— Я оказал ей большую честь, — со смехом ответил Зенги. — Она в течение двух лет пребывала в моем гареме.

Мрачный взгляд Майлза лишь стал еще темнее, но на висках вздулись вены, едва ли не готовые разорваться. У его ног девушка тихо рыдала, закрыв лицо руками. Мальчик, сидевший на подушке, неуверенно осматривался вокруг, ничего не понимая. В глазах Усамы появилась жалость. Но Зенги широко ухмылялся. Для турка такие сцены были как вино, и он весь трясся от смеха.

— Ты должен благословлять меня за мое благородство, сэр Майлз, — сказал Зенги. — И восхвалять мое царское великодушие. Да, о твоей девушке! Когда я разорву тебя завтра четырьмя дикими конями, она отправится вместе с тобой в ад, сидя на колу!

Майлз дю Курсей метнулся со стремительностью змеи. Выхватив из-под подушки нож, он прыгнул, — но не к атабегу, находившемуся под охраной мамелюков, а к ребенку, сидевшему у края помоста. Прежде чем кто-либо мог остановить его, он подхватил мальчика Саладина одной рукой, а другой прижал изогнутое лезвие к его горлу.

— Назад, собаки! — В его голосе звучало безумное торжество. — Назад, или я отправлю это языческое отродье в ад!

Смертельно побледневший Зенги выкрикнул приказание, и мамелюки отступили назад. И пока дрожавший атабег стоял в неуверенности — в первый и единственный раз за всю свою дикую жизнь, — дю Курсей отступал спиной к выходу, держа своего пленника, который не кричал и не сопротивлялся. В его задумчивых карих глазах не было страха, а лишь покорность судьбе — странная для его возраста.

— Ко мне, Эллен! — крикнул норманн, мрачное отчаяние которого сменилось стремительными действиями. — Выходи, прячась позади меня! Назад, собаки, вам говорю!

И он, пятясь, вышел из шатра. Мамелюки, бежавшие с саблями в руке, застыли как вкопанные, увидев, какая опасность грозит любимцу их повелителя. Дю Курсей знал, что успех его действий зависит от скорости. Внезапность и дерзость его поступка застали Зенги врасплох — вот и все. Поблизости стояло несколько лошадей, оседланных и взнузданных на случай какого-либо каприза атабега, и дю Курсей достиг их одним прыжком. Конюхи отступили назад, услышав его угрозу.

— В седло, Эллен! — крикнул он, и девушка, которая следовала за ним как завороженная, механически подчиняясь его приказам, вскочила на лошадь. Норманн сделал то же самое и быстро перерезал веревки, которыми были привязаны лошади. Рев, раздавшийся в палатке, подсказал ему, что недолгое замешательство Зенги окончилось. Он опустил невредимого ребенка на песок, поскольку его ценность как заложника миновала. Застигнутый врасплох Зенги инстинктивно подчинился своей необычной привязанности к ребенку, но Майлз знал, что, когда безжалостный разум атабега заработает снова, даже эта привязанность не воспрепятствует его желанию схватить их.

Норманн помчался прочь, таща за поводья коня Эллен и пытаясь своим телом заслонить ее от стрел, которые уже свистели вокруг них. Плечом к плечу они пересекли широкое открытое пространство перед шатром Зенги, прорвались сквозь кольцо костров, на мгновение их задержали растяжки палаток и снующие вокруг фигуры вопящих людей, затем шум позади затих.

Было темно, по небу, закрывая звезды, неслись облака. Позади послышался стук копыт, и Майлз свернул с дороги, которая вела на запад, в пустыню. Топот коней удалился в западном направлении. Преследователи выбрали старую караванную дорогу предполагая, что беглецы окажутся впереди них.

— И что теперь, Майлз? — Эллен ехала рядом с ним, припав к его закованной в железо руке — как будто она боялась, что он может внезапно исчезнуть.

— Если мы поедем прямиком в сторону границы, они догонят нас еще до рассвета, — ответил он. — Но мне эти земли знакомы так же хорошо, как и им, — я давно уже пересек их вдоль и поперек с графами эдесскими во время набегов и войн, так что я знаю, что мы можем добраться до Джабар Кал'ата, который находится на юго-западе. Командует гарнизоном в Джабаре племянник Муин-эд-дина Анара, который является подлинным правителем Дамаска и который, как ты, возможно, знаешь, заключил с христианами договор против Зенги, своего давнего соперника. Если мы сможем достигнуть Джабара, нам окажут защиту, дадут продовольствие и свежих лошадей и проводят до границы.

Девушка согласно кивнула головой. Она все еще была как в тумане. Свет надежды слишком слабо теплился в ее душе, чтобы причинять ей новую боль. Возможно, в плену она до какой-то степени прониклась фатализмом своих владельцев. Майлз смотрел на нее, поникшую в седле, молчаливую и покорную, и думал о той дерзкой, смеющейся красавице, полной жизни и радости, которую он сохранил в памяти. И с бессильной яростью проклял Зенги и его дела. Так они и ехали — отчаявшаяся женщина и озлобленный мужчина, результат деяний Льва, чьи жертвы, живые и мертвые, заполняли землю, словно после эпидемии горя, страданий и отчаяния.

Всю ночь они спешили, прислушиваясь к звукам, которые могли бы сказать им, что преследователи обнаружили их след. И на рассвете, когда солнце зажгло шлемы догонявших их конников, они увидели башни Джабара, отражающиеся в водах Евфрата. Джабар был надежной крепостью, окруженной рвом, оба конца которого соединялись с рекой.

На их зов вышел командир гарнизона, и нескольких слов, сказанных ему, хватило, чтобы он приказал опустить подъемный мост. Это оказалось более чем кстати. Когда они скакали по мосту, сзади забарабанили копыта, и уже в воротах их осыпал град стрел.

Глава преследователей придержал коня и дерзко обратился к командиру, стоявшему на башне:

— Эй, ты, выдай нам этих беглецов, иначе твоя кровь прольется на пепелище твоей крепости.

— Разве я собака, что ты говоришь со мной подобным образом? — спросил сельджук в ярости. — Убирайтесь, или мои лучники пронзят тебя десятками стрел.

В ответ мамелюк издевательски рассмеялся и указал рукой в сторону пустыни. Солнце в отдалении вспыхивало на приближающемся океане стали. Командир побледнел. Наметанный глаз подсказал ему, что к крепости движется целая армия.

— Зенги свернул с пути, чтобы затравить пару шакалов, — насмешливо продолжал мамелюк. — Он оказал им большую честь, идя по их следу всю ночь. Вышли их сюда, глупец, и мой повелитель направится дальше.

— Пусть будет, как пожелает Аллах, — успокоившись, сказал сельджук. — Но друзья моего дяди отдались в мои руки, и да падет на меня позор, если я выдам их кровопийце.

Он не изменил свое решение и тогда, когда сам Зенги с потемневшим от ярости лицом остановил своего жеребца у башни и прокричал:

— Приняв моих врагов, ты лишился права и на твой замок, и на твою жизнь. И все же я буду милосерден. Выдай беглецов, и я позволю тебе уйти целым и невредимым с твоими женщинами и слугами. А если станешь упорствовать в своем безумии, я сожгу тебя в замке, как крысу.

Сельджук негромко сказал стоявшему рядом лучнику:

— Пусти стрелу в эту собаку.

Стрела, не причинив вреда, отскочила от кирасы Зенги, и атабег, издевательски рассмеявшись, отъехал прочь. Так началась осада Джабар Кал'ата, невоспетая и непрославленная. Однако в ее ходе Судьба бросила свой жребий.

Конники Зенги опустошили окружающую замок местность и установили блокаду вокруг замка, так что никакой гонец не смог бы прорваться сквозь нее и отправиться за помощью. И пока эмир Дамаска и повелитель Европы оставались в неведении относительно того, что происходило за Евфратом, их союзник принял неравный бой.

К ночи подошли фургоны и осадные машины; и Зенги приступил к решению своей задачи — с умением, которому он был обязан большим опытом. Турецкие саперы, несмотря на стрелы защитников, осушили ров и заполнили его землей и камнем. Под прикрытием темноты они закладывали под башни мины. Баллисты Зенги со скрипом метали огромные камни, которые сметали людей со стен или обрушивали кровлю башен. Его тараны долбили стены, его лучники непрерывно обстреливали башни, а его мамелюки с помощью лестниц и осадных башен все время шли в атаки. Запасы продовольствия в кладовых замка шли на убыль; росли груды трупов, повсюду в замке лежали стонущие раненые.