Все же она сильнее, чем я предполагал. Она не пыталась связаться с ним ни вчера вечером, ни сегодня. Ночью она мало спала, поэтому перед обедом пошла к себе вздремнуть. Весь день я слонялся у нее под дверью, чтобы услышать, говорит ли она по телефону, но ничего такого не было. По крайней мере, пока я оставался дома. По сути дела, я уверен: вчерашний безжалостный звонок от Грейсона помог ей наконец увидеть его в истинном свете.

Перед дверью я сбрасываю кроссовки и иду на кухню долить воды в бутылку. Сейчас вечер субботы, и обычно мы с Дэниелом идем куда-нибудь, но я уже послал ему эсэмэску и предупредил, что остаюсь дома. Лесс просила меня побыть с ней, потому что не хочет где-нибудь случайно натолкнуться на Грейсона. Немного найдется семнадцатилетних парней, которые отказались бы от развлечений субботнего вечера ради просмотра какой-нибудь сентиментальной киношки в компании с убитой горем сестрой. Но опять же, большинство братьев и сестер не такие, как мы с Лесс. Не знаю, зависят ли наши близкие отношения от того, что мы с Лесс близнецы. Она моя единственная сестра, поэтому мне не с чем сравнивать. Она может посетовать, что я слишком ее опекаю, и в этом есть доля правды, но я не собираюсь ничего менять – пока. Или никогда.

Я взбегаю по лестнице, стаскиваю футболку и толкаю дверь ванной. Потом включаю воду, пересекаю коридор и стучу в дверь ее спальни:

– Сейчас я быстро приму душ. Закажешь пиццу? – Опираюсь рукой о дверь ее спальни и наклоняюсь, чтобы снять носки. Потом поворачиваюсь, швыряю их в ванную и снова стучу в дверь. – Лесс!

Она не отвечает, и я со вздохом поднимаю глаза к потолку. Ну, если она болтает с ним по телефону… И если она с ним разговаривает, это значит, он скажет ей, что в их разрыве виноват я, и тогда уж разозлится она! Вытираю ладони о шорты и открываю дверь спальни, приготовившись к очередной гневной нотации на тему «не лезь не в свое дело».

Войдя в комнату, вижу Лесс на кровати и в тот же миг мысленно переношусь в детство. Возвращаюсь к тому моменту, который изменил меня. Все во мне. Все в окружающем мире. Весь мой мир превратился из красочного в скучный, безжизненно-серый. Небо, трава, деревья – все некогда прекрасные вещи лишились своего великолепия в тот самый миг, когда я осознал, что повинен в исчезновении нашей лучшей подружки Хоуп.

С тех пор я стал по-другому смотреть на людей. На природу. И никогда уже, как прежде, не стремился заглянуть в будущее. Все вещи и явления, имеющие смысл, назначение и причины, все, что составляет суть жизни, превратилось во второсортную копию. Мой когда-то яркий мир вдруг стал размытой, бесцветной фотокопией.

Совсем как глаза Лесс.

Это не ее глаза. Они открыты. С того места, где она лежит, они устремлены прямо на меня.

Но это не ее глаза.

Они утратили цвет. Эта девушка – серая бесцветная фотокопия моей сестры.

Моя Лесс.

Я не в силах пошевелиться. Жду, что она подмигнет и засмеется, прервав дурацкую жестокую шутку, которую сейчас разыгрывает. Жду, когда мое сердце вновь забьется, когда вновь заработают легкие. Когда смогу опять управлять своим телом, ибо не понимаю, кто управляет им сейчас. Наверняка не я. Я все жду и жду, недоумевая, насколько у нее хватит терпения. Как долго человек может лежать с открытыми глазами? Как долго он может не дышать, прежде чем ему все же придется отчаянно глотнуть воздуха?

Черт, сколько пройдет времени, пока я соображу как-то помочь ей?

Я прикасаюсь к ее лицу, хватаю за плечо, трясу ее, а потом беру на руки. Из ее ладони выпадает пустой пузырек, но я не желаю на него смотреть. Глаза Лесс все так же безжизненны, и она больше не смотрит на меня, поскольку голова ее откидывается назад, а я все пытаюсь ее приподнять.

Выкрикиваю ее имя, но она не вздрагивает. Бью ее по щекам, но она не морщится и никак не реагирует на мои слезы.

Она ну совсем ничего не делает.

Она даже не говорит мне, что все будет хорошо, когда я ощущаю в душе страшную пустоту, осознавая, что лучшая часть меня мертва.

– Поищи ее розовую блузку и черные брюки, – просит мама.

Она не отрывает глаз от лежащего перед ней документа. Служащий похоронного бюро протягивает руку через стол и указывает какое-то место на бланке:

– Бет, еще пара страниц.

Механически, не задавая вопросов, моя мать подписывает бланки. На людях она старается держаться, но я знаю: стоит им уйти, как она снова сорвется. Миновало всего двое суток, но, глядя на нее, я понимаю, что она переживает все с начала.

Вы думаете, человек умирает один раз? Думаете, один только раз вы найдете безжизненное тело сестры? Только раз вам придется наблюдать, как на вашу мать обрушивается весть о смерти единственной дочери?

Это происходит не один раз.

Это происходит непрерывно.

Каждый раз, опуская веки, я вижу глаза Лесс. Каждый раз, как мать смотрит на меня, она опять слышит мои слова: ее дочь мертва. Во второй, в третий, в тысячный раз. Всякий раз, делая вдох, моргая или открывая рот, я вновь переживаю утрату Лесс. Я не спрашиваю себя, дойдет ли когда-нибудь до моего сознания факт ее смерти. Я спрашиваю себя, когда перестану прокручивать в уме эту картину.

– Холдер, им нужна ее одежда, – повторяет мать, поскольку я продолжаю сидеть. – Пойди в ее комнату и возьми розовую блузку с длинными рукавами. Это ее любимая, она бы ее надела.

Мама знает, что я не хочу идти в комнату Лесс, так же как и она. Отодвинув стул от стола, иду наверх.

– Лесс умерла, – бормочу я себе под нос. – Ей совершенно наплевать, что надеть.

Останавливаюсь перед ее дверью, понимая, что, войдя туда, вновь увижу эту сцену. Я не был в ее комнате с того момента, как нашел сестру, и у меня нет ни малейшего желания оказаться там снова.

Вхожу и закрываю за собой дверь, потом иду к шкафу. Изо всех сил стараюсь не думать об этом.

Розовая блузка.

Не думай о Лесс.

Длинные рукава.

Не думай о том, как тебе безумно хочется вернуться в тот субботний вечер.

Черные брюки.

Не думай, как чертовски ненавидишь себя за то, что подвел ее.

Но я думаю. Думаю об этом и начинаю терзаться и злиться. Хватаю охапку блузок, висящих в стенном шкафу, и с силой срываю их с вешалок. Они падают на дно шкафа. Вцепившись в перекладину над дверцей, я зажмуриваю глаза и вслушиваюсь в звук, который, раскачиваясь, издают пустые вешалки. Стараюсь сосредоточиться на том, что мне надо взять две вещи и уйти, но не могу пошевелиться. Помимо воли я продолжаю прокручивать в голове тот момент, когда вошел в эту спальню и обнаружил сестру.

Я падаю на колени, смотрю на кровать и в очередной раз переживаю ее смерть.

Прислонившись спиной к двери шкафа, закрываю глаза и сижу какое-то время, а потом понимаю, что не хочу здесь больше оставаться. Порывшись в куче блузок на дне шкафа, нахожу розовую с длинными рукавами. Потом снимаю с вешалки черные брюки и собираюсь подняться с пола, но тут замечаю на нижней полке толстую тетрадь в кожаном переплете.

Беру ее и кладу себе на колени, внимательно глядя на обложку. Я уже видел эту тетрадь раньше. Года три назад папа подарил ее Лесс, но она сказала мне, что не станет пользоваться тетрадью, потому что ей посоветовал вести записи психотерапевт. Лесс ненавидела психотерапию, и я никак не мог понять, зачем мама отправила ее туда. После того как мама и папа расстались, мы оба ходили на сеансы, но я перестал их посещать, когда они стали мешать футбольным тренировкам в школе. Мама против этого не возражала, но Лесс продолжала ходить к мозгоправу раз в неделю, последний был позавчера… Ее поступок доказал, что психотерапия не помогла.

Я открываю тетрадь на первой странице, и меня не удивляет, что она пустая. Интересно, а если бы Лесс вела записи в тетради, помогло бы это?

Сомневаюсь. Не знаю, что именно могло бы спасти Лесс от нее самой, но наверняка не ручка и бумага.