Разумней было бы свернуть в сторону и соседней долиной обойти пастухов, но Звенигора чувствовал, что на это у него уже не хватит сил. К тому же под скалой, над костром, он увидел закопчённый котелок, из которого доносился необычайно приятный, щекочущий запах вареного мяса. Этот запах одурманивал беглеца и притягивал к себе как магнит.

Почти полчаса потратил Звенигора на то, чтобы незаметно приблизиться к костру. Подкрадывался с подветренной стороны, чтоб не учуяли собаки. Наконец, зажав в руке острый камень, притаился за глыбой известняка, выжидая удобный момент, чтобы ударить пастуха по голове. Бородатый пожилой пастух в поношенном джеббе и островерхом войлочном кауке помешивал длинным блестящим ножом в котелке. Потом, отложив нож в сторону, вытащил из кожаной торбочки узелок, наверно с солью, и начал подсыпать в варево, мурлыкая какую-то песенку.

Наступило самое подходящее время для нападения. Занятый своим делом, пастух не услышал тихих, крадущихся шагов. Звенигора на миг замер, как бы собираясь с силами. Медленно занёс над головой бородача камень. Но тут его словно что-то толкнуло в грудь; рука с камнем дрогнула и опустилась вниз. До сознания дошла родная, знакомая ещё с детства песня:

Идут волы из дубравы,

А овечки с поля.

Говорила дивчинонька

С казаченьком стоя.

Звенигора весь подался вперёд и глухо вскрикнул:

— Брат!.. Земляк!

Пастух от неожиданности выронил узелок с солью и обалдело смотрел на камень, что упал возле ног незнакомца.

— Свят, свят, свят! Животина иль людина ты… сгинь, нечистая сила! — бормотал тот, отступая назад.

Звенигора, к своему удивлению, узнал в пастухе Свирида Многогрешного.

— Не бойся, дядько Свирид, я такой же невольник, как и ты… Помнишь запорожца Звенигору?.. У Гамида, — успокоил его Звенигора. — Помираю от жажды… Пить!.. Ради всего святого, дай попить! Потом все расскажу…

Пастух, все ещё опасливо поглядывая на оборванного, обросшего незнакомца, в котором с трудом узнавал дюжего запорожца, вытащил из-под кошмы овечий бурдюк и деревянную чашку, налил овечьего молока, разбавленного водой.

— Пей, это айран…

Звенигора жадно припал к чашке, одним духом опорожнил её. Айран отдавал запахом бурдюка, но был прохладный, кисловатый и хорошо утолял жажду. После четвёртой чашки Звенигора почувствовал облегчение. Огонь, который жёг грудь, стал затухать.

Он сел возле костра. Тёплая, пьянящая истома разлилась по всему телу. Из котелка пахло варёным мясом и лавровым листом. Звенигора втянул ноздрями ароматный запах, предвкушая сытый обед. Заметив это, Многогрешный крикнул напарнику, что находился возле отары:

— Эй, парень, иди обедать!

Через несколько минут подошёл второй пастух. Звенигора даже руками всплеснул: это был Яцько.

— Ты-то как сюда попал?

Паренёк сразу узнал казака. Глаза его загорелись от радости, словно встретил родного отца.

— Нас Гамид подарил своему зятю Ферхаду. Не хотелось уходить от своих; думал, совсем пропаду. Но вышло к лучшему. Меня поставили подпаском к дядьке Свириду. — И тихо добавил: — Дядька Свирид стал потурнаком[62]… Поэтому поблажка ему. Видишь, без надсмотрщиков ходим, имеем что поесть и попить, кандалы на руках и ногах не носим… Другим невольникам — беда! Работают как волы, а живут в ямах, как звери…

Тем временем Свирид Многогрешный вывалил из котелка на потрескавшееся и довольно-таки грязное деревянное блюдо тушёную баранину, бросил на землю засаленную бурку.

— Подсаживайся, земляк! Чем богаты, тем и рады.

Звенигоре казалось, что он никогда в жизни не ел ничего вкуснее. Пастухи подкладывали ему куски мяса побольше и помягче и подливали в его чашку кисловатый айран. Когда Звенигора немного утолил голод, он рассказал землякам о бегстве от Гамида и о мытарствах в пустыне. Удивлению пастухов не было границ. Яцько с восторгом смотрел на Звенигору. Узнав, что он за три дня пересёк безводную пустыню, воскликнул:

— Не может быть! Тут почти пятьдесят фарсахов! Это нагорье турки называют Кара-шайтаном — «Чёрным чертом», так как много смельчаков погибло там.

— Мне, братцы, повезло — набрёл на вас, — улыбнул-ся Звенигора. — Иначе бы и я сложил голову…

После сытного обеда его клонило ко сну. Глаза слипались, голова падала на грудь.

Многогрешный это заметил:

— Э-э, друг, тебе не только попить и поесть надо, но и отоспаться. Постелю я тебе в холодочке, и спи на здоровьице!

Он бросил под скалой кошму, в изголовье подложил джеббе.

Звенигора лёг, с хрустом расправил уставшее тело.

— Разбудите, в случае чего, — едва успел, проваливаясь в сон, попросить пастухов.

Проспал он чуть ли не сутки и проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Открыв глаза, увидел перепуганное лицо Яцька.

— Арсен, вставай! Беги скорей за скалы! Хозяин наш едет, Ферхад! — шептал паренёк.

Звенигора вскочил на ноги. Хотел бежать, но было поздно: к ним галопом приближался молодой круглолицый турок на коне золотистой масти. Звенигора сразу узнал Ферхада.

На нем была дорогая одежда из тонкого синего сукна, на шапке белый шёлковый шарф, на боку кривая сабля, усыпанная драгоценными камнями, за поясом пистолеты с инкрустированными перламутром рукоятками. Конь тяжело водил вспотевшими боками: всадник, видно, любил быструю езду или же спешил.

— О, Ферхад-ага! Салям! — поклонился Яцько. — Что заставило уважаемого хозяина ехать на пастбище? Где же телохранители?

— Они поскакали к другим отарам… А я — сюда, размять застоявшегося коня, — проскрипел Ферхад. — Гоните скорее отару домой! Приехал покупатель — будем продавать. Да не мешкайте! Слышите?

— Слышим, — ответил Яцько.

Ферхад соскочил с коня.

Не обращая внимания на Звенигору — по-видимому, принял его за Свирида, — Ферхад бросил повод Яцьку. Прошёлся у костра, разминая ноги, вдруг повернулся к Звенигоре и остановился. Лицо его вытянулось от удивления. В глазах мелькнуло подозрение. Он положил руку на эфес сабли и строго спросил у Яцька:

— Это кто?

Яцько замялся.

— Это прохожий, — сказал он неуверенно и показал рукой в сторону пустыни. — Оттуда пришёл…

Ферхад пристально оглядел обросшее лицо беглеца, пыльную одежду и разбитую в клочья обувь. Его явно не удовлетворил ответ невольника. Он подошёл к Звенигоре, вытянул вперёд скуластое лицо, словно хотел обнюхать незнакомца.

— Кто ты?

— Я погонщик мулов в караване купца из Болгарии. Отбился от каравана и чуть было не погиб в пустыне.

— О, гяур… — процедил турок. — Может, ты просто беглец невольник? А? Ну-ка, покажи руки!

Он внезапно схватил Звенигору за рукав, рванул вверх и увидел багряно-сизые рубцы от кандалов.

На какой-то миг турок растерялся и отпрянул. Этим воспользовался Звенигора. Сильным ударом в челюсть он свалил Ферхада на землю. Выхватив у него из-за пояса пистолет, ударил врага рукояткой по голове. Ферхад вскрикнул и затих.

Все произошло так молниеносно, так что Яцько успел лишь вскрикнуть:

— Ой, беда! Что же теперь будет?

Из долины к ним бежал, расплёскивая из деревянного ведра овечье молоко, Многогрешный.

Звенигора сбросил с себя тряпьё и быстро переоделся в дорогие одежды Ферхада, прицепил саблю, засунул за пояс пистолеты. Когда прибежал Многогрешный, то сначала не узнал казака, приняв его за незнакомого турка, и начал голосить над телом хозяина. Но наконец старый заметил, что хозяин лежит почти голый. Он ошалело глянул на Звенигору.

— Что ты наделал, разбойник? — налетел с кулаками пастух. — Теперь же нас живьём съедят! Ты сел на коня — да ищи ветра в поле! А нас… Идолище проклятый, ты даже помыслить не можешь, какие муки придумает нам хозяин! Он выпустит из нас всю кровь — капля по капле! Из живых кишки вытянет, выжжет глаза, отрежет уши, вырвет язык!.. Никто же не подтвердит, что это не мы с Яцьком убили Ферхада. Вся вина на нас ляжет! Не сегодня, так завтра нас схватят, как шакалов, и замучают до смерти… О-о!..