Высокий зудящий звук этого нового голоса внушает ужас, особенно если помнить, — а Валерий помнит, — каким он был прежде. Теперь капюшон откинут. Человек без глаз, с изуродованным, оплавленным лицом говорит:

— Если он… и надел пурпур… чтобы предстать… перед народом, то сделал это… как законный… преемник императора… который не назначил… такового.

— Он не надевал пурпура, — повторяет Стилиана с легким отчаянием.

— Замолчи, сестра, — произносит странный свистящий голос с поразительной властностью. — Подведи сюда Тетрия… если ноги ему… еще повинуются. Встань позади меня. — На шее у слепого, изуродованного человека висит некрасивый, неуместный амулет в виде маленькой птички. Он движением плеч сбрасывает на мозаичный пол свой плащ. Возможно, стоящие в туннеле люди хотели бы, чтобы он этого не делал, чтобы не снимал капюшон, но только не Лисипп. Император видит, что он смотрит на уродливую фигуру Лекана Далейна широко раскрытыми влажными глазами, полными нежности, как на предмет вожделения или страсти.

Значит, все трое Далейнов. Теперь все ясно вырисовывается. Гезий намекал, косвенно, туманно, что ими нужно заняться, в то время когда первый Валерий занял трон. Он тогда высказал мнение, что судьбу потомков Далейнов следует решить в чисто административном плане, что они недостойны внимания императора или его племянника. «Некоторые вопросы, — тихо произнес Гезий, — не стоят того, чтобы их решали правители. Они несут бремя гораздо более крупных проблем, трудятся на благо своего народа и во имя бога».

Дядя предоставил решение ему. Он оставлял большинство подобных дел племяннику. Петр не захотел их убивать. У него были свои причины, в каждом случае разные.

Тетрий был ребенком, а потом оказался таким трусом, не играющим никакой роли, даже во время мятежа. Стилиане он с самого начала придавал большое значение, и все большее на протяжении тех десяти лет, пока она росла. У него были в отношении нее свои планы, и в центре стоял ее брак с Леонтом. Он думал — самонадеянно? — что сможет использовать ее агрессивный ум и привить ей более широкий кругозор. Ему казалось, что у него это получается, пускай медленно, что она понимает этапы развития игры, которая в конце концов должна была сделать ее императрицей. Когда-нибудь. У них с Алианой нет наследника. Ему казалось, что она все это понимает.

Лекан, самый старший из троих, — дело другое. Он был одним из тех, кто снился императору по ночам, когда он все же засыпал. Казалось, он стоит уродливой, черной тенью между ним и обещанным светом бога. Неужели вера и набожность всегда порождают страх? Может быть, эту тайну знают все клирики, обещая вечную тьму и лед под миром для тех, кто отступился от божьего света?

Валерий отдал приказ, чтобы Лекана не убивали, что бы тот ни сделал, хотя знал, что для реальной жизни, по любым честным меркам, старший сын Флавия Далейна, намного превосходящий своего отца во всем, погиб на улице у дверей их дома вместе с отцом. Он просто продолжал существовать. Смерть в жизни, жизнь в смерти.

А то, что он сейчас держит, что привязано к его запястьям, чтобы ему было проще управляться с этим, — это один из сифонов, которые извергают такое же жидкое пламя из катящейся за ним канистры. Точно такой же использовали в то утро, много лет назад, чтобы с неопровержимостью, доступной каждому мужчине и каждой женщине Империи, заявить о смерти старого императора и о приходе нового.

Валерию кажется, что все они перенеслись прямо из того давнего солнечного утра в этот освещенный факелами туннель без всякого перерыва. Время кажется императору странным, годы сливаются. Он думает о боге, потом о своем недостроенном Святилище. О многом, что задумано и не закончено. А потом снова об Алиане там, наверху, где-то посреди этого дня.

Он не готов умереть и позволить умереть ей.

Он прекращает поток сливающихся воспоминаний, быстро соображает. Лекан подозвал к себе брата и сестру. Ошибка.

Валерий говорит:

— Только их двоих, Далейн? Не этих верных стражников, которые впустили тебя сюда? Ты им сказал, что случается с теми, кто попадет под струю пламени? Покажи им все свои ожоги, почему ты этого не делаешь? Они хоть знают, что это «сарантийский огонь»?

Он слышит у себя за спиной звук, вырвавшийся у одного из солдат.

— Шевелись, сестра! Тетрий, давай!

Валерий смотрит вниз, на сопло на конце черной трубки, таящей самую ужасную из известных ему смертей, снова смеется и поворачивается к младшим брату и сестре. Тетрий сделал неуверенный шаг вперед, теперь двинулась Стилиана. Валерий пятится назад, чтобы оказаться прямо рядом с ней. У солдат есть мечи. Он знает, что у Лисиппа тоже есть клинок. Этот крупный человек гораздо проворнее, чем можно предположить.

— Держите их обоих, — резко приказывает император Бдительным. — Ради бога, разве вы так глупы, что желаете собственной смерти? Это же огонь. Они вас сейчас сожгут.

Тогда один из солдат делает неуверенный шаг назад. Глупец. Второй нерешительно кладет руку на рукоять меча.

— У вас есть ключ? — быстро спрашивает император. Ближайший к нему солдат качает головой.

— Она его отобрала, мой повелитель.

«Мой повелитель». Святой Джад! Он еще может спастись.

Тетрий Далейн внезапно поворачивается и по стенке туннеля проскальзывает вперед, к брату. Валерий его не задерживает. Он не солдат, но сейчас на карту поставлена его жизнь, и жизнь Алианы, и та картина мира, наследство, которое создается. Он хватает женщину, Стилиану, за предплечье, раньше чем она успевает миновать его, другой рукой выхватывает свой маленький кинжал и прижимает острие к ее спине. Такое лезвие не способно проткнуть даже кожу, но они этого не могут знать.

Но Стилиана, которая совсем не сопротивляется, которая даже не пытается уклониться от его руки, смотрит на него, и император видит в ее взгляде торжество, граничащее с безумием. Он снова вспоминает о тех женщинах из мифа на склонах холма.

Слышит, как она говорит с пугающим спокойствием:

— Ты снова ошибаешься, если считаешь, что мой брат не станет сжигать тебя, чтобы спасти меня. И равным образом ошибаешься, думая, что мне не все равно. Лишь бы ты сгорел, как сгорел мой отец. Давай, брат. Покончи с этим.

Валерий потрясен до глубины души, он онемел от изумления. Он умеет распознать правду, когда слышит ее: она не лукавит. «Покончи с этим». Во внезапно снизошедшем на его душу спокойствии он слышит слабый звук, напоминающий один-единственный удар колокола.

Он всегда думал, он верил, что интеллект может взять верх над ненавистью с течением времени и при должном воспитании. Теперь он видит, что ошибался, но уже слишком поздно. Алиана была права. Гезий был прав. Стилиана, блестящая, как алмаз, могла радоваться власти и пользоваться ею вместе с Леонтом, но не она была ей нужна, не она главное для этой женщины. Главное под ее ледяным панцирем — это огонь.

Слепой человек, сверхъестественно точно нацелив сифон, растягивает щель рта, что, как понимает Валерий, должно означать улыбку. И говорит:

— Увы, какая… бесполезная трата. Такая кожа. Я должен это сделать… дорогая сестра? Так тому и быть.

И император понимает, что он это сделает, видит злобную жажду на жирном лице Кализийца, стоящего рядом с искалеченным Далейном. Внезапным яростным движением, — неуклюжим, так как он не привык к активным действиям, — он срывает с пояса женщины кошелек и сильно толкает ее вперед, так что она спотыкается, налетает на слепого брата, и они оба падают. Огня нет. Пока.

Пятясь назад, он слышит, что оба стражника отступают вместе с ним, и понимает, что ему удалось переубедить их. Он бы вознес молитву, но времени нет. Совсем.

— Быстрее! — резко приказывает он. — Хватайте сифон!

Они оба прыгают мимо него вперед. Лисипп, который никогда не был трусом, а теперь сделал ставку на Далейнов, хватается за меч. Император, наблюдая за ними, теперь быстро отходит назад, шарит в кошельке из ткани, находит тяжелый ключ, узнает его. И теперь возносит благодарную молитву. Стилиана уже вскочила и поднимает Лекана.