Хесусу показалось, что какие-то буквы из написанных на камне ему знакомы, но прочесть он ничего не смог. Наверное, это арабская вязь, решил он. А вот испанские буквы. Но слова — не испанские, хотя одно или два показались ему знакомыми.

В ожидании, пока камера сделает свое дело, он стал размышлять. Похоже на латынь. Слова вроде этих иногда попадаются на стенах храмов. Второй язык — наверное, староарабский. А вот третьего он вообще разобрать не мог.

Он посмотрел на часы. С аквалангом он бы так долго не продержался. При этой мысли ему полегчало. Пожалуй, в этом скафандре есть смысл. Просто мистеру Колдуэллу хотелось получить снимки в один заход. Значит, он получит пятьдесят тысяч долларов за один день работы! Он уже отснял все четыре квадрата, больше делать было нечего. Он стал ждать команды на всплытие. Наконец терпение его лопнуло.

— Мы закончили, мистер Колдуэлл? — спросил Хесус Гомес.

Ответа не последовало. У него зазвенело в ушах. Что-то давило ему на черепную коробку. Дышать стало тяжело, легкие словно распирало в грудной клетке. Стало жарко — слишком жарко для такой глубины. И тут он понял, что в скафандре поднимается давление — до немыслимых величин. Он попытался двинуться вдоль обшивки корабля, но его свинцовые ботинки всплывали. Он и сам всплывал. Он ничего не мог с этим поделать.

— Мистер Колдуэлл, мистер Колдуэлл. Убавьте давление. Убавьте давление! — вскричал Хесус Гомес.

Он чувствовал, как его отрывает от днища и несет прямо к палубе. Однако внутренняя обшивка палубы показалась на удивление мягкой. Очень мягкой. Потолок казался гибким и упругим, как надувной мяч. И тут он увидел ее — раздутую руку, оканчивающуюся перчаткой. Под давлением его вытолкнуло на тело другого водолаза, который тоже оказался пришпилен к потолку. В руке у него болталась камера, похожая на ту, какой мистер Колдуэлл снабдил Хесуса, только на этой был всего один фонарь. Хесусу же дали целую обойму прожекторов. Значит, в прошлый раз им не хватило освещения. Но зачем убили водолаза? Теперь, оказавшись прижатым к обшивке корабля, пролежавшего на глубине двести футов четыре столетия, Хесус Гомес наконец понял, почему мистер Колдуэлл с такой готовностью согласился заплатить ему за работу пятьдесят тысяч долларов. Он мог бы пообещать ему и пятьдесят миллионов, ибо мистер Колдуэлл вообще не собирался ему платить.

Хесус видел, как проплывают мимо кислородный шланг и кабель, к которому была подсоединена камера. По всей видимости, их отсоединили сверху, оставив его без кислорода. Да, так оно и есть: в поле зрения возник свободный конец шланга, из которого вырывались пузырьки воздуха, он был как змея — змея жизни, которая, извиваясь, посылала последний привет Хесусу Гомесу, пришпиленному к потолку старинного корабля, Хесусу Гомесу, чей череп станет очередным в длинном списке стражей, охраняющих сокровище. Он подумал, не распороть ли скафандр — хотя бы для того, чтобы отлепиться от потолка. Конечно, он все равно захлебнется, но может быть, ему удалось бы схватить тот конец кислородного шланга, который, пузырясь, уплывает от него все дальше, дразня пузырьками воздуха, которого ему так не хватает. Но туго надутый скафандр не давал шевельнуть и рукой. От высокого давления у него потемнело в глазах и все вокруг погрузилось в кромешную тьму. Или это садятся батареи прожекторов?

А может, сверху отключили свет? Отец был прав. Это слишком большие деньги. Прекратив бессмысленные поиски кислорода, тело Хесуса Гомеса отдалось во власть сладкого наркотика смерти, и последней его туманной мыслью было, что отец, старый нищий ныряльщик за губками, оказался прав. Это слишком большие деньги. Чересчур большие.

Брюссельскому профессору Августину Криксу было смешно. Дело не в деньгах — само по себе желание незнакомца платить за его услуги показалось ему подозрительным.

— Что? Звоните из Америки? А что, с почтой нелады? А? Я вас не слышу!

— Напротив, профессор Крикс, слышимость отличная. И вы прекрасно меня слышите. Я хотел бы, чтобы вы завтра взглянули на несколько фотографий. Я заплачу столько, сколько вы запросите, только не отказывайтесь встретиться со мной завтра же.

Профессор Крикс засмеялся. Даже смех его был старый, похожий на какой-то скрип, исходящий из глубины пересохшей глотки. Ему было уже восемьдесят семь лет, он доживал свой век в совершенной безвестности, после того как после окончания Второй мировой войны университет вдруг отправил его на пенсию. И вот теперь некто предлагает ему четыре годовых заработка только за то, чтобы он взглянул на какие-то там фотографии.

— Мистер Колдуэлл, — сказал профессор Крикс, — что мне делать с этими деньгами? Мне деньги не нужны. Как вы думаете, сколько мне осталось жить?

— Тогда что вы хотите? — спросил мистер Колдуэлл. — Назовите вашу цену.

— Я хочу повеселиться на празднике святого Винсента Золотого. Это будет как раз завтра. И чтобы у меня было вдоволь вина, и я бы напился по этому случаю и распевал бы дорогие его сердцу псалмы.

— В таком случае, профессор, я могу воздвигнуть в его честь памятник — или его статую, если хотите, — и сделать подношение церкви святого Винсента Золотого.

— Какой от этого толк, мистер Колдуэлл! Уже много лет, как Римская католическая церковь изгнала бедного Винсента и заменила его святыми Кристофером и Филоменой, а также многими, многими другими. Никто из нас — и я в том числе — больше не принадлежим нашей церкви, с нами все кончено. Всего хорошего, мистер Колдуэлл.

— Подождите! Я могу сделать подношение и святой Католической церкви. Они служат живущим. Я построю больницы имени святого Винсента. Вот что вы сможете сделать ради святого Винсента Золотого, если завтра со мной встретитесь; Церковь не отвергнет помощи неимущим.

И снова на том конце трансатлантической линии раздался смех.

— Мистер Колдуэлл, старому доброму святому Винсенту нужны возлияния в его честь и святые слова. Они нужны ему здесь, в Брюсселе, на его родине. И вообще — с какой стати вы предлагаете мне такие деньги за неугодную науку — настолько неугодную, что даже в молодые годы мне приходилось преподавать ее под названием “История средних веков”? Почему?