Елена вошла на очередной постоялый двор с чувством брезгливости. Он мало отличался от других, таких же грязных и вонючих придорожных трактиров, в которых она не могла себя заставить съесть ни куска. Здесь запахи конского навоза, кислых щей и нюхательного табака, сливаясь с ароматами сапожной ваксы и прогорклого масла, составляли такую сногсшибательную смесь, что девушка задерживала дыхание, чтобы не глотать полной грудью густой отравленный воздух. Зато мадам Тома нисколько не смущали запахи, словно она была напрочь лишена обоняния. В каждом трактире служанка непременно приказывала подавать на стол все меню и поглощала еду с завидным аппетитом. Едва войдя, француженка потребовала щей на утином бульоне, рагу из бараньих почек и пирог со стерлядью, выказав недюжинное знакомство с русской трактирной кухней. Хозяин на дурном французском попытался ей втолковать, что сейчас пост и оттого скоромные блюда подаются в весьма ограниченном количестве. В конце концов, сошлись на постных щах, овощном рагу с грибами и на пироге с гусиной печенкой, оставшемся, по-видимому, еще с масленичной недели. Елена спросила только стакан чаю и, присев на лавку, отвернулась к тусклому, немытому с прошлой Пасхи окошку. Она старалась не рассматривать посетителей подобных заведений, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Окружающий мир казался ей чужим, неуютным и подчас даже враждебным. Она все чаще вспоминала свое случайное житье в Коломне и тот безобразный, полный глупости и чванства провинциальный бал, на многое открывший ей глаза. Но там же, в Коломне, оказалось и немало добрых людей, причем в той среде, о которой она прежде ничего не знала. Сейчас рядом с ней была лишь злобная, ненасытная особа, от которой ничего хорошего ждать не приходилось. «Ах, если бы Софи могла составить мне компанию!» — не раз вздыхала графиня над томиком Лессажа, подаренным на прощание подругой.
— Позвольте нарушить ваше уединение, мадемуазель? — внезапно услышала она над самым ухом.
С досадой подняв глаза, Елена увидела перед собой молодого мужчину в потрепанном гусарском ментике, многочисленные пятна на котором красноречиво рассказывали о пристрастии его обладателя к вину. Румяное, несколько одутловатое, смелыми взмахами кисти очерченное лицо его являло совершенный тип служителя Марса, так неотразимо привлекающий женские сердца. Красивые карие глаза смотрели на девушку с дерзким участием и несколько снисходительной лаской. Так заядлый охотник осматривает чистокровную лошадь или собаку, прикидывая, какова она в поле и высока ли ей цена.
— Отставной штабс-капитан гусарского полка Дмитрий Антонович Савельев, — представился он, отрывисто поклонившись Елене. — А вы, должно быть, следуете из Москвы? Проездом в Петербург?
Елена промолчала, опустив глаза и разглядывая многочисленные сальные пятна на некогда белой скатерти. Отвечать она не намеревалась ни в коем случае. Пауза затягивалась, отставной штабс-капитан начинал понимать, что зарвался, и ему становилось все более неловко.
— Мадемуазель, если я обидел вас своим обращением, — перешел он на французский, отчего мадам Тома, до этого жадно уплетавшая щи, сразу отложила ложку и прислушалась к разговору, — покорнейше прошу меня извинить…
Он снова поклонился и хотел было отойти от стола, но вдруг, повинуясь какому-то наитию, добавил совсем иным, доверительным тоном:
— Я вижу, у вас какое-то горе… Мне нынче тоже до смерти тошно…
Бывший гусар повернулся и сделал несколько неуверенных шагов, сильно припадая на правую ногу. Сердце Елены затрепетало и сжалось от боли. Внезапно она увидела Евгения в комнате ключницы, сломленного, беспомощного, стыдящегося своего недуга. «И этого искалечила война!»
— Погодите, сударь! — окликнула она Савельева.
Он сей же миг оказался рядом и обрадованно попросил разрешения присесть.
— Мне вовсе не хотелось вас обидеть, — сказала она, коротко представившись. — Но случайное знакомство в дороге не совсем прилично.
— Я вас прекрасно понимаю, — согласился Дмитрий, — мне тоже знакомство в трактире не кажется приличным, но вы были так печальны, что я не удержался, подошел, ну и получил афронт… Видать, день у меня такой…
Он загрустил, повесив голову и тряхнув спутанными густыми кудрями.
— У вас нынче что-то случилось? — догадалась Елена.
— Представьте себе, какая штука! — печально усмехнулся бывший гусар. — Ведь я должен был сейчас стоять под венцом! Однако невеста передумала выходить за меня…
— Почему? — ахнула юная графиня.
— «Добрые люди» вовремя сообщили ей, что она выходит замуж за нищего, и моя возлюбленная предпочла мне богатого жениха… Все просто!
— А она не знала, что вы бедны? Вы ее обманывали? — терялась в догадках Елена, инстинктивно чувствуя, что ей говорят не всю правду.
— Дело в том, что мой батюшка перед смертью отпустил наших крестьян, но они мне выплачивают ежегодную ренту в размере тридцати тысяч, — приврал Савельев. — Так что я не совсем уж нищий. Однако у моего соперника годовой доход вдесятеро выше, и это все решило! Вот каковы эти эфирные создания, — заключил он, — торгуются почище иного купца! — И, прижав руку к истрепанному ментику, выразительно добавил: — Сердце для них — ничто…
— Не все девушки таковы, поверьте, — слегка уязвленная сентенцией насчет эфирных созданий, возразила Елена.
— Вы, например, предпочли бы денежному мешку жениха с меньшим доходом? — усмехнулся он.
— Я предпочла бы верную любовь всему остальному, но… — Графиня вдруг запнулась, почувствовав, что слишком горячо заспорила о любви с незнакомым человеком.
— Странно! — удивился Савельев. — Вы говорите так, словно сами были несчастны в любви! Но как это возможно? Вы так молоды и так обворожительны…
Елена не слушала больше. Ее душили слезы, она боялась разрыдаться. Перед ней опять возник образ Евгения, он поднимал ее с колен и произносил страшные слова: «…Я не хочу твоей жертвы и освобождаю тебя от обещания. Помолвка расторгнута…» Сколько раз за последние дни она снова и снова видела эту сцену и усилием воли отгоняла наваждение прочь!
— Вы можете доверять мне, как другу!
Видя ее смятение, Дмитрий все больше смелел и ближе подсаживался к девушке. Его друзья окончательно притихли в углу, наблюдая за маневрами своего вожака, один — с завистью, другой — с неодобрением.
— Как брату! Расскажите, что стряслось, и сразу станет легче… Я же все вам рассказал!
Мадам Тома в это время догрызла черствый пирог и отвалилась от опустевшей тарелки. Она водила осоловевшим взглядом по закопченным стенам и потолку, словно отыскивая подходящую паутину, чтобы забраться в нее и немного соснуть. Подскочивший убрать со стола половой сообщил, что комната для путешественниц прибрана и готова. Француженка грузно поднялась из-за стола, прищурясь, оглядела Савельева и надменно обратилась к Елене:
— Не забывайте, о чем я вам говорила, когда мы ехали сюда…
Сделав это таинственное предупреждение, она сочла свой долг выполненным и удалилась. Елена все же догадалась, на что намекала мадам Тома, но отставной штабс-капитан совсем не был похож на разбойника. Глупое замечание опостылевшей француженки произвело обратный эффект. Ощутив прилив доверия и симпатии к своему случайному знакомому, юная графиня решилась излить ему душу. Видя горячее участие в его взгляде, она постепенно рассказала Савельеву о гибели своих родителей, о вероломном дядюшке, лишившим ее имени и состояния, и, наконец, о том, по каким причинам была расторгнута помолвка с Евгением.
Выслушав длинный рассказ, Дмитрий некоторое время молчал, обдумывая услышанное, а потом, тряхнув головой, решительно заявил:
— Ваше нынешнее положение почти безвыходное…
— Почему?.. — возмутилась было Елена, но бывший гусар без церемоний перебил ее:
— Да потому, что императрица-мать не любит скандалов, а ваша история более чем скандальна, и втянута в нее вся Москва! Однако ваше положение все же лучше моего, раз вы еще питаете какие-то надежды! — вздохнул он.
