Кстати, совершенно не очевидно, что, восприняв просвещение и поступившись какими-то положениями иудаизма, евреи получили бы взамен спокойную жизнь. Страна, которая ближе всего подходила бы к идеалу Мендельсона, – это Соединенные Штаты, где идеи просвещения опирались на прочный фундамент английского парламентаризма и плюрализма религиозной терпимости. В том самом году, когда Мендельсон писал свой «Иерусалим», Томас Джефферсон в своих «Заметках о Вирджинии» (1782) доказывал, что существование набора из нескольких разумных и этичных религий – лучшая гарантия как материального и духовного прогресса, так и свободы человека. Дуалистическое решение Мендельсоном «еврейского вопроса», позднее в сжатом виде сформулированное поэтом Иудой Лейбом Гордоном, как «еврей в своем шатре, и человек повсюду», очень хорошо соответствовало американским религиозным идеям. Как и население в целом, большинство американских евреев поддерживало движение за независимость, хотя среди них были и лоялисты и нейтрально настроенные. Другие же активно участвовали в борьбе. На публичном обеде, который давался в Филадельфии в 1789 году в ознаменование новой конституции, был специальный стол, еда на котором соответствовала еврейским диетическим законам.
Евреям там было что праздновать. С учетом их истории, они получали от новой американской конституции больше любой другой группы: разделение церкви и государства, всеобщая свобода совести и не в последнюю очередь – конец всех религиозных проверок при назначениях на службу. И конституция практически давала евреям права, хотя в некоторых штатах и с некоторым ограничением. Так, в протестантской Северной Каролине последние правовые ограничения евреев (правда, мелкие) исчезли лишь в 1868 году. Но в целом еврей чувствовал себя свободным в Соединенных Штатах; более того, он чувствовал, что его ценят. Тот факт, что еврей усердно практикует свою веру и прилежно посещает синагогу, не являлся здесь недостатком, как в Европе; в Соединенных Штатах он служил пропуском в среду респектабельных граждан, так как здесь все нормальные виды благочестия рассматривались как опоры, на которых держится общество. Евреи не обрели в Америке нового Сиона, но, по крайней мере, они нашли здесь постоянное место для отдыха и дом.
В Европе просвещение принесло им надежды, обернувшиеся иллюзиями, и возможности, которые превратились в новые проблемы. В некоторых местах вообще не было в отношении евреев здравого смысла. По итогам трех разделов Польши (1772, 1793 и 1795) Российская империя, доселе отказывавшаяся пускать к себе евреев, приняла их, удовлетворяя свои территориальные аппетиты, в количестве миллиона. Это дало им право проживания, но лишь в пределах черты оседлости, где их количество, нищета и бесправие быстро возрастали. В Италии, по крайней мере, в областях папского подчинения, положение евреев также ухудшилось при папе-антисемите Пии VI (1775—1799), чей Эдикт о евреях, изданный в самом начале его долгого правления, вел прямо к насильственному крещению. Закон обязывал евреев выслушивать пренебрежительные и оскорбительные службы; если еврейский ребенок был окрещен (например, по секрету служанкой-католичкой), то церковь могла позднее предъявить свои права на него. Человека забирали в Дом Новообращенных, где от него требовали согласия (если он был уже взрослым); он мог дать его – лишь бы выйти оттуда. Феррара, некогда либеральная по отношению к евреям, стала теперь хуже Рима. В 1817 году (!) маленькая дочь Анжело Анконы была отнята у родителей вооруженными людьми, состоящими на службе в трибунале архиепископа, на том основании, что за пять лет до этого ее, двухмесячную, тайно крестила нянька, позднее уволенная за нечестность. В итоге все это привело к тому, что в гетто Феррары воцарился террор.
Государства, считавшие себя более просвещенными, вели себя не намного лучше. Австрийская императрица Мария-Терезия изгнала евреев из Праги в 1744—1745 годах, хотя через три года их пустили обратно. Фридрих Великий, несмотря на репутацию покровителя просвещения, ввел в 1750 году в действие так называемый еврейский закон, который проводил различие между «обычными» и «необычными» евреями. Последние были лишены наследственного права на проживание; в первой группе оно предоставлялось лишь одному ребенку. Евреи были обязаны платить налоги «за защиту» и штрафы взамен воинской службы; кроме того, они обязаны были покупать ряд товаров у государства. Им предоставлялся лишь ограниченный выбор занятий и профессий. Первые настоящие реформы в Центральной Европе были проведены сыном Марии-Терезии Иосифом II, который правил с 1781 года. Но даже и они были непоследовательны. Иосиф ликвидировал специальный избирательный налог и желтый знак, запрет на посещение евреями университетов и ряд профессиональных ограничений. С другой стороны, он запретил вести общественную и деловую документацию на идише и иврите, покончил с раввинской юстицией и ввел для евреев воинскую повинность. Для евреев сохранялись ограничения на проживание в Вене и ряде других мест. К тому же их права часто нарушались враждебно настроенными бюрократами.
Вообще надо сказать, что эффект от этих реформ (Judenreformen) и Эдиктов о терпимости (Toleranzpatent) зачастую смазывался отношением к ним при проведении в жизнь мелких чиновников, опасавшихся, что евреи скоро будут претендовать на их места. Так, например, австрийский закон 1787 года требовал от евреев принять имена и фамилии немецкого типа. В то время как у евреев-сефардов давно уже установилась испанская традиция фамилий, ашкенази были в этом отношении весьма консервативны, следуя древней традиции, когда человек пользовался своим именем в сочетании с именем отца; например, с использованием иврита и идиша, его могли звать Яков бен Ицхак. Отныне же древнееврейские имена объявлялись незаконными, и бюрократы издали списки «приемлемых» имен. Чтобы получить «приличные» фамилии, производные от названий цветов и драгоценных камней (как-то: Лилиенталь, Эдельштейн, Диамант, Сапфир, Розенталь), приходилось давать взятку. Были особенно дорогие фамилии: Клюгер (мудрый) и Фролих (счастливый). Большинство же евреев скучающие чиновники безжалостно разделили на четыре категории и соответственно назвали: Вайс (белый), Шварц (черный), Гросс (большой) и Кляйн (маленький). Многим беднякам достались совсем неблагозвучные фамилии, которые всучили им ехидные клерки: Глагенштрик (веревка с виселицы), Эзелькопф (ослиная голова), Ташенгреггер (карманник), Шмальц (смазка), Боргенихт (не бери взаймы). Евреев, происходивших от священнослужителей и левитов, которые могли претендовать на фамилии вроде Коэн, Кан, Кац, Леви, заставляли их германизировать: Кацман, Конштейн, Аронштейн, Левинталь и так далее. Большая группа получила фамилии, исходя из места рождения: Броды, Эпштейн, Гинцберг, Ландау, Шапиро (Шпейер), Дрейфус (Трир), Горовиц и Познер. Мерзкое ощущение от этой процедуры усиливалось тем, что люди знали: главная цель, которую преследовало правительство, состояла в том, чтобы евреев было легче облагать налогами и призывать в армию.
Внутреннюю противоречивость так называемых просвещенных деспотов прекрасно иллюстрирует политика в отношении евреев последних лет французской монархии. В январе 1784 года Людовик XVI ликвидировал избирательный налог на евреев: через 6 месяцев евреи Эльзаса были подвергнуты «реформе», которая ограничивала право евреев давать ссуду и торговать скотом и хлебом, заставляла их запрашивать у королевских властей разрешение на брак и устанавливала ценз, в соответствии с которым те, кто не имел разрешения на проживание, могли быть высланы. Это было отражением антиеврейских настроений в Восточной Франции, где проживало в это время много евреев-ашкенази, являвшихся объектом ненависти на бытовом уровне.
Эта двойственность не получила полного разрешения и с началом Французской революции. Теоретически революция должна была сделать всех людей, включая и евреев, равными. Со своей стороны евреи должны были отказаться от своего сепаратизма. Тон был задан Станиласом Конт де Клермон-Тоннером, который на первых дебатах по «еврейскому вопросу» 28 сентября 1789 года заявил, что «не может быть нации внутри нации». А раз так, то: «Евреи должны быть лишены всего как нация, но им должно быть даровано все как личностям». Все бы ничего, но это был голос лишь просвещенной элиты. Глас народа мог от него отличаться существенно. Жан-Франсуа Ревбель, леворадикальный депутат от Эльзаса, упорно бился против предоставления тамошним евреям равных прав от имени «многочисленного, трудолюбивого и честного класса моих несчастных соотечественников», которые «были угнетаемы и мучимы жестокими ордами африканцев, наводнивших мой регион». Лишь преодолев сильнейшее сопротивление, Национальное Собрание проголосовало за декрет о полной эмансипации евреев (27 сентября 1791 года), к которому прибавился гнусный довесок, в соответствии с которым правительству следует получить долги, причитающиеся евреям Восточной Франции.
