Подытоживая различия, которые существовали в 70-х гг.

между Дерридой и Кристевой, можно свести их к следующему:

для Дерриды (как и для Фуко и Барта той эпохи) субъект (т.

е. его сознание) был в гораздо большей степени "растворен" в

языке, как бы говорящем через субъекта и помимо него, на

сильно навязывающем ему структуры сознания, в которых субъ

151

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

ект беспомощно барахтался, имея в качестве единственной своей

опоры в противостоянии этим структурам лишь действие бессоз

нательного. Причем последнее в большей степени характерно

для Фуко и Барта, чем собственно для Дерриды, ибо, с его

точки зрения, противоречивость сознания как такового была

главным действующим лицом истории. Телькелевская политиче

ская ангажированность Кристевой, ее нацеленность на

"революционную" перестройку общества заставляли ее напря

женно искать пути выхода из этого теоретического тупика, а

единственно возможный источник, откуда смогли бы исходить

импульсы к разрушению старых мыслительных структур и ут

верждению новых, она находила лишь в субъекте.

В определенном плане поиски Кристевой несомненно пере

кликаются с мечтой Фуко об "идеальном интеллектуале", но в

гораздо большей степени они оказываются близкими настроени

ям "левого деконструктивизма" 80-х гг., а ее постоянная озабо

ченность проблематикой субъекта предвосхищает ту переориен

тацию теоретических исследований, которая наметилась в этой

области на рубеже 80-х -- 90-х гг. (прежде всего в феминист

ской "ветви" постструктуралистской мысли). Поэтому, можно

сказать, что Кристева несколько "обогнала" некоторые линии

развития постструктурализма, выявив в нем те акценты, которые

стали предметом исследования спустя десятилетие.

Для Кристевой оказалась неприемлемой сама позиция

"надмирности", "отстраненности", "принципиальной исключенно

сти" из "смуты жизненного бытия" со всей ее потенциальной

взрывоопасностью, которую демонстрирует теория Дерриды.

Для нее соучастие в процессах общественного сознания, пере

живаемое ею как сугубо личностное и эмоционально-реактивное

в них вовлечение, находит (и должно находить, по ее представ

лению) полное соответствие в ее собственной теоретической

рефлексии, которая если и не воспевала, то по крайней мере

столь же экзальтированно отражала состояние умственной воз

бужденности, наэлектризованности, питаемое майскими собы

тиями 1968 г. Разумеется, мне бы не хотелось создавать ложное

впечатление, что теория Кристевой может быть целиком объяс

нена политическими событиями во Франции той эпохи. Естест

венно, все гораздо сложнее и далеко не столь однозначно, про

сто (если вообще это слово здесь уместно) произошло совпаде

ние или наложение личностного мироощущения Кристевой, ее

восприятия жизни (не забудем о ее "социалистическом болгар

ском происхождении") на философско-эстетический и литера

турный "климат" Франции того времени, когда подспудно вы

зревавшие новые идеи и теории получили внезапный, мощный

энергетический импульс, разряд политической событийности,

спровоцировавший их дальнейшее бурное развитие.

Место Кристевой в постструктуралистской перспективе

Кристева, как и Делез, не создала ни достаточно долговре

менной влиятельной версии

постструктурализма, ни своей

школы явных последователей

(за исключением феминист

ской критики), хотя ее роль в

становлении постструктурали

стской мысли, особенно на ее

первоначальном этапе, была

довольно значительной. Она

активно аккумулировала идеи Барта, Дерриды, Лакана, Фуко,

развивая их и превращая их в специфический для себя литера

турно-философский комплекс, окрашенный в характерные для

конца 60-х -- первой половины 70-х гг. тона повышенно экс

прессивной революционной фразеологии и подчеркнуто эпати

рующей теоретической "сексуальности" мысли. Вполне возмож

но, что в атмосфере духовной реакции на студенческие волнения

той эпохи консервативно настроенное американское литературо

ведение постструктуралистской ориентации настороженно отне

слось к "теоретическому анархизму" Кристевой, как впрочем и

ко всем "телькелистам", за исключением всегда стоявшего особ

няком Р. Барта, и не включило ее в деконструктивистский ка

нон авторитетов. Поэтому влияние Кристевой на становление

деконструктивизма в его первоначальных "йельском" и "феноме

нологическом" вариантах было минимальным.

Новый пик влияния Кристевой пришелся на пору формиро

вания постмодернистской стадии эволюции постструктурализма,

когда обнаружилось, что она первой сформулировала и обосно

вала понятие "интертекстуальности", а также когда образовалось

достаточно мощное по своему интернациональному размаху и

воздействию движение феминистской критики, подготовившей

благоприятную почву для усвоения феминистских идей француз

ской исследовательницы. В частности, ее концепция "женского

письма" стала предметом дебатов не только в кругах представи

тельниц феминистской критики, но и многих видных теоретиков

постструктурализма в целом. Фактически лишь в начале 80-х

гг. американские деконструктивисты стали отдавать должное

Кристевой как ученому, которая стояла у истоков постструкту

рализма и с присущим ей радикализмом критиковала постулаты

структурализма, давала первые формулировки интертекстуально

сти, децентрации субъекта, аструктурности литературного текста,

155

ДЕКОНСТРУКТИВИЗМ

ставшие впоследствии ключевыми понятиями постструктурализ

ма.

Что привлекает особое внимание к Кристевой -- это ин

тенсивность, можно даже сказать, страстность, с какой она

переживает теоретические проблемы, которые в ее изложении

вдруг оказываются глубоко внутренними, средством и стезей ее

собственного становления* Яркие примеры тому можно найти и

в ее статье "Полилог" (271), да и во всей вводной части ее

книги "Чуждые самим себе" (1988) (265). В общей перспекти

ве развития постструктурализма можно, разумеется, много ска

зать о том, как с нарастанием постструктуралистских тенденций

изменялся и стиль Кристевой, в котором на смену безличност

ной, "научно-объективированной" манере повествования, типич

ной для структурализма с его претензией на "монопольное"

владение "истиной" в виде постулируемых им же самим

"неявных структур", пришла эмфатичность "постмодернистской

чувствительности" -- осознание (и как следствие -- стилевое

акцентирование) неизбежности личностного аспекта любой кри

тической рефлексии, который в конечном счете оказывается

единственно надежным и верифицируемым критерием аутентич

ности авторского суждения в том безопорном мире постструкту

ралистской теории, где безраздельно властвуют стихии относи

тельности.

РОЛАН БАРТ: ОТ "ТЕКСТОВОЮ АНАЛИЗА" К "НАСЛАЖДЕНИЮ ОТ ТЕКСТА"

Самым ярким и влиятельным в сфере критики представите

лем французского литературоведческого постструктурализма

является Ролан Барт (1915-1980). Блестящий литературный

эссеист, теоретик и критик, проделавший -- или, скорее, пре

терпевший вместе с общей эволюцией литературно-теоретической

мысли Франции с середины 50-х по 70-е гг. -- довольно бур

ный и извилистый путь, он к началу 70-х годов пришел к пост

структурализму.

Именно эта пора "позднего Барта" и анализируется в дан

ном разделе, хотя, разумеется, было бы непростительным за

блуждением сводить значение всего его творчества лишь к это

му времени: всякий, кто читал его первую книгу "Мифологии"