Однако Герцль был не единственным евреем, который пришел в ярость и стал действовать. Другим был Бернар Лазар (1865—1903), чье настоящее имя было Барух Хагани, молодой писатель-символист из Нима. Он верил в полную ассимиляцию, и его можно было бы считать анархистом. В этот раз его впервые по-настоящему задел еврейский вопрос. Он стал наводить справки, но встретил ледяное отношение семьи Дрейфуса. Его возмутило отсутствие реакции среди евреев. «Что за мерзкая привычка, – писал он, – оставшаяся от прежних преследований: получать удары и не протестовать, гнуть спину в ожидании того, что гроза пройдет, и притворяться мертвым в надежде, что молния не ударит». Его собственное расследование убедило его, что Дрейфус – невинная жертва ложного обвинения. В конце 1896 года он издал (в Брюсселе) памфлет «Юридическая ошибка: правда о деле Дрейфуса». В нем впервые с еврейской стороны ставился вопрос об антисемитизме: «Он был арестован, потому что еврей; он был осужден, потому что еврей, и по той же причине в его пользу не слышно было голосов ни справедливости, ни правды». Согласно Лазару, Дрейфус был типичным еврейским мучеником:

«Он воплощает в себе не только многовековые страдания народа мучеников, но и его нынешнюю агонию. В его лице я вижу евреев, томящихся в русских тюрьмах… румынских евреев, лишенных прав человека, евреев Галиции, которых заставляют голодать финансовые компании и грабят крестьяне-фанатики, подстрекаемые священниками… алжирских евреев, избитых и обворованных несчастных иммигрантов, умирающих от голода в гетто Нью-Йорка и Лондона, всех тех, кого отчаяние заставляет искать пристанища в дальних уголках населенного мира, где они надеются найти, наконец, справедливость, которую лучшие из них провозглашали для всего человечества».

Лазар не ограничился этим памфлетом. Он умолял видных евреев заняться этим делом и добиваться его пересмотра. У него появился честный и сильный сторонник: Жозеф Рейнах, крупный еврейский адвокат. Это качнуло весы настроений еврейской общины – дело начинало становиться серьезным. К нему примкнуло много еврейской молодежи, в том числе и Марсель Пруст. «Я был первым дрейфусаром, – писал он впоследствии, – потому что это я пошел просить подписи у Анатоля Франса». Это была «петиция интеллектуалов», вокруг которой постарались сплотить выдающихся писателей. Попытка оказалась успешной в том смысле, что она заинтересовала и радикалов-неевреев. Среди них был и Эмиль Золя, в то время самый популярный писатель Франции. Он разобрался в деле, написал огромную статью в защиту Дрейфуса и отдал ее растущему политику Жоржу Клемансо, который издавал либеральную газету «Орор». Именно Клемансо принадлежала идея напечатать ее на первой полосе (13 января 1898 года) под заголовком: «Я обвиняю!» И тут дело Дрейфуса развернулось по-настоящему. Через четыре дня начались антисемитские бунты в Нанте, которые затем охватили Нанси, Ренн, Бордо, Турньон, Монпелье, Марсель, Тулузу, Анжер, Гавр, Орлеан и многие другие города. Во Франции, правда, все ограничилось тем, что студенты и шпана били витрины в еврейских магазинах; в Алжире же волнения продолжались четыре дня, в течение которых был разогнан весь еврейский квартал. Никто из зачинщиков арестован не был.

Именно такого поворота событий опасался еврейский истэблишмент в случае «раскрутки» дела Дрейфуса. Но теперь уже ничто не могло остановить поляризации. Армия, которую попросили признать ошибку, отказалась и сомкнула ряды. Когда один из военных, майор Пикар, обнаружил свидетельство, указывающее на Эстергази, то именно Пикара арестовали и бросили в тюрьму. Золя отдали под суд, и ему пришлось покинуть страну. В 1898 году дрейфусары сформировали общенациональную организацию, Лигу прав человека, чтобы добиться освобождения Дрейфуса. Антидрейфусары, во главе которых стоял писатель Шарль Морра, ответили Лигой французского отечества, «чтобы защитить честь армии и Франции». Лазар дрался на дуэли с Дрюмоном (ранен никто не был); всего по этому поводу состоялось не менее тридцати двух дуэлей, один еврей был убит. В палате депутатов в январе 1898 года произошла массовая потасовка, когда на трибуне стоял Жан Жорес, а снаружи бушевала толпа. Дипломат Поль Камбон жаловался по возвращении из Парижа в Константинополь: «Что бы вы ни сказали или сделали, вас будут оценивать лишь с точки зрения того, друг вы или враг евреев или армии».

Дело Дрейфуса сотрясало Францию в течение десяти лет. Оно стало важным событием не только в истории евреев, но и во французской, да и, без сомнения, в европейской истории. Здесь впервые проявил себя класс интеллектуалов – как раз появилось слово «интеллигенция» – в качестве мощной силы в европейской общественной жизни, в чьей среде эмансипированные евреи стали важным, иногда доминирующим, элементом. Встал новый вопрос, и не только во Франции: кто контролирует нашу культуру? Французский пролетариат стоял в стороне от событий. Толпа состояла из студентов и мелкой буржуазии. «Мне приходится признать, – говорил Клемансо, – что рабочий класс не проявляет никакого интереса к данному вопросу». Но для образованных слоев этот вопрос стал жизненно важным. На карикатуре Карон д’Аша изображена столовая, где вся мебель разгромлена, а гости катаются по полу: «Кто-то упомянул Это». Парижское общество, как аристократическое, так и буржуазное, разделилось на два лагеря. Битва между ними была неоднократно описана в «Жане Сантейле» Пруста, «Истине» Золя, «Острове пингвинов» и «Господине Бержере из Парижа» Анатоля Франса, в пьесах Лаведана и Доннэ, Шарля Морра, Роже Мартена дю Гара, Шарля Пеги и Жана Баруа. Аристократический квартал Фобург, возглавляемый герцогами де Бризак, Ларош-Фуко и Люйн, а также герцогиней д’Юзес, в подавляющем большинстве стоял на стороне антидрейфусаров; к ним присоединялись и многие писатели, такие как Поль Валери и Морис Барр; великий художник Эдгар Дега обнаружил, что перессорился со всеми своими еврейскими друзьями. Анализ состава сторонников Лиги французского отечества (1899) показал, что среди них свыше 70% составляли высокообразованные лица, а именно (в порядке убывания доли) студенты, юристы, врачи, преподаватели вузов, художники и писатели; в их число входили 87 членов Коллеж де Франс и института, 26 из 40 членов Французской академии. Социальным штабом антидрейфусаров был салон графини де Мартель, с которого Пруст списал свой салон мадам Сван («В поисках утраченного времени»). Все они серьезно верили в мифическую тайную организацию евреев, франкмасонов и атеистов, которую они называли «Синдикат». Князь де Полиньяк любил спрашивать у Пруста: «Ну, что поделывает сейчас добрый старый Синдикат, а?»

На стороне Дрейфуса был салон мадам Женевьевы Страус, которая была прототипом герцогини де Жермант в романе Пруста. Родом из семьи Халеви, наиболее выдающейся еврейско-протестантской семьи крупной буржуазии, со связями в кругах художников изобразительного искусства, музыки и слова, она использовала свой салон для организации петиций видных интеллектуалов. Его героем был Рейнах, возглавлявший кампанию в защиту Дрейфуса. У него был, писал Леон Додэ, «голос как будто из дерева и кожи и привычка перескакивать со стула на стул, преследуя декольтированных дам с галантностью самовлюбленной гориллы». Впрочем, Додэ был человеком предубежденным. Пруст выражался более сдержанно: «Он был комичен, но приятен, хотя нам и приходилось делать вид, что он – реинкарнация Цицерона». Другая хозяйка дрейфусаров, мадам де Сент-Винтор, была известна как «Наша проверяющая». Третья, мадам Менар-Дорьен (прототип мадам Фердурен у Пруста) держала крайне левый салон на Рю де ла Фезандери, известный как «Бастион дрейфусизма»; именно там зародилась филосемитская теория (также мифическая) клерикально-военного заговора. Некоторые хозяйки салонов, вроде мадам Одернон, с удовольствием принимали у себя обе фракции и наблюдали их перепалки. Будучи спрошена одним из своих гостей, который налагал запрет на ее дрейфусаров: «Ну, и что Вы там поделываете со своими евреями?», она отвечала: «Я их сохраняю».