Они прекрасные.

Они безумные.

Я хватаю одеяло со стула, набрасываю на себя и бегу в спальню, захлопываю дверь и прислоняюсь к ней, дыхание вырвалось горячим рывком.

Я медленно опускаю одеяло, глубоко дыша, со страхом осматриваю себя. Но моя кожа снова нормальная. Нормальная и холодная, покрытая мурашками. Я присела на кровать.

Что это было?

Было похоже на мороз. Это был мороз? Как это мог быть мороз на моей коже, вот прямо так? Конечно, такого не может быть. Неужели хоть кто-то в мировой истории мог заморозить себя? Никогда о таком не слышала. Это невозможно.

— Это будто что-то из одной из маминых историй, — говорю я сове на кроватном столбике. Это плохие мысли.

— Дура, — говорю я вслух.

Сова пристально смотрит на меня своими круглыми деревянными глаза и ни сколько не утешает.

— Сова? Ты идешь? — зовет мама.

— Да, — отзываюсь я, хватая свой самый плотный свитер.

— Я представила себе это, — сказала я сове. — Подобные вещи просто не могут произойти. Так ведь?

Сова мигнула тихим сухим щелчком.

Я вздрогнула, мое дыхание перехватило в горле, затем медленно, по коже побежали мурашки.

— Ты моргнула? — прошептала я.

Она не ответила. Естественно. Я пялилась на нее немного дольше, пока мои глаза не стали болеть, а голова не начала кружиться. Затем я позволила себе снова дышать. Она не шевелилась, ничего не делала. Это же деревянная сова, Боже мой! Мама снова позвала, и я возвратилась на кухню.

А если мама заметит, что что-то не так, то я потребую адекватных ответов об отце. Это отвлечет ее.

Покончив с овсянкой и отблагодарив маму, все еще погруженную в ее новую работу, я минут пять посидела в Google, в полглаза поглядывая на обычную неподвижную деревянную сову. Кажется, я прожила уже тысячу лет за это утро, а ведь день только начался. Замерзшая кожа, моргающие совы — что дальше?

«Человек, получивший замерзание кожи»: ничего, хотя есть об обморожении с некоторыми действительно грубоватыми фотографиями ног.

«Замороженный человек»: все о криогенной науке, замораживание людей для дальнейшего возвращения их к жизни.

«Мороз на коже»: некоторые странные косметические процедуры и что-то об уремическом замораживании, связанном с довольно плохим заболеванием почек. Далее я смотрела о заболеваниях почек, у меня этого нет: я была бы очень больна и были бы другие симптомы.

Я чувствую себя нормально.

И уже не морозит. Если что-то и было, то прошло. Что бы это ни было, потому что такие вещи с людьми не происходят.

К тому моменту, как я пришла в школу, у меня уже не было настроения заниматься чем-либо еще. Я просто старалась этим утром держать это в себе, с Мэллори, стреляющей беспокойными взглядами, и странным приковывающим меня соседством с Айвери. Я не понимала глаз от книг, пытаясь слушать внимательнее, чем когда-либо в прошлых классах, а затем в перерыве подсела за стол с Конором, избегая личных разговоров. Он слишком занят, пытаясь украсть чипсы у Мэллори и жалуясь на Айвери, которого, на счастье, нигде не было видно.

— Этот парень реальный урод, — сказал он, будто мы с Мэллори спрашивали. — Ни с кем не разговаривает, просто ходит сам по себе, весь странный и напряженный. Наверно, его перевели, потому что он сделал что-то ужасное.

— Например? — спросил кто-то.

— Не знаю, — ответил Конор, смахнув волосы с глаз. — Например, съел препарированную жабу или типа того.

Фу-у-у. Я переключилась и сконцентрировалась на попытке съесть свой сандвич с тунцом. Теперь на вкус он стал жалким и отвратительным.

— Сова! — наконец сказала Мэллори, догнав меня, когда мы шли на географию. — Что с тобой?

— Я в порядке, — ответила я с улыбкой.

— И все-таки нет. Что случилось? Ты спрашивала маму про отца? Она рассказала?

— Нет и нет.

Она загоняла меня, подталкивала к шкафчикам, пока люди набивались вокруг нас, ее маленькое лицо выражало решимость. Мэллори, она невысокая. На голову ниже меня, каштановые волосы аккуратно зачесаны назад. Ее одежда всегда опрятная, в отличие от моей.

— Мэллори!

— Я волнуюсь. Ты сама не своя.

Я чувствую замешательство от того, что возникает в ее глазах, когда она смотрит на меня. Ее беспокойство растет. Но это ведь не такая обычная проблема, как когда ты что-то говоришь своей подруге, а она затем говорит какую-то имеющую смысл вещь, и все решается. Это не припирания или споры с мамой. Что мне ей сказать? Что она может поделать?

— Сова, пожалуйста…

— Ты подумаешь, что я спятила. Ни в коем случае.

Она пожала плечами:

— Так расскажи мне об этом «ни о чем». Будь сумасшедшей. Все нормально. По крайней мере, я пойму.

— Не здесь, — ответила я, когда кто-то столкнулся с нами, и я заметила, что Айвери шел в класс. — После школы?

— Хорошо. И ты расскажешь мне все?

Я кивнула.

— А теперь перестань волноваться. Неважно, что это было, сейчас все хорошо.

Я люблю Мэллори. Не уверена, что она смогла бы помочь, но знаю, что она пытается.

— 8-

— Итак, проще говоря, ты утверждаешь, что обладаешь силой какого-то вида морозной магии.

— Это не магия! — воскликнула я, раскинув руки. — На самом деле, она ничего не делает… и, наверно, я вообще все это себе напридумывала, — я не должна была ничего говорить. Говоря об этом с подругой, я чувствую это более реально.

— Но, правда, ты же так не думаешь, да? Ты бы так не беспокоилась, если бы не делала этого. Почему бы тебе не попробовать? Посмотри, может, сможешь мне показать? — она пытается быть любезной, но я могу сказать, что она озаботилась этим замыслом. У Мэллори довольно выразительные брови, и сейчас они говорят о многом.

Мы только что дошли к улице, где стоял ее дом, и где вокруг никого не было, теперь, может быть, стоит попробовать, но я действительно не знаю, как это происходит. Это похоже на чихание, или когда штормит. Оно просто подкрадывается ко мне. Я пыталась объяснить это Мэллори, но она непреклонна.

— Итак, впервые это случилось, когда я дразнила тебя насчет Айвери, потом, когда мама отобрала твое одеяло… Я не знаю, это как-то связано с неожиданностью или ощущением тепла? Типа, если стащу с тебя шапку сейчас… — она сдернула и бросила ее через плечо назад, глаза подруги блестели. — Нет? — спросила она через минуту, когда ничего не произошло.

— Нет.

Она подняла шапку и вернула обратно.

— Ну, что бы не происходило, похоже, сейчас оно воспроизводиться не хочет.

— Как думаешь, я могу вызвать это? — я медленно выдыхаю, моя грудь болит от сдерживания. Я действительно волновалась с тех пор, как обещала рассказать ей обо всем. Я не знала, как сказать ей, или как она отреагирует на это, и ужасно испугалась, что может быть это проявится и изуродует ее, или что еще хуже превратит в сосульку.

— Нет, — сказала она, наконец. — Я просто думаю, что должно быть какое-то логическое объяснение, которое у нас пока не работает. Когда это случается, это больно?

— На самом деле, нет. Это просто странно.

— И ты не собираешься никому причинить боль, так что это не критично. Мы справимся, — она посмотрела на меня с сомнением, затем ее глаза заблестели. — Может быть, это как-то связано с твоим отцом!

— Только как, он снеговик?

Я хотела засмеяться, когда говорила это, но на самом деле не вышло, потому что я не вижу тут ничего смешного. Видения существ, прячущихся в темноте, лед на моих руках, все это кажется таким реальным и все-таки, как это может реально происходить?

— Все будет хорошо, — сказала Мэллори, когда мы пошли дальше. — Возможно, это из-за того, что ты замерзла или устала, или волновалась об этом. Может быть, это что-то вроде статики или странное наследственное состояние кожи, или стресс, заставивший тебя дрожать. Но ты должна добиться от мамы настоящего ответа об отце, даже если он не снеговик. Я имею в виду, что такого страшного может произойти?