И для Готье сообщение об отъезде стало приятной новостью. Великан нормандец, потомок викингов, бывший дровосек, испытывал к молодой женщине чувство фанатичной преданности. Он жил в преклонении перед ней, как перед. идолом. Этот человек, не признававший Бога и черпавший свои верования из старых скандинавских легенд, привезенных в ладьях первыми переселенцами, превратил свою языческую любовь к Катрин в особую религию.

С тех пор как Арно де Монсальви попал в лепрозорий, Готье тоже перестал жить своей обычной жизнью. Он даже потерял интерес к охоте и почти не выходил из крепости. Готье считал невозможным хоть на время оставить Катрин одну, полагая, что она погибнет, если он не будет охранять ее. Но каким долгим казался ему ход времени! Он видел, как дни наползают один на другой, похожие друг на друга, и ничто не давало повода надеяться, что наступит момент, когда Катрин возродится к жизни. Но вот этот момент чудесным образом наступил! Они наконец уезжали, покидали этот проклятый замок ради важного дела. И Готье простодушно принимал маленького монаха из Мон-Бевре за кудесника.

Третьим человеком была Сара, преданная дочь цыганского племени, волею судеб оказавшаяся на Западе и следовавшая за Катрин повсюду через все преграды ее бурной жизни. Черная Сара и в свои сорок пять лет сохранила в неприкосновенности молодой задор и любовь к жизни. Седина едва коснулась ее кос. Смуглая, гладкая и упругая кожа еще не поддавалась морщинам. Цыганка лишь слегка располнела, что не пошло ей на пользу и сделало неспособной к дальним переездам верхом.

Как и Готье, она тревожилась о своей воспитаннице, готовой заживо похоронить себя в Оверни, где она отсиживалась из-за тоненькой нити, связывающей ее душу с затворником Кальве. Появление брата Этьена стало знаком Божьим. Призыв королевы вырвет молодую женщину из горестных оков, заставит хоть немного окунуться в мир, который она отвергала. Сара в глубине своей любящей души жаждала пробудить в Катрин интерес к жизни, но она была далека от того, чтобы желать ей увлечься другим мужчиной: Катрин могла любить лишь одного! И все-таки жизнь сама находит решения… Часто в тишине ночи цыганка гадала на воде и огне, пытаясь выведать у них секрет будущего, но огонь гас, а вода оставалась водою, и никаких видений не появлялось.

Книга Судьбы закрылась для нее после ухода Арно. Ее беспокоила только мысль, как она оставит Мишеля, к которому привязалась, которого любила и страшно баловала. Но Сара не могла позволить Катрин одной отправиться в путь. Королевский двор — место опасное, и цыганка считала себя обязанной заботиться о Катрин. И такая забота была нужна раненой и ослабевшей душе молодой женщины. Сара хорошо знала, что Мишель ни в чем не будет нуждаться и рядом с горячо любящей его бабушкой будет в полной безопасности. Старая дама обожала внука, находя в нем все большее сходство со своим старшим сыном.

Скоро мальчику будет год. Рослый и сильный для своего возраста, он казался Саре самым замечательным из всех детей на свете. Его толстощекое, розовое личико украшали большие светло-голубые глаза, плотные завитки волос блестели, как золотые стружки. Малыш с серьезным видом рассматривал незнакомые предметы, но умел заразительно смеяться. Уже сейчас, когда начали прорезаться зубы, мальчик проявлял известное мужество.

Когда ему было очень больно, огромные слезы катились по его щекам, но он не издавал ни звука. Солдаты гарнизона и крестьяне обожали Мишеля; он царствовал в этом маленьком мирке, как тиран, а его любимыми рабами были мама, бабушка, Сара и старая Донасьена, крестьянка из Монсальви, служившая у графини горничной. Белокурый нормандец производил на него особое впечатление, и ребенок немного побаивался его. Иначе говоря, он не капризничал при нем, оставляя капризы для всех четырех женщин. С Готье они ладили, как мужчина с мужчиной, и Мишель широко улыбался при виде своего приятеля-великана.

Оставляя ребенка, Катрин шла на большую жертву, ведь она перенесла на него всю свою любовь, которую больше не могла отдавать отцу, и окружила его трепетной нежностью. Рядом с Мишелем Катрин вела себя, как скупой, сидящий на мешке с золотом. Он был единственным и замечательным подарком от отца, этот ребенок, у которого не будет ни братьев, ни сестер. Он был последним в роду Монсальви. Любой ценой надо было создать для него будущее, достойное его, предков, прежде всего достойное его отца. Вот почему, решительно отогнав слезы, молодая женщина со следующего утра окунулась в подготовку к отъезду Мишеля и его бабушки. Как трудно было Катрин не плакать, аккуратно складывая в кожаный сундук маленькие вещички, большая часть которых вышла из-под ее заботливых рук.

— Понимаешь, мое горе эгоистично! — говорила она Саре, которая с серьезным видом помогала ей укладывать вещи. — Я знаю, что о нем будут заботиться не хуже меня, что в аббатстве с ним ничего не случится, там он будет в безопасности во время нашего отсутствия, которое, надеюсь, будет недолгим. И все-таки мне очень грустно.

Голос Катрин дрожал, и Сара, отгоняя от себя собственные невеселые мысли, поспешила прийти на помощь молодой женщине:

— Ты думаешь, что мне не тяжело уезжать? Но ведь мы едем ради него, и коли это во благо, ничто не заставит меня отказаться от этой поездки.

И чтобы подтвердить серьезность своих намерений, Сара принялась бодро укладывать детские рубашечки в дорожный сундук.

Катрин улыбнулась. Ее Сара никогда не изменится! Она умела задушить свое горе и предпочитала отдать себя на растерзание, нежели признаться в нем. Обычно она выливала свое недовольство в ярость и переносила его на неодушевленные предметы. С тех пор, как она узнала, что ей придется жить вдали от ее любимчика, Сара разбила две миски, блюдо, кувшин для воды, табуретку и деревянную статуэтку Святого Жерома. После этих подвигов она помчалась в часовню молиться Богу и просить прощения за свое невольное богохульство.

Продолжая яростно укладывать вещи, Сара бормотала:

«Вообще-то хорошо, что Фортюна отказывается ехать с нами. Он будет хорошим защитником Мишелю, и потом. „ Она вдруг прикусила язык, как умела делать каждый раз, когда ее мысль была связана с Арно де Монсальви. Маленький оруженосец из Гаскони страдал не меньше, чем Катрин. Он был горячо предан своему хозяину, как это свойственно. некоторым мужчинам. Он обожал Арно де Монсальви за смелость, бескомпромиссность в вопросах чести, воинский талант и за то, что военачальники Карла VII называли «ужасный характер де Монсальви“ любопытное сочетание вспыльчивости, твердости характера и нерушимой преданности. То, что ужасная болезнь осмелилась напасть на его божество, вначале потрясло Фортюна, потом вызвало гнев, но затем перешло в отчаяние, из которого он не сумел выбраться. В день, когда Арно навсегда покидал свою семью, Фортюна заперся в одной из самых больших башен, отказавшись присутствовать при этих душераздирающих проводах.

Хью Кеннеди нашел его лежащим на голой земле, заткнувшим уши, чтобы не слышать ударов колокола. Он рыдал, как ребенок. Потом Фортюна ходил по крепости словно несчастный призрак и возвращался к жизни раз в неделю, по пятницам, когда отправлялся в лепрозорий Кальве, чтобы отнести корзину с продуктами в богоугодное заведение. Фортюна упорно отказывался брать кого-нибудь с собой. Он жаждал одиночества. Даже Готье, пользовавшийся его благосклонностью, не мог добиться согласия сопровождать его. И ни разу оруженосец не дал себя уговорить сесть на лошадь, чтобы ехать в Кальве. Он шел туда пешком, как паломник к месту поклонения. Три четверти лье, которые отделяли Карлат от лепрозория, он шел, согнувшись под тяжестью корзины, на обратном пути на его плечах лежал не менее тяжелый груз обострившейся печали.

Катрин хотела заставить его ездить верхом, но он отказывался:

— Нет, мадам Катрин, не возьму даже осла! Он больше не может взбираться на лошадь, которую так любил, и я, его оруженосец, не поеду верхом к моему выбитому из седла хозяину!

Достоинство и любовь, которые сквозили в его словах, потрясли Катрин. Она больше не настаивала. Со слезами на глазах она обняла и поцеловала маленького оруженосца в обе щеки.