— Здравия желаю, товарищ полковник! — Дергаю правой рукой, как отдают честь лежа, без головного убора, хрен его знает.

— Как ты, Лапушкин, в самом деле, выздоравливаешь? Не видно, чтобы ты шел на поправку. — Тон серьезный и озабоченный, хочет сплавить меня в госпиталь? Да на здоровье, во всех смыслах, командовать мне все равно больше нечем.

— Да как Вам сказать, товарищ полковник…

— Говори как есть, подробно, — Некрасов оглядывается, не найдя, куда присесть, опирается филейной частью о край повозки, закуривает «Казбек».

— У меня ведь тяжелых повреждений нет, внутренности не задеты, и кости не перебиты, мышцы порвало, это да, в подвижности ограничен, кантовать меня нежелательно, болезненно, а так я концы отдавать не собираюсь.

— Это понятно, но поправляешься ты или нет, вот в чем вопрос.

— Так только неделя прошла, товарищ полковник, хуже не стало, это точно, рука правая лучше двигается, а там, где раны глубже и шире, спина и ниже, пока рано говорить об улучшении.

Наступает тишина, полковник дышит и пышет дымом, затем выкладывает козырного туза.

— Из штаба шестого корпуса сообщили, что двести сорок четвертый полк все это время был в составе сорок первой дивизии, а ваша группа полком не является, и командующим полка Вас никто не назначал.

Майор багровеет так, что я за него пугаюсь, не знаю, интересовался ли он у бойцов обстоятельствами моего назначения, возможно и нет, после того, как его едва не арестовали за шпионаж, доверительных отношений с личным составом у него быть не могло.

— Лукьяненко ранен, мне нужен человек на его место. Кого поставить, не знаю. — Беседа неожиданно принимает доверительный и задушевный характер. — Командир ты, Лапушкин, толковый…

— Товарищ Лапушкин исключительно эффективно маневрирует минометным и артогнем, товарищ полковник, — влезает успевший выдохнуть Дергачев. — И в организации разведки непревзойденный мастер, в условиях быстро меняющейся обстановки это неоценимо. А то, что он рядовой красноармеец, так это и исправить недолго.

— Ты мне его, майор, не расхваливай, сам видел, на что он способен. Что до звания, лейтенанта внеочередного я могу дать, до только этого маловато будет. Кислицын Караваева продвигает, и в корпусе мне сразу ткнут, если я вместо Караваева лейтенанта на комполка поставлю.

Занятно, и здесь кругом блат и кумовство, ладно бы в мирное время за должности грызлись.

— Зиц-председатель нужен, товарищ полковник, — пробормотал я под нос.

— Чего? Говори громче, Лапушкин!

— Я говорю, товарищ полковник, тут нужен зиц-председатель!

— И что это значит? Поясни.

— Есть у Вас безынициативный и ограниченный, но исполнительный командир?

— Ну как не быть, такого добра в армии не переводится, — усмехнулся полковник, — верно я говорю, Храмцов?

— Чего-чего, а этого в избытке, товарищ полковник! — поддакнул адъютант.

— Вот и поставьте такого на место Лукьяненко, а от себя скажите, пляши враже, как Лапушкин скажет! Ну, и меня к нему, хоть писарем, хоть связистом.

— Эрзац-командир говоришь? — Полковник прошелся по двору. — А зачем далеко ходить, почему бы нам майора Дергачева комполка не назначить?

— Отличная кандидатура, товарищ полковник, но только если на реальную должность, а зиц-председателем такого ставить, это человека не уважать.

— Что значит, человека не уважать? Ведь вы же работаете с ним вместе, вот и дальше работайте!

— Если Вы, товарищ Лапушкин, имеете в виду те недоразумения, что между нами были, то я думаю, они уже остались в прошлом. — Обозначил свою позицию Дергачев.

— Какие еще недоразумения? Война на дворе, немец давит, а у них тут недоразумения! Решайте их в рабочем порядке! Все, приказ пришлю вечером! — Полковник принял решение. — Теперь сюда смотрите. Храмцов, карту! Ходили слухи, что дивизию отводят на переформирование, как потерявшую боеспособность. Но в корпусе переиграли, и теперь нам поставлена задача во взаимодействии с восемьдесят первой механизированной оборонять Львов. Отсюда задача вашего шестьсот тридцать первого полка: занять оборону от Сылиша исключительно до Фахова включительно. По фронту это больше пятнадцати километров, но меньше не получается, уж не взыщите. Первый батальон полка, отошедший на запад, уже собирается в Фахове, найдете его там. Как придете на место, включайте в себя все подразделения, выходящие с запада в зону вашей ответственности. Подкрепления тоже будут, обещаю. С тяжелым вооружением хуже, но неполная батарея полковушек у Лукьяненко была, и есть, снарядов подброшу, патронов тоже. Что еще… дивизионный артполк Шарова ослаблен, но он есть, в случае нужды поможем. Вопросы?

— Вопросов нет, товарищ полковник! — Дергачев втянулся в роль комполка.

— Хорошо. Одним словом, держите связь. Поехали, Храмцов.

Следующим утром наш полк, совершивший ночной переход на новые позиции, усиленно вгрызался в землю. Особой нужды я в этом не видел, поскольку был уверен, что раскатаю немцев на подходе, о чем и сказал Дергачеву, но тот только вежливо выслушал меня:

— Порядок должен быть, товарищ Лапушкин. Что же теперь, на Вас надеяться и на солнышке лежать кверху пузом, животы греть? И авианалеты Вы не отмените. Есть такая армейская примета, кто не вырыл окопы до боя, тем после боя могилы роют. Нет, конечно, если это Ваш прямой приказ…

— Да какой приказ, товарищ майор, как сказал бы комдив, давайте этот балаган с зиц-председателем закончим. Какой из меня командир полка, мы с Вами оба знаем, даже когда этот полк был с роту, все держалось на Вас, что уж теперь говорить. Занимайтесь сами и снабжением, и размещением, и организацией переходов и обороны, а мне оставьте ведомство лейтенанта Топоркова, и отдайте минометы с полковушками.

— Договорились, товарищ Лапушкин, сейчас я к Вам отправлю начштаба, обновить данные на карте, а после и с командирами батарей пообщаетесь. Если не против, все это в моем присутствии.

Вообще, он со всех сторон прав, надо закапываться, в прошлый раз мой верхний взгляд выручил только в самый последний момент. Так что мои гарантии легкой победы в этом свете немногого стоят, и мне можно было бы и поубавить спеси. И в какой-то момент вчера, уже после благополучного завершения боя, я остро переживал мою временную заурядность, и с ужасом накладывал ее на дальнейшее фронтовое будущее, понимая, что сам по себе, без этого верхнего взгляда я ноль без палочки. А потом природный безудержный оптимизм, мне присущий, взял верх и я опять впал в благодушие и самоуверенность.

— Чего тебе, ямщик? — Мой возница сегодня странно крутился около меня, ломаясь, словно девушка и явно чего-то ожидая.

— Я все хотел спросить, товарищ Лапушкин, почему мы все время отступаем?

— Потому что сейчас немец сильнее. Они заранее отмобилизовались и имеют временное преимущество перед застигнутой врасплох Красной Армией. — Дал я политически выверенный ответ, надеясь при этом, что парень не начнет меня пытать, почему это Красная Армия была застигнута врасплох и оказалась не готова к войне. Но оказалось, что тот имел ввиду нечто другое.

— Да как же сильнее, товарищ Лапушкин, когда мы им харю разбили позавчера с утра, без наших потерь целый ихний полк ухайдакали, все поле было в трупах и раненых. А потом в лесу, я не видел, куда Вы стреляли, но сами же сказали, что мы и там немцев здорово прищучили. Да и вчера, хоть и нам досталось, но немца побили, и пройти ему не дали. А сами отступили, и в сегодняшнюю ночь, и во вчерашнюю.

— Кроме нас, ямщик, есть еще и другие полки и дивизии, мы свой рубеж держим, а нас с флангов обходят, да норовят в тыл зайти, вот нам и приходиться пятиться. И авиация немецкая лютует, — добавил я несколько не в тему, — видел, небось сам, что они вытворяют, и спросить с них за это некому.

Совершив ночной марш, наш полк несколько оторвался от передовых немецких частей, и подобраться к нашим позициям у фашиков получилось только в середине дня. Но только подобраться, и то не надолго. И грунтовка, и шоссе, ведущие на восток в полосе обороны нашего полка, были заранее взяты под огневой контроль двух минометных батарей, соединенных с моим пунктом управления огнем проводной связью. Джалибек со своим коллегой не спеша обустроили образцово-показательные котлованы с боковыми ровиками для укрытия боеприпасов и личного состава, старательно замаскировали их и при деятельном моем участии пристреляли. В результате, два километра обеих дорог превратились в огневую ловушку для движущихся в походном порядке ничего не подозревающих немецких колонн.