала она, сваливая возле котла охапку дров. – Я знакомства-то так и не провела: Вера Ивановна.

Бабкин не успел представиться, в трапезной вспыхнул шум, задвигались стулья.

– Пошли! – скомандовал Толян. – Отыграли девки Пасху, откатали яйца! Батю отец Валерий звать.

– Шапку сними, – спохватилась староста.

Бабкин стащил с головы шлем и робко шагнул вслед за Толяном в трапезную. На торце стола натуральный священник в черной рясе, лысый, с седой бородой, накладывал в чашку гранулированный кофе иностранной банки. Рядом на устаревшем диване немолодая женщина в гуцульской душегрейке с неприятным культурным лицом что-то вышивала. Бабкин почему-то сразу понял: раздраженный голос – ее. Дальше столетняя ведьма обсасывала сухарь, девушка в дымчатых очках сидела, опустив голову. По правую руку от священника восседал молодой носатый бугай, наверное, обладатель баса. За ним по всей длине стола расположился народ помельче, можденный парень, похожий на Гоголя, уткнулся в раскрытую книгу.

– Женя, – сказал ему отец Валерий, – рубашку застегни.

– Благодарю вас, батюшка. Большое вам сыновье спасибо. – Он послушно застегнул пуговку на расстегнутой до пояса рубашке и страдальчески взглянул на батюшку: правильно ли он сделал.

– Обои пуговки, – подсказала Вера Ивановна. – И пинжачок.

– Да-да, – благодарно затряс головой Женя и справился со второй пуговицей. Отец Валерий отер лицо вафельным полотенцем. К нему подскочила Вера Ивановна.

– Чистое возьми, батюшка. Что ты этой гусиной плотью трешься? Опять личико запаршивеет…