внимание субъективные и социопсихологические факторы; одну из них отстаивал Ж. Эллюль, указавший, что классовый конфликт не устраняется с падением роли материального производства и даже преодоление труда и его замена свободной деятельностью приводит не к отмене социального противостояния, а к перемещению его на «внутриличностный» уровень.[62] В этой гипотезе, пусть в неразвитой и несовершенной форме, содержатся многие положения, которые мы считаем принципиальными для изучения формирующегося в новом столетии социального противостояния.

Начиная с 70-х годов стало очевидно, что снижение роли классового противостояния между буржуазией и пролетариатом не тождественно устранению социального конфликта как такового. Распространение постиндустриальной концепции способствовало утверждению мнения о том, что классовые противоречия вызываются отнюдь не только экономическими проблемами. Р. Инглегарт писал: «В соответствии с марксистской моделью, ключевым политическим конфликтом индустриального общества является конфликт экономический, в основе которого лежит собственность на средства производства и распределение прибыли… С возникновением постиндустриального общества влияние экономических факторов постепенно идет на убыль. По мере того как ось политической поляризации сдвигается во внеэкономическое измерение, все большее значение получают неэкономические факторы».[63] Несколько позже на это обратил внимание и А. Турен;[64] исследователи все глубже погружались в проблемы статусные, в том числе связанные с самоопределением и самоидентификацией отдельных страт внутри среднего класса, мотивацией деятельности в тех или иных социальных группах и так далее. Поскольку наиболее активные социальные выступления 60-х и 70-х годов не были связаны с традиционным классовым конфликтом и инициировались не представителями рабочего класса, а скорее различными социальными и этническими меньшинствами, преследовавшими свои определенные цели, центр внимания сместился на отдельные социальные группы и страты. Распространенное представление об общественной системе эпохи постиндустриализма отразилось во мнении о том, что «простое разделение на классы сменилось гораздо более запутанной и сложной социальной структурой… сопровождающейся бесконечной борьбой статусных групп и статусных блоков за доступ к пирогу „всеобщего благосостояния“ и за покровительство государства».[65]

К началу 90-х годов широко распространилась позиция, согласно которой буржуазия и пролетариат не только оказались противопоставленными друг другу на ограниченном пространстве, определяемом сокращающимся масштабом массового материального производства, но и утратили свою первоначальную классовую определенность.[66] Если в 60-е годы Г. Маркузе обращал особое внимание на возникающее противостояние больших социальных страт, «допущенных» и «недопущенных» уже не столько к распоряжению основными благами общества, сколько к самому процессу их создания[67] теперь стали утверждать, что грядущему постиндустриальному обществу уготовано противостояние представителей нового и старого типов поведения. Речь шла прежде всего о людях, принадлежащих, по терминологии О. Тоффлера, ко «второй» и «третьей» волнам, индустриалистах и постиндустриалистах, способных лишь к повторяющейся материальной деятельности, и людей творческих. «Борьба между группировками „второй“ и „третьей“ волны, — писали О. и X. Тоффлеры, — является, по сути, главным политическим конфликтом, раскалывающим сегодня наше общество. По одну сторону — сторонники индустриального прошлого; по другую — миллионы тех, кто признает невозможность решать самые острые глобальные проблемы в рамках индустриального строя. Данный конфликт — это „решающее сражение“ за будущее».[68] Подобного подхода, используя i термины «knowledge workers» и «non-knowledge people», придерживался и П. Дракер, указывавший на противоречие между ними как на основное в формирующемся новом обществе.[69]

В дальнейшем, однако, и эта позиция была пересмотрена, когда Р. Инглегарт и его последователи перенесли акцент с анализа типов поведения на исследование структуры ценностей человека, усугубив субъективизацию современного противостояния как конфликта «материалистов» и «постматериалистов». По его словам, «коренящееся в различиях индивидуального опыта, приобретенного в ходе значительных исторических трансформаций, противостояние материалистов и постматериалистов представляется главной осью поляризации западного общества, отражающей противоположность двух абсолютно разных мировоззрении»;[70] острота возникающего конфликта и сложность его разрешения связываются также с тем, что социальные предпочтения и система ценностей человека фактически не изменяются в течение всей его жизни, что придает противостоянию материалистически и постматериалистически ориентированных личностей весьма устойчивый характер. Характерно, что в более поздней работе Р. Инглегарт рассматривает эту проблему в понятиях противоположности модернистских и постмодернистских ценностей,[71] базирующихся, по мнению большинства современных социологов, на стремлении личности к максимальному самовыражению. В последние годы распространилось мнение, что современное человечество разделено в первую очередь не по отношению к средствам производства или материальному достатку, а по цели, к которой стремятся люди,[72] и это разделение — самое принципиальное из всех, какие знала история.

Однако реальная ситуация далеко не исчерпывается подобными формулами. Говоря о людях как о носителях материалистических или постматериалистических ценностей, социологи так или иначе рассматривают в качестве критерия нового социального деления субъективный фактор. Но реальное классовое противостояние еще не определяется тем, каково самосознание того или иного члена общества, или тем, к какой социальной группе он себя причисляет. В современном мире стремление человека приобщитьси к постматериалистическим ценностям, влиться в ряды работников интеллектуального груда, не говори уже о том, чтобы активно работать в сфере производства информации и знаний, ограничено отнюдь не только субъективными, но и вполне объективными обстоятельствами, и в первую очередь — доступностью образования. Именно интеллектуальное расслоение, достигающее беспрецедентных масштабов, становится базой всякого иного социального расслоения.

Проблемы, порожденные информационной революцией, несводимы к технологическим моментам. Хотя некоторые исследователи отнеслись к возникающим проблемам вполне спокойно («Центр тяжести в промышленном производстве — особенно в обрабатывающей промышленности, — писал И. Дракер, — перемещается с работников физического труда к работникам интеллектуального. В ходе этого процесса создается больше возможностей для среднего класса, чем закрывается устаревших рабочих мест на производстве. В целом, он сравним по своему положи тельному значению с созданием высокооплачиваемых рабочих мест в промышленности на протяжении последнего столетия… он не порождает экономической проблемы, не чреват „отчуждением“ и новой „классовой войной“…»[73] Д. Белл, Дж. К. Гэлбрейт, Ч. Хэнди, Ю. Хабермас, Р. Дарендорф и другие отмечали, что новая социальная группа, которая обозначалась ими как «низший класс (underclass)»,[74] фактически вытесняется за пределы общества,[75] формируя специфическую сферу существования людей, выключенных из прежнего типа социального взаимодействия.[76] Наиболее далеко в таких утверждениях зашел Ж. Бодрийяр, заявивший, что низший класс представляет собой некую анонимную массу, которая в современных условиях уже неспособна выступать как самостоятельный субъект социального процесса.[77]