Елена посмотрела на брата с восхищением. Он все больше нравился ей, но девушке стало невыносимо больно от мысли, что отец этого славного мальчугана — человек подлый и недостойный, а значит, Глебушке предстоят в жизни серьезные испытания.
Они спустились на первый этаж, юная графиня подвела Глеба к массивному ореховому шкафу с застекленными дверцами, распахнула их и торжественно сказала:
— Тебе не надо больше заботиться о словарях. Здесь собраны словари и учебники на тридцати языках. И целая полка, — она провела указательным пальцем по корешкам книг, — посвящена латыни.
— Ах, кузина дорогая, вы…
Чувства захлестнули Глебушку, и он не смог продолжить фразы, но горячее объятье, в которое он заключил сестру, было красноречивее слов. Наверно, никто, кроме маменьки Натальи Харитоновны, не знал, что мальчик способен на такое жаркое проявление любви, и Елена в этот миг подумала, что и в самом деле могла бы заменить ему мать, как просил о том дядюшка. Впрочем, теперь-то ей было ясно, что его мало заботила судьба ребенка, ему нужны были только деньги. Она снова с омерзением представила себя в роли княгини Белозерской.
— Говори мне «ты», — предложила она брату, — раз у нас с тобою уже столько общих тайн. Тебе не хочется спать?
— Совсем нет! Лучше покажи мне еще что-нибудь! — попросил Глеб, и в глазах его загорелись лукавые искорки.
— Но мы здесь с тобой совсем заледенеем! — передернула она озябшими плечами.
— Погоди! Я сейчас! — встрепенулся Глебушка и опрометью выбежал из библиотеки.
Едва он исчез, юная графиня подняла с пола давно примеченный ею смятый клочок бумаги. Это было ее письмо Евгению, писанное в тот самый ужасный день второго сентября. На столе все еще лежало перо с засохшими чернилами, покрытая пылью чернильница была открыта. Не разворачивая письма, она поднесла его к свече. Бумага разом вспыхнула. «Прощай и ты!» — едва сдерживая слезы, прошептала Елена и бросила горящее письмо в холодный камин.
Глеб тем временем добежал до своей комнаты, нырнул в чулан и принялся расталкивать храпящего слугу.
— Архип! Архип! Проснись!
— А? Что? Горим! — завопил спросонья старик и, повернувшись, упал с лежака на пол вместе со своей подстилкой.
— Да нет же, старый дурак! — выругался мальчуган и прошипел ему прямо в лицо: — Говори шепотом!
Архип тряхнул сивой головой и убедился в том, что свершилось чудо. Немой заговорил и начал прямо с ругани! Да и не могло быть иначе, потому как сын — вылитый батюшка Илья Романыч! Старик перекрестился и запричитал:
— Слава богу! Слава богу! Радость-то какая!
— Раздобудь-ка поскорее дров! — приказал маленький князь. — И снеси их в библиотеку!
— Папенька ваш сильно осерчает, коль до него слух дойдет, что дрова расходуются впустую, — попытался воспротивиться приказу Архип. Уж больно не хотелось ему тащить среди ночи дрова в холодную библиотеку, да еще растапливать там отсыревший камин.
— Делай, что говорят! Немедленно! — топнул на него ногой Глеб. — А не то завтра же велю тебя выпороть!
Старик поскреб горстью поясницу, поднялся с лежака и с покорным: «Воля ваша, господин» — поплелся за дровами, думая про себя: «Уж лучше бы сорванец остался немым!»
Вскоре в библиотеке запылал камин, вдоль стен зажглись канделябры. Брату с сестрой стало необыкновенно уютно и тепло в этой доселе мрачной комнате. Устроившись у огня, они разговорились, и Глебушка признался Елене, что его в основном интересуют книги по медицине.
— Отец говорил мне, — припомнила она, — что лучшие книги по медицине арабские и китайские, но некоторые из них переведены на немецкий и французский.
Они снова поднялись на верхний этаж, юная графиня сама отыскала переводные книги и положила их на стол, рядом с «Ядами и противоядиями».
— Только они тебе еще не по силам… — вздохнула она.
Каково же было ее изумление, когда Глебушка, открыв одну из книг, начал бегло читать вслух по-немецки. При этом у него был вид ребенка, который жаждет похвал со стороны взрослых и, как любой ребенок, ищет любви. Елена не удержалась и, вновь прижав мальчика к груди, расцеловала.
Манипуляции старого Архипа с дровами не прошли незамеченными для Евлампии, которая в ту ночь никак не могла уснуть на мягкой перине в комнатах Бориса, ворочаясь с боку на бок. Карлица выследила слугу и застала его врасплох как раз в тот момент, когда брат с сестрой находились на верхнем этаже.
— Да ты что, старый черт, — рассмеялась она, — последний ум себе отморозил, что ли?
— Я-то ничего себе не отморозил, — недовольно проворчал старик и указал пальцем наверх, — а вот юный господин с молодой госпожой уже цельный час о книгах толкуют! Середь ночи, будто оглашенные!
— Вот как?! — удивилась и в то же время обрадовалась Евлампия. То, что Елена крепко сдружилась с одним из братьев, вполне соответствовало ее планам. — Поставь-ка самовар! — приказала она Архипу. — И принеси его прямо сюда, да так, чтобы ни одна живая душа не прознала!
— И ты, матушка, с ними заодно? — неодобрительно заметил старик и, безнадежно махнув на карлицу рукой, поплелся за самоваром, на ходу громко зевая, почесывая спину и посылая проклятия едким чуланным клопам.
Вскоре уже все трое сидели за письменным столом Дениса Ивановича и пили чай. Евлампия, несмотря на столь поздний час, вовсе не настаивала на том, чтобы Глебушка немедленно шел спать. Ей было важно, чтобы он провел как можно больше времени в обществе кузины. А вот Архипа она не раз отсылала обратно на лежак, в чулан, но тот, окончательно проснувшись, предпочел сидеть возле пылающего камина, греть старые кости и время от времени подбрасывать в очаг дрова. Что касается брата с сестрой, то они не могли надышаться друг на друга и все больше проникались взаимной симпатией. Впоследствии они вспоминали эту ночь в библиотеке как одну из самых счастливых в своей жизни. Карлица с умилением смотрела на обоих, и сердце ее переполнялось радостью. Наконец Елена начала рассказывать ей о своем дне, проведенном в доме губернатора, о молодом офицере, посоветовавшем просить заступничества матери-императрицы, и о подорожной бумаге, подписанной графом Ростопчиным.
— Тебе нельзя тянуть с дорогой, — всполошилась карлица. — Вдруг начнется оттепель!
Но тут вмешался до сих пор безмолвный Архип.
— Оттепель нынче рано не жди, матушка! — твердо сказал старик.
— Это почему же?
— Видала, вчера снегири на деревьях висели, что твои яблоки? Стало, весна не скоро наступит, а вот мороз погуляет вволю, еще потешится!
— И все равно не затягивай с дорогой, — настаивала Евлампия. — Денег я тебе раздобуду. А ты с утра пошли записку Софьюшке, доброй душе. Пускай отец ее договорится насчет почтовой кареты, коли уж начал делать добрые дела! И пусть даст тебе в дорогу одну из своих служанок!
— Ну, это уж слишком, Евлампиюшка! — качнула головой Елена. — Как я могу о таком просить?
— Одной девушке путешествовать негоже, — строго сказала нянька, — уж я-то знаю. Поскиталась вдоволь на своем веку. А губернатора попросить не стыдно, этот, чай, не обеднеет!
— А где же ты денег-то возьмешь? — поинтересовалась Елена. — Неужто у дядюшки станешь просить?
— Мне есть, у кого попросить, — задумчиво произнесла Евлампия. — Не твоя это печаль, Аленушка!
— А князек-то наш того… притомился! — вдруг негромко рассмеялся Архип.
И в самом деле, Глебушка давно спал, склонив голову на стол, убаюканный теплом и женскими голосами. Старый слуга бережно взял его на руки и понес в комнаты. За ним последовали и Елена с карлицей. Евлампия снова уложила юную графиню в свою постель, а сама вернулась в покои детей. Но до комнат Борисушки она не дошла, остановившись возле портрета княгини Натальи Харитоновны.
— Прости меня, Наталичка, — прошептала она, — уж как я ни гадала, а вижу, что надо так поступить.
Евлампия встала ногами на кресло и, дотянувшись своими крохотными ручонками до нижней планки рамы, с усилием надавила на сердцевину выгравированного цветка. Втот же миг цветок вместе с частью облицовки сдвинулся в сторону и раскрыл выдолбленный в массивной раме тайник. Евлампия достала оттуда свернутые в трубочку ассигнации и вернула цветок на прежнее место. То были деньги Натальи Харитоновны, те самые, которые тщетно пытался найти князь Илья Романович. Он перевернул вверх дном дом на Пречистенке, а деньги тем временем спокойно хранились в портрете, висевшем в Тихих Заводях. Когда писался этот портрет, княгиня, предвидя свою скорую кончину, заказала художнику Вехову специальную раму с тайником. Она доверила его содержимое только своей любимице, памятуя об ужасном пороке князя. Эти деньги, всего пять тысяч ассигнациями, Евлампия должна была тратить исключительно на нужды детей, но обстоятельства изменились. Князь получил огромное наследство, при этом намерения воскресить свое картежное прошлое у него не наблюдалось. Чтобы хоть частично восстановить справедливость в отношении Елены, карлица решила отдать эти деньги девушке. Принять такое решение было нелегко. Она нарушала обещание, данное покойной покровительнице, и ее не покидало ощущение, что портрет смотрит на нее с укоризной. Напоследок она еще раз взглянула в кроткие глаза княгини и прошептала:
