– Мистер Шапиро у телефона, сэр.

– Соединяйте.

Грязный район Бродвея в Сан-Франциско. Что-то вроде клуба?

Чернокожий легко обнял ее за плечи, что при других обстоятельствах вызвало бы нехорошие ассоциации, и поцеловал в щеку. В его глазах, казалось, светились воспоминания, вызванные ее появлением, если бы не удивление от ее внешности, обрезанных волос. Навернувшиеся на его глаза слезы, в которых она увидела родительский упрек, вызвал у нее бессмысленную злую обиду. Отец всегда шутливо называл Сэма ее крестным отцом. Она вряд ли когда-нибудь этому верила.

– У тебя неприятности, детка, – сказал он, убирая руки. Он был старше нее не больше, чем лет на двадцать, точно знал, сколько ей лет – и на тебе: детка! Ей стало жарко. В маленьком мрачном помещении клуба; было словно в тропиках. – Ты приехала, потому что у тебя неприятности, голубушка? – в его взгляде не было ни капли упрека или добродетельного превосходства как казалось ей.

– У меня все о'кей, Сэм... правда, о'кей. Всего лишь ужасная ошибка... не стоит о ней говорить. – Она нервно сглотнула, затрудняясь сказать правду. – Но мне... нам нужна твоя помощь. Это Хайд, Сэм. – Конечно же, снисходительное понимание, написанное на лице Сэма, было лишь кажущимся.

– Я знаю, что это ошибка, детка... нет нужды мне это говорить. Ты уверена, что тебе ничего не нужно? Пристанище, деньги, что угодно?

Она покачала головой.

– Нам надо с тобой поговорить... об отце. Когда он был здесь в последний раз?.. – В голосе слышалась тревога, но она вызывалась желанием убежать отсюда, оставить клуб, Сэма, опутывавшую ее здесь паутину воспоминаний. Она всегда очень не любила это место, царившую здесь атмосферу, окружение. Оно приводило ее в замешательство. Особенно остро, к ее удивлению, оно будило воспоминания об отце. Она уже жалела, что пришла сюда, и торопила Сэма: – Расскажи нам, Сэм. У нас мало времени.

Сэм коротко, изучающе пожал руку Хайду. И, казалось, был разочарован. Махнув рукой в сторону углового столика, направился к нему. Хайд двинулся вслед за Кэт. После дня, проведенного в тесном, с плотными шторами номере, у нее разболелась голова. Хайд глазел на шторы, стены и ковер, морщился, пытаясь сдержать злость. Она без конца курила, что-то жевала и в упор, словно с фотоснимка, наблюдала за его совершенно очевидной беспомощностью. Это она вела машину в плотном потоке возвращавшихся домой автомашин, двигаясь на север, в Сан-Франциско, где находился наполовину принадлежавший Сэму джаз-клуб, в котором обитал призрак Алана.

Она поморщилась при звуках тенор-саксофона, раздавшихся с небольшой эстрады в другом конце этого закопченного, пропахшего затхлостью зала. Диссонирующие визгливые ноты, нестройные рулады тянули из нее жилы, лишали хрупкой напускной уверенности и показного превосходства, с какими она явилась в клуб. Все окружающее напоминало о понапрасну растраченном времени и таланте ее отца.

– В котором часу первый выход? – невнятно произнес Хайд.

– В десять тридцать, приятель.

– Как Мэррей, в форме? – Хайд кивнул в сторону усердно репетировавшего саксофониста; саксофон издавал бессмысленные с точки зрения Кэт звуки.

– Как всегда, – расплылся в улыбке Сэм. Мужчины словно обменялись тайными массонскими знаками. – Не останешься? – Сэм скорее просил, думая о ней, но она отмела его заботу и тревогу.

– Некогда, Сэм, – жестко ответила она. Он поглядел на нее с горькой укоризной.

– Ладно, детка, – пожал он плечами. – Что ты хочешь от дядюшки Сэма? Об отце – что именно? – В единственном ярком луче, падавшем на саксофониста, клубился табачный дым. Неистовые переходы с низких нот на визгливые, плавные высокие мелодии, которые могли бы поразить красотой, и теплые паузы – все это приводило ее в смятение. Забытые образы и воспоминания лишали спокойствия. – Выпьешь что-нибудь, голубушка?

Она сдержалась, только покачала головой. Хайд безучастно смотрел в сторону эстрады.

– Пива, – буркнул Хайд.

– Хорошо.

Сэм направился к бару. На эстраде появился чернокожий пианист средних лет. Хайд прикрыл глаза. Пианист стал подыгрывать саксофону, наполняя зал звуками, как бы приглашающими к мимолетной низменной близости. Сидевший с закрытыми глазами Хайд напомнил ей Джона, понемногу воспылавшего страстью к такой музыке и разделявшего этот восторг с ее отцом. Да, Джон на самом деле с отчаяния или со страха мог прийти сюда и чувствовать себя здесь в безопасности. Алан выслушал бы его, спокойно поговорил, дал совет; был бы с Джоном таким, каким, как она знала, он был бы и с нею. Правда, она к нему не приходила, вернее, бывала у него, но нечасто. Она яростно отмела эти мысли.

– Черт побери, Хайд, что мы собираемся делать? – прошептала она, наклонившись к нему. Он медленно открыл глаза. Обычная и привычная обстановка делала мир Хайда еще более страшным. – Ради бога, Хайд, не спи! Скажи, что мы будем делать!

– Грубо говоря, мисс Обри, оставаться в живых, – вздохнул он.

– Вытащи меня отсюда!

– Что это с тобой – ни с того, ни с сего? Возьми себя в руки, дура ты эдакая! Что я могу сделать?

– Это я-то должна взять себя и руки? Черт, ты давно смотрелся в зеркало?

– Стараюсь не смотреть.

Он снова закрыл глаза, сосредоточенно слушая волшебное переплетение плавно переливающихся звуков саксофона и сопровождающего его пианино.

С двумя банками пива вернулся Сэм. Хайд выпил свою залпом, чернокожий прихлебывал мелкими глотками.

– Так что ты хочешь, голубушка?

Она глубоко вздохнула, медленно выдохнула, выпрямилась на стуле.

– Мы... хотим знать о последнем посещении отца. Не помнишь, приводил ли он с собой Джона?

Банка Хайда была пуста. Сэм принес другую. Саксофон и пианино поменялись ролями – теперь высокие теплые ноты тенора обволакивали и ласкали, а пианино диссонирующе стучало, словно в закрытую дверь. Хайд глотал пиво с неубывающей жаждой.

– Точно, Джон был здесь с твоим отцом. В тот вечер играл Кении Бэррон... там были две композиции твоего отца. Ему правилось...

– Да-да, – нетерпеливо прервала она. – Долго они здесь были?

– Я видел их после начала второго выхода... наверно, в половине первого. Они здесь ужинали. – Он печально покачал головой. – Какая жалость, я же с ними не попрощался, голубушка. Я же видел его в последний раз. – Ее раздражали набежавшие на глаза Сума слезы. Легко любить чужим людям, внушала она себе, когда не живешь бок о бок и ни за что не отвечаешь.

– Они вам ничего не оставляли? – небрежно спросил Хайд. – Скажем, сверток, или что-нибудь еще на хранение? – Музыканты кончили играть, и он тут же громко зааплодировал.

Саксофонист, ухмыльнувшись, откликнулся:

– Эй, Сэм, кто этот парень, который так любит музыку?

– Постарайся, чтобы он остался до выхода, – добавил пианист.

Сэм, нахмурившись, отрицательно покачал головой.

– Нет, ничего не оставляли, голубушка. Много говорили... большей частью говорил твой... я хочу сказать, друг Алана. Похоже, он очень спешил куда-то еще. Но здесь ничего не оставлял.

– Куда они уехали?

– Отец Кэтрин повез парня к себе домой.

– Ты уверен?

– Точно. Я слышал, как они договаривались, когда подсел к ним на минутку.

– Что ты еще слышал?

– При мне парень ничего такого не говорил. Я думал, что он говорил о тебе, голубушка... извини.

Эстрада опустела, словно подсказывая Хайду встать.

– Пойду взгляну, что снаружи. – Он, словно простуженный, тяжело задышал. Затем, встряхнувшись, словно пес, выпрямился. – Побудь здесь, пока не вернусь. Скажи Сэму, который боится за тебя, что ты не грабила никакого банка. Но не говори ему ничего такого, что навлекло бы на него неприятности, о'кей? – предупредил он. Сэм широко раскрыл глаза. Он был встревожен.

– Значит, ты тот парень, которого они ищут вместе с моей деткой.

– Это мы. Бонни и Клайд. Но нас здесь не было – понял?