В ходе наших походов я не раз наталкивался на остатки браконьерских капканов, которые удалось поломать попавшим в них зверям-бедолагам. Встречались и целые капканы; при мысли о том, что и мои львята могут угодить в такую западню, меня бросало в дрожь. Эти заброшенные капканы, а также отсутствие признаков обитания здесь оседлых львов навели меня на мысль, что за три с половиной года, что я не был в Тули, здешнее поголовье львов не увеличилось. Но понадобились еще месяцы, чтобы я в полной мере убедился в том, что последствия браконьерства сказываются до сих пор.

Прожив со львами столько времени, я не раз становился свидетелем необычных встреч между ними и другими животными, населяющими Тули. Самая опасная из этих встреч произошла в первые дни нового года. Участвовали ваш покорный слуга, львы и молодой леопард.

Но в последние недели 1989 года мне довелось наблюдать и иные встречи львов с другими обитателями здешних мест. Возле львов часто отираются шакалы – особенно когда стае повезло в охоте. Иногда шакалы просто увязываются за львиной стаей с расчетом, что когда те настигнут добычу и насытятся, кое-чем можно будет поживиться и им.

В ходе наших прогулок вблизи холма, который я назвал Холмом львят и с которого открывался вид на широкую долину, мы часто наблюдали за парой шакалов. Поначалу, пугаясь моего присутствия, они держались от нас на почтительном расстоянии, но затем осмелели, если не сказать обнаглели. Нередко, когда я устраивался на отдых со львами, шакалы околачивались вокруг нас, сверкая жадными глазами. Они явно ждали, что мы отправимся на охоту и нам повезет. Когда мы трогались в путь, они нередко обнюхивали место нашего привала, а затем увязывались за нами.

К сожалению, отношения между нами и шакалами имели драматический финал. Однажды ветреным утром после привала, покинув Холм львят и взяв курс на юг, мы обнаружили отсутствие знакомой парочки. Войдя в рощицу низкорослых, чахлых деревьев мопана, я услышал впереди себя шорох. В прошедшие недели всякий раз, когда во время прогулок со львами я засекал животное, я тут же останавливался и садился на корточки, показывая своим подопечным, что возможная добыча рядом. Инстинктивно подав такой знак и на этот раз, я увидел знакомую парочку, поедавшую какую-то пищу. Пока я сообразил, кто передо мной, Рафики и Фьюрейя немедленно бросились действовать по моему сигналу: остановившись и всмотревшись вперед, они заметили шакалов, и Рафики поползла вперед, двигаясь полукругами. Фьюрейя, шаг за шагом, также поползла вперед, а затем бросилась в атаку. Я встал и принялся наблюдать, как оба шакала бросились наутек, выписывая восьмерки, чтобы сбить с толку Фьюрейю – они не видели, что Рафики была ближе к цели, и вот уже она впилась в позвоночник самцу, как когда-то варану, а самке удалось улизнуть. Зажав в зубах добычу, отчаянно мотавшую мордой и конвульсивно дрыгавшую передними ногами, львица принялась носиться с ней по кустам и "играть". Через десять минут все было кончено.

Львы получили хороший урок охоты, я ощутил, с одной стороны, гордость за моих питомцев, с другой – печаль. В эту ночь, лежа в своей палатке, я больше не услышал "дуэта" шакалов со стороны Холма львят. Только странный, жалобный вой овдовевшей самки…

В течение нескольких недель я наблюдал самку, бродившую в одиночестве подле Холма львят, – такой она казалась мне покинутой… Впрочем, как говорится, природа боится пустоты – когда однажды утром я увидел ее в сопровождении другого спутника, я обрадовался.

В походах со львами меня часто сопровождал еще один хищник, и явно тоже с намерением поживиться; впрочем, поймать его у львов были лапы коротки. Это был орел-скоморох [3], которого я прозвал Бэтти. Он кружил над нами, чертя в голубом небе все более и более широкие круги. Орлы-скоморохи, пожалуй, самые большие мастера высшего пилотажа из всех хищных птиц Африки. Едва взмахивая крыльями, они без усилий скользят ввысь по восходящим воздушным потокам. При этом орлы-скоморохи охотно питаются падалью – нередко они находят поживу еще до того, как ее обнаружат грифы, и выклевывают самое вкусное – глазные яблоки павшего животного – еще до того, как его обнаружат более сильные хищники. Орлы-скоморохи – одни из немногих птиц, которые могут поживиться и от добычи леопарда, которую тот затаскивает на ветви деревьев, чтобы уберечь от гиен и шакалов. Крупные и неуклюжие грифы не могут, подобно орлу-скомороху, нырнуть под крону дерева, где на ветках могут быть развешаны остатки добычи леопарда. Наблюдения за всеми этими необычными взаимосвязями в дикой природе проясняли мне, какую специфическую и важную роль играет каждый вид в этом хитроумном механизме природы.

Орел-фигляр олицетворял собою истинную свободу, паря в воздухе, скользя ввысь на воздушных потоках, наблюдая свысока за странной процессией, состоящей из человека и трех львов, бредущих по раскаленной земле в поисках тени. Иногда я даже звал его. Раз, когда мы со львами расположились на отдых под Деревом пастухов, я услышал шорох крыльев и увидел, как какая-то птица садится на голые ветви стоявшего рядом мертвого дерева. Я взглянул и увидел, что и львы стали просыпаться, привлеченные необычным гостем, – это был Бэтти. Он сидел всего в нескольких метрах от нас и, по-видимому, проверял, нет ли чем поживиться на ветках тенистого дерева, где мы отдыхали. Несколько минут спустя, удовлетворив свое любопытство, он взмыл ввысь, и мы все четверо подняли головы, наблюдая, как он возвращается в свои голубые бескрайние владения.

В то время, как мои львы осваивали территорию вокруг "Таваны" и в долинах Питсани, произошел случай, заставивший их на время прекратить оставлять свои метки. В "Тавану", угрожающе рыча и явно в агрессивном настроении, явился почтенный лев из прайда Нижнего Маджале. Я встречал этого зверя шесть лет назад и назвал Дарки, что значит "темный" – по великолепной черной гриве и сланцево-серой шкуре.

Ранним утром, за две недели до Рождества, когда мои львы еще находились в загоне, мы с Джулией проснулись от жуткого львиного рычания, раздававшегося как раз из-под ограды лагеря. Было по-прежнему темно, хоть глаза выколи; я поспешил за факелом и посветил сквозь решетку в загоне. Бедняжки были до смерти напуганы присутствием грозно рычавшего дикого льва и жались в ближайшем к моей палатке углу. Я позвал их тихим голосом, чтобы успокоить, а затем посветил факелом в направлении ограды – так и есть, это Темный! Он стоял, высвеченный огнем факела, величавый и свирепый, и взирал на меня и на троих детенышей. Затем он прошествовал вдоль забора к загону, где содержались львята, и справа от него я увидел нескольких львиц и единственного львенка.

Хотя я знал и любил Темного в течение нескольких лет, сейчас во мне взыграла ярость – стремление защитить моих львят взяло верх. Я подскочил к ограде, заорав на Темного и его свиту. К моему удивлению, старина не только не обратился в бегство, но и зарычал в ответ в ярко выраженной львиной манере. Я снова поднял крик и направил свет факела в сторону свиты моего гостя – и снова в ответ только угрожающее рычание. Только через некоторое время свита Темного ушла в чахлые кусты; сам же Темный, однако, остался, а мои три крошки дрожали, сжавшись в желто-коричневый комок. Повернувшись задом к кустам, Темный пустил мощную струю и по-хозяйски поскреб землю могучими задними лапами,

Я не оставлял попыток припугнуть непрошеного гостя. Пока я орал на него, львята, видимо, чуть осмелели, и комок распался. Фьюрейя подскочила к ограде, за которой находился Темный, и тут же, потрясенная, с ворчанием отскочила назад. Однако, к моему изумлению, Батиан тотчас же кинулся в направлении Темного, явно горя желанием защитить свою сестренку. Да, это был подвиг для 17-месячного львенка, в котором весу-то было едва ли половина от веса ветерана!